Убийство семьи всколыхнуло весь край. Но никто не мог сказать ничего вразумительного. Те, кто знали или догадывались кое о чем, молчали, а те, кто не могли понять, что за эскадроны смерти, откуда они неожиданно взялись, терялись в догадках, испытывая растерянность. Вечером меня и моих заместителей позвал к себе Перегудов. Не то, что он выглядел подавленным или растерянным, скорей у него был рассеянный вид. Ощущалось, что он говорит об одном, а думает о другом. — Вы, конечно, знаете, что произошло, — произнес он каким-то странным безучастным голосом. Он сидел в кресле, в его руках была бутылка пива, но он почти не обращал на нее внимание. По крайней мере, за весь разговор он только раз приложился к ее горлышку, что было для него совершенно не характерно. — Ну и что обо всем вы этом думаете? — Это ужасно и омерзительно! — воскликнул Сабов. Я немного удивленно посмотрел на него, так как не ожидал от своего заместителя проявления такой эмоциональности. — Я не о том, — поморщился Перегудов. — Меня интересует, как это событие скажется на нас? — Плохо скажется, от нас может отшатнуться часть относительно умеренных избирателей, — продолжил Сабов. Я был согласен с его анализом, однако Перегудову эти выводы явно пришлись не по душе. Он посмотрел на меня. — И ты так думаешь? — Я согласен это сильный удар по нам, — дал свою оценку я. — Черт! — воскликнул Перегудов, но тут же осекся. — Какие-то козлы замочили одну семейку, а страдать должен я. Вам, господа, не кажется, что это не справедливо? Я считал, что это абсолютно справедливо, но благоразумно оставил это мнение при себе. За меня вновь ответил Сабов. Кажется, в этот вечер он намерен солировать. Ну и пусть солирует, мне даже это выгодней. Я бы сейчас не хотел вступать в прямой диалог с Перегудовым. И тем более спорить с ним. — Такова участь публичного политика, он отвечает за все, даже за то, к чему не имеет никакого касательства, — резонно констатировал Сабов. Я даже мысленно ему зааплодировал. Внезапно на смену рассеянности у Перегудова на вахту заступила злоба. — А вот я не хочу отвечать за каких-то там юнцов. Срал я на них всех скопом. Или вы полагаете, что у меня не хватит на это гавна? Он не заметил, как проговорился, отметил я, ни в одном сообщение не говорилось, что преступление совершили юнцы. Пока об убийцах было ничего неизвестно. — Вы что-нибудь знаете об эскадронах смерти? — спросил Сабов, благоразумно пропустив мимо ушей последнюю реплику Перегудова. — Да откуда мне о них знать. — Возмущение Перегудова было настолько натуральным, что если бы я не видел все своими глазами и не слышал все своими ушами, то поверил бы ему. В комнате находился еще и Дианов. Я встретился с его взглядом и увидел в его глазах откровенную насмешку. — Надо что-то делать, чтобы выправлять положение, — обратился к нам Перегудов. — Время на раскачку нет. Начинать надо прямо сейчас. — Сейчас все спят, — подал голос Леонид. — Разбудим, — раздраженно буркнул Перегудов. — И нанесем себе еще больше вреда, — заметил Сабов. — Придется подождать до завтра, когда мы уже приедем в краевой центр. А там надо прямиком идти на телевидение и сурово осудить это убийство. И не жалеть гневных слов. Я видел, что Перегудов задумался. Я вполне мог понять ход его мыслей. Даже если он не отдавал ни словом, ни жестом приказ об убийстве, все равно те, кто это сделали, вдохновлялись его призывами. А если он публично станет осуждать этот акт бандитизма, то может оттолкнуть от себя эту экстремистскую молодежь. А она ему нужна и не только для этих выборов, но и для более отдаленной, но очень захватывающей перспективы. Это тот его передовой отряд, который должен прокладывать ему дорогу наверх. И все же он понимал, что без осуждения не обойтись. — И что я должен буду сказать? — Текст мы напишем, — поспешно проговорил я. — Но что бы не очень я там рвал на себе рубаху. Спокойно, без лишних слов и эмоций: убили, это плохо, мы таких методов не одобряем. Если кто-то тут проживает незаконно, то надо выселять, а не убивать. — Это не пойдет, — решительно возразил я. — Событие слишком серьезное, Дмитрий прав, нужны совсем иные по накалу слова. Иначе будет только хуже, вас заподозрят в скрытом сочувствии к убийцам. Лучше уж тогда совсем не вылезать. — Из-за каких-то черножопых так изгаляться, — не скрывая своего недовольства выданной ему рекомендацией пробормотал Перегудов. — Шеф прав, — поддержал меня Сабов, — в такой ситуации перед нами стоит задача не выражать осуждение, а решительно отмазать себя от этой грязи. Есть вещи, с которыми невозможно никакой компромисс. — По-твоему я к этому причастен? Да я знать ничего не знал. — А это не важно, — спокойно парировал Сабов. — Важно, что люди станут связывать одно с другим. И нужно во что бы то ни стало оборвать в их воображение эту цепочку. Они должны быть твердо убеждены: вы отдельны, а это злодеяние отдельно. Это все равно, что находится по разным сторонам баррикады. Умница, похвалил я Сабова. Не зря он надеется победить меня когда-нибудь в честной борьбе. Это достойный соперник. — Ладно, что напишите, то и зачитаю. — Перегудов вдруг мгновенно потерял интерес к нашему разговору. Когда мы вышли из его номера, он даже не посмотрел нам вслед. У него было гораздо более важное занятие, он сосал пиво. — Пойдемте-ка ко мне и обсудим ситуацию, — сказал я. — С таким положением мы еще не сталкивались. — Я думаю, что это целесообразно сделать, — тут же отозвался Сабов. Зато к моему удивлению Леонид большого желания не проявил. Я видел, что обсуждать ситуацию ему явно не хотелось. — Мне кажется, она предельна ясна. О чем еще говорить, — произнес он. — А мне кажется, все как раз наоборот, после этого убийства все мы оказались в иной зоне. И я не уверен, что мы знаем, что надо дальше делать. — Ну, хорошо, — сдался Окулов. — Пойдемте, поговорим. Мы прошли в мой маленький и тесный номер. Леонид и Сабов уселись на кровати и выжидающе посмотрели на меня. Я ж вдруг пожалел о своем приглашении. Что я им скажу? Говорить правду я пока не могу. Я должен соблюдать сверхосторожность, на кон поставлена моя жизнь. Но и молчать тоже нельзя, иначе как объяснить мою настойчивость. — Я хочу, чтобы мы отдавали себе отчет: это убийство имеет прямое к нам отношение. — Не вижу прямой связи, — возразил Леонид. — Ты тоже не видишь? — посмотрел я на Сабова. — Связь, конечно, существует, но не стоит соединять оголенные электрические провода. Возникнет искра, а это опасно, — ответил он. — Ты очень благоразумен, Дмитрий, — заметил я. — Но одним благоразумием ситуацию не разрулишь. Хотим мы того или нет, но Перегудов своей избирательной кампании усиливает у определенной части населения экстремистские настроения. И мы видим, во что они выливаются. И получается, что мы тоже к этому причастны. — Это не наша вина, — сказал Леонид. — Мы все делаем, чтобы умерить пыл Перегудова. А если не все получается, то пусть пеняют на это он и его окружение. Пусть они за все отвечают. А наша совесть чиста. Мы даем ему прямо противоположные советы. — То есть ты считаешь, что в смерти этой семьи нашей вины нет ни грамма. — Да, я так считаю. — А ты? — посмотрел я на Сабова. — Я думаю, что если покопаться, то в чем-нибудь нас можно упрекнуть. Но в любом случае мы ничего подобного не хотели. — А не кажется ли вам, господа, что мы слишком удобно устроились. Когда проливается кровь, она проливается на всех. — Это демагогия, Стас, — сказал Леонид. — Тогда мы в ответе и за те преступления, что происходят где-нибудь на другом континенте. Но главное я не понимаю, чего ты добиваешься этим разговором. Если хочешь свернуть проект, так прямо и скажи. В самом деле, а чего я добиваюсь, подумал я. Это и для меня загадка. — Я не принимал такого решения, Леня, но я хочу, чтобы мы приняли бы его совместно. Этот груз нести одному мне не по плечу. — Так бы сразу и сказал. Теперь все более или менее ясно. В голосе Леонида послушалось облегчение. В самом деле, когда человеку ясно, все становится проще. — А как мы будем принимать это коллегиальное решение? — спросил практичный Сабов. — Хотя бы голосованием. — Тогда голосуем. Я за то, чтобы продолжить проект, — сказал Сабов. — Я — тоже, — добавил свой голос Леонид. Я посмотрел на своих соратников. — Я тоже голосую — за. — Значит, можно расходиться? — спросил Леонид. Я задумчиво взглянул на него. — Скажи, Леонид, а если случится второе убийство, затем третье, то как соотнести их с нашим голосованием? — Никак. — В голос Леонида прорвалось раздражение. — Я лично не считаю себя виновным, я ничего такого никому не внушал. Я не могу отвечать за все происходящие в мире преступления. Я отвечаю только за себя. И больше не за кого. Этой мой принцип. — Я раньше не знал, что у тебя есть такой важный принцип. А еще нет каких-то других принципов? Хотелось бы ознакомиться со всем их списком. — Ты напрасно юродствуешь. Не бери на себя то, что ты не способен взять на себя. И тогда сразу станет легче. А тебе вдруг захотелось показать с помощью нас самому себе, какая у тебя большая и отзывчивая вселенская душа. Я понимаю, под чьим влиянием ты находишься.