Я подумал, что предложения Сабова мне не нравятся, но в них есть свой большой резон. И, пожалуй, стоит последовать его совету. А вот свое их неприятие следует отодвинуть в сторону. — Ты выручил нас, — сказал я. — Ты прав, не надо быть всегда серьезным, иногда лучшая агитация — это полное отсутствие серьезности. А мы немного зациклились на том, что надо непременно что-то сказать важное. Предложение Сабова было встречено на ура. Даже Леониду, который, как и я, склонялся к серьезной тематике, оно понравилось. И мы за считанный час набросили эскиз речи. Можно было написать ее целиком, но я не сомневался, что Перегудов все равно отойдет от подготовленного нами конспекта и начнет импровизацию. Как ни странно, но это его свойство было одно из немногих, которые вызывало во мне симпатию, оно свидетельствовало о живом характере и уме этого человека, его способности самостоятельно творить действительность, а не придерживаться заранее разработанных схем и догм. Другое дело, как все это выходило в реальности, чем оборачивалось и к чему приводило. Здесь, кроме огорчения, ничего иного я не испытывал. Но и как-то изменить ситуация пока не мог. Я испытывал облегчение оттого, что удалось покончить с неприятной работы. Усталый, но довольный я вернулся к себе в номер и вдруг почувствовал сильный голод. Позвонил Леониду, но его телефон не отвечал. Возможно, он решил погулять по городу, тем более, что погода этому благоприятствовала: светило солнце, а ветер был совсем тихим, как наказанный ученик. А мне была известна любовь Леонида к пешим прогулкам. Так как Леонида не было, я решил спуститься один в ресторан. Я вошел в зал и почти сразу увидел Орестову. Она сидела одна за столом и ждала официанта, который явно не торопился обслужить посетительницу. Несколько мгновений я колебался, за какой сесть стол. В конце концов, мы едва знакомы, и с моей стороны не очень тактично навязывать ей свое общество. Тем более, у меня нет никакой уверенности, что оно ей приятно, ведь я работаю на ее соперника по выборам. Но соблазн был настолько велик, что я откинул все сомнения и решительно двинулся в сторону Орестовой. — Здравствуйте, Ирина Константиновна! С приездом! Разрешите присесть за ваш столик. Она подняла голову и несколько мгновений смотрела на меня. Наши взгляды встретились, но я не мог прочитать в ее глазах ничего. Они были непроницаемы, как матовое стекло. — Садитесь, Станислав Всеволодович. Я знала, что вы тут. Я сел и пододвинул к себе меню. Хотя на данный момент оно меня интересовало менее всего. Едва я увидел Орестову, как у меня тут же пропал аппетит. Я сделал вид, что внимательно знакомлюсь с перечнем блюд. — Вы уже выбрали? — спросил я. — Выбрала, да что толку. Официант меня обходит стороной, словно бы он получил указание своего руководства меня не обслуживать. Как вы думаете, это не происки враждебных сил — уморить меня голодом? — засмеялась она. До чего же она становится приятной, когда смеется, подумал я. — Не исключено, в наше время все средства хорошо для достижения цели, в том числе и официант, — в тон ей ответил я. — Мы с вами шутим, а вместе тем это вполне может быть и серьезно, — проговорила Орестова. — То, что происходит во время этой избирательной кампании, превосходит все, что можно себе только вообразить. Впрочем, вряд ли есть смысл мне вам это объяснять. — С какой целью вы приехали сюда? — спросил я. — Вы же понимаете, что в этом регионе вам не победить. Здесь не любят ни либералов, ни демократов. Орестова подала плечами. — С какой целью политик может приехать в город во время избирательного кампании? Для того, чтобы агитировать за себя, за свою партию, свои идеалы, чтобы бросить вызов тем, кто считает этот край своей безраздельной вотчиной. — Даже если это и так, но ваша партия тут никогда не пользовалась поддержкой. — Мне этот факт известен не хуже вас, — насмешливо произнесла Орестова. — Но и в Арктике тысячелетние льды начинают подтаивать. Если обходить этот край, как чумной барак, стороной, то положение здесь никогда не изменится. Когда-то надо начинать меня ситуацию, даже если обстоятельства этому не благоприятствуют. А ждать, когда все само собой изменится… — Она пожала плечами. — Но это не безопасно. Особенно сейчас. Она внимательно посмотрела на меня, словно пытаясь проникнуть в тайный смысл моего заявления. — Вы имеете в виду пребывание здесь вашего подопечного господина Перегудова и его подстрекательские заявления? Я неохотно кивнул головой. — Вы противники. Не он, так его ретивые сторонники могут нанести вам вред. Они постоянно настроены воинственно. — Я понимаю, но я не боюсь. Нет, не правда, боюсь, но я презирала бы себя, если бы это обстоятельство повлияло бы на мои планы. Если политик опасается своего народа, то грош ему цена. Я сознавал, что мне трудно определить, сколько в этой фразе пафоса, а сколько истинной веры в свою правоту и силу. Мимо нас в очередной раз пробежал официант. — Вот видите, — сказала Орестова, — бойкот продолжается. — Ничего, сейчас он завершится, — пообещал я. Я подошел к официанту и потребовал нас обслужить. К моему великому удивлению он одарил меня наглым взглядом и усмехнулся прямо в лицо. Я ничего не понимал, что происходит, в нашей замечательной стране официанты давно себя так не вели. Моя природная вспыльчивость ударила мне в голову. Я схватил официанта за лацкан фирменного пиджака. — Если через пять минут стол не будет накрыт, тебе, подлец, не поздоровится, — процедил я. — У меня полно заказов, я не успею так быстро, — ответил он и снова нагло усмехнулся. Заказов у него не было, так как зал был почти пуст. Я дернул его за руку и резко завел назад. Тот взвыл от боли. — Ты меня понял? — спросил я. — Понял, — прохрипел официант. — Пять минут и ни секунды больше. Я вернулся за столик. — Странная история, — сказал я, — но, кажется, вы правы, вам объявлен ресторанный бойкот. Орестова невозмутимо пожала плечами. — В отличие от вас, меня это не слишком удивляет. В других городах придумывали другие фокусы, лишь бы спровадить меня, а то и запугать. Все, кто не угоден сегодняшней власти, испытывают такой нажим. — Но не обслуживать в ресторане, это просто глупо. — Не так уж и глупо, — возразила Орестова. — Разумеется, никто из них не надеется таким образом уморить меня голодом, зато лучшего предупреждения не надо, что я в этом городе персона нон града. Очень ясно и доступно все сказано. При этом ни одного слова против меня не было произнесено. — Но в таком случае вам тут оставаться небезопасно, я вы — я вижу — без охраны. — Не совсем так. Я приехала со своим референтом, он же по совместительству и охранник. — Но этого же совершенно не достаточно, нужна серьезная охрана! — воскликнул я. — Чтобы нанять целый отряд телохранителей, у меня нет средств. Мой избирательный фонд весьма скуден. Никто не хочет вносить серьезных пожертвований. — Но почему, вы же в стране известный политик. У вас не должно быть проблемы с деньгами. — Тем нее менее они существуют. И весьма серьезные. — Но почему? — А в вы не догадываетесь? — Вы хотите сказать, что администрация президента каким-то образом препятствует собирать вам деньги на свою кампанию. — Почему же каким-то образом, мне хорошо известно, каким именно. — И каким? — Неужели с вашим славным чекистским прошлым вы этого не знаете? — недоверчиво посмотрела Орестова на меня. — Несмотря на мое славное прошлое, должен признаться, что не знаю, — хмуро проговорил я и заметил на лице моей собеседницы улыбку. — В таком случае могу восполнить ваш пробел. Некоторое время назад почти синхронно в офисах и домах тех людей, которые были намерены внести деньги в мой предвыборный фонд, раздались звонки. Собеседники этих людей в мягкой, но решительной форме посоветовали этого не делать. Иначе… Понятно, что может быть иначе. У кого отнимут лицензию, кому нашлют стаю саранчи проверяющих, кому перекроят доступ к финансовым потокам. Но самое интересное заключается в том, что практически все звонки прозвучали примерно одновременно и именно тем, кто действительно желал мне помочь. Кто-то проделал очень большую работу по выявлению моих потенциальных спонсоров. Легко себе представить, что к ней была привлечена и ваша организация, где вы еще недавно трудились. — И кто, по-вашему, был инициатором этой кампании? На этот раз Орестова посмотрела на меня с удивлением. — Вам что нужно назвать фамилию? Разве и так не ясно, кто все это устроил. — Суриков. С опозданием появился наш нерадивый официант и принес заказ. Меня он прожег взглядом полным ненависти. — Не знаю, что будет дальше, но, по крайней мере, пообедаю, — сказала Орестова. — И то хорошо. Признаюсь, я ужасно проголодалась. В самолет кормили отвратительно. Я вам очень признательна, что вы помогли мне получить заказ. Не знаю, справилась бы я без вас с этим официантом. — Справились бы, — заверил я ее. — Вы известны своей решительностью. — Как политик, да, но не как обыватель. В быту я теряюсь. Если мне где-то вот так хамят, я не нахожу смелости достойно ответить и заставить хама сделать то, что он обязан, а именно извиниться. И чаще всего я глотаю обиды, как фокусник шпаги. — Странно, а я почему-то бы был уверен, что вы такая во всем.