– Как мы должны понимать это условие, мистер Лэндор? – Никакой вооруженной охраны. Никакого лейтенанта Медоуза, да благословит Господь его душу. Чтобы никто не провожал меня в отхожее место каждые три часа, чтобы никто не целовал меня на ночь. Все это не для меня, джентльмены. Я из одиночек, чужие локти натирают мне слишком много мозолей. В общем, они заявили, что это невозможно. Сказали, что Вест-Пойнт, как и любое другое военное учреждение, нужно тщательно патрулировать. На них самим Конгрессом возложена Обязанность обеспечить Безопасность каждого гостя и избежать Нарушений… ну, и так далее. Мы нашли благословенную середину. Мне будет разрешено без сопровождения выходить за внешний периметр – Гудзон в полном моем распоряжении, – и меня снабдят паролями и отзывами для часовых. Однако мне категорически запрещается появляться на основных территориях без эскорта и беседовать с кадетами в отсутствие представителя академии. Я бы назвал все это прекрасным разговором… если б они не начали выдвигать собственные условия. А ведь я должен был ожидать этого, не так ли? Упоминал ли я уже о том, что перестал быть собой прежним? «Мистер Лэндор, вам запрещается хоть словом обмолвиться об этом расследовании в пределах и за пределами академии». Пока… «Мистер Лэндор, вы должны ежедневно докладываться капитану Хичкоку». …не жалуюсь… «Мистер Лэндор, вы должны еженедельно готовить подробный отчет о своих находках и выводах, и вы должны быть готовы отчитаться о своем расследовании любому представителю армейского руководства, когда бы это ни потребовалось». – Я в восторге, – сказал я. А потом Итан Аллен Хичкок хищно оскалился, прочистил горло и жестко кивнул. – Мистер Лэндор, есть еще одно, последнее, условие. Ему явно было не по себе. Мне даже стало жаль его. Но жалость исчезла, как только я услышал эти слова. И с тех пор больше никогда не жалел его. – Мы хотели бы попросить вас отказаться от выпивки… – Никакого неблаговидного пьянства, – негромко сказал Тайер. – …на период вашего расследования. После этого история развернулась передо мной во всю свою ширь – просто на это потребовалось какое-то время. Раз они знают даже об этом, значит, они наводили справки – донимали вопросами соседей и коллег, мальчишек у Бенни Хевенса; работа не одного дня, на нее потребовалась масса времени и материальных ресурсов. Единственный вывод заключался в следующем: Сильванус Тайер положил на меня глаз давным-давно. Прежде чем понял, что я могу быть ему полезен, он разослал своих шпионов собирать обо мне все имеющиеся сведения. И вот я здесь. Сижу за его столом, ем его еду, глотаю его условия. Я в его власти. Если б я пребывал в бойцовском настроении, возможно, стал бы все отрицать. Я сказал бы, что за последние три дня у меня во рту не было ни капли алкоголя – и ведь это было истинной правдой, – но потом вспомнил, что те же самые слова я часто слышал от ирлашек, которые спали на ступеньках «Гарнет-салуна». «Три дня, – всегда говорили они, – три дня в рот не брал». А теперь я с мгновенной скоростью оказался на их месте. Как же я тогда усмехнулся… – Джентльмены, – сказал я, – я буду сух, как методист[20]. В этом вопросе они не стали сильно давить. Оглядываясь назад, я подозреваю, что их гораздо сильнее пугало то, что я могу стать примером для кадетов, которые, естественно, были лишены удовольствия приложиться к бутылке. Удовольствия поспать в кровати, посидеть за ломберным столом. Поиграть в шахматы, побаловаться табачком. Послушать музыку, почитать романы. У меня иногда сжималось сердце, когда я представлял, чего они лишены. – Мы еще не обговорили ваш гонорар, – сказал капитан Хичкок. – Нет надобности. – Обязательно… Некоторая компенсация… – Иначе и быть не может, – сказал Тайер. – Уверен, в вашей прежней должности… Да, да, констебли работают сдельно. Либо тебе кто-то платит – город, семья, – либо ты ни во что не ввязываешься. Но иногда забываешь правило. Такое случалось со мной раз или два, к моему величайшему сожалению. – Джентльмены, – сказал я, вынимая салфетку из-за ворота рубашки, – надеюсь, вы поймете меня правильно. Вы, похоже, отличные ребята, но как только дело будет окончено, я был бы вам безмерно благодарен, если б вы оставили меня в покое. Не возражаю, если вы изредка будете сообщать мне, как поживаете. Я улыбнулся, чтобы показать, что зла на них не держу; они тоже улыбнулись, чтобы показать, что им удалось сэкономить определенную сумму; потом назвали меня истинным американцем и еще кем-то – не помню кем, но уверен, что было произнесено слово «принципы». А еще «образцовый». После этого Тайер занялся своими делами, а мы с Хичкоком отправились к робинии, и вот сейчас утомленный капитан тянул вниз болтавшийся кусок веревки. Один из кадетов Хичкока стоял футах в десяти от нас. Эпафрас Хантун. Кадет третьего класса[21], подмастерье портного из Джорджии. Высокий и мощный, как бык, он словно пытался сгладить мечтательным выражением на лице и льстивыми интонациями тот ужас, который могут вызвать у окружающих его габариты. Именно этому кадету выпала печальная доля найти тело Лероя Фрая. – Мистер Хантун, – сказал я, – прошу, примите мои соболезнования. Это, должно быть, стало для вас ужасным шоком. Он раздраженно дернул головой, как будто я отсылал его прочь от частной беседы. А потом улыбнулся и собрался заговорить, но это у него не получилось. – Пожалуйста, – сказал я, – просветите меня насчет того, что случилось. В среду вечером вы дежурили? Мои слова будто сняли заклятие. – Да, сэр, – сказал он. – Я заступил на пост в девять тридцать. В полночь меня сменил мистер Ури. – Что было дальше? – Я пошел обратно в караулку. – А где это? – В Северных казармах. – А где… был ваш пост? – Номер четыре, сэр. У форта Клинтон. – Значит… – Я улыбнулся и огляделся. – Признаюсь, мистер Хантун, я плохо знаком с территорией, но мне кажется, что путь от форта Клинтон до Северных казарм не проходит через то место, где мы сейчас стоим. – Да, сэр. – Тогда что заставило вас свернуть в сторону? Он покосился на капитана Хичкока, и тот, бросив на кадета быстрый взгляд, сказал ровным тоном: – Не надо бояться, мистер Хантун. На вас не будет составлен рапорт. Молодой человек с облегчением повел плечами и с полуулыбкой посмотрел на меня. – В общем, сэр… Дело в том, что иногда… в карауле… я люблю почувствовать реку. – Почувствовать? – Окунуть в нее палец или ногу. Это помогает мне, сэр; я не могу объяснить. – Надобности объяснять нет, мистер Хантун. Но все же расскажите мне, как вы спускались к реке. – Просто пошел по тропинке к Южной пристани, сэр. Пять минут вниз, десять – вверх. – И что произошло, когда вы спустились к реке? – О, я так и не дошел до нее, сэр. – Почему? – Услышал кое-что. Тут капитан Хичкок встрепенулся и голосом, выдававшим усталость, спросил: – Что вы услышали? Звук – больше он ничего не смог сказать. Это мог быть треск ломающейся ветки или вой ветра; не исключено, что никакого звука вообще не было. Всякий раз, когда он пытался описать его, оказывалось, что звук был совсем другим. – Молодой человек, – сказал я, кладя руку ему на плечо, – очень прошу вас, не тушуйтесь. Неудивительно, что вы не можете четко описать его…. Вся эта кутерьма, весь этот переполох – такое приведет в замешательство любого. Наверное, мне стоит спросить, что заставило вас пойти на звук? Кажется, это успокоило его. Он надолго замер, размышляя. – Я решил, что это животное, сэр. – Какого рода? – Точно не знаю… А вдруг оно попало в ловушку… Я обожаю животных, сэр. Особенно охотничьих псов. – Значит, вы, мистер Хантун, сделали то, что сделал бы любой христианин. Вы отравились спасать божью тварь. – Вероятно, так и было. Я собирался пройти еще немного вверх по холму. Склон оказался очень крутым, и я уже был готов повернуть назад… – Он замолчал. – Но тут увидели?.. – Нет, сэр. – Кадет вышел из ступора. – Я ничего не видел. – И, ничего не увидев, вы… – Ну, у меня было чувство, что там кто-то есть. Или что-то. Поэтому я сказал: «Кто идет?» Как то и требовалось. Ответа не было, и я вот что сделал – поднял оружие и сказал: «Приблизьтесь и назовите пароль». – И опять ответа не было.