— Скажите, пожалуйста, где здесь буфет? — Налево в следующей комнате, — ответила она. Я зашёл туда и увидел толпившихся у огромного красивого буфета людей. Буфетчицы около него я что-то не заметил, а мне очень хотелось купить конфету и стакан лимонада. И вообще в буфете, наверно, был перерыв. Тогда я спросил у другой дежурной, как пройти в столовую, и она показала мне дорогу. В столовой тоже толпилось вокруг громадного стола много экскурсантов, и я никак не мог найти, кто последний, хотя спросил человек десять. Запахов еды я тоже не учуял. Наконец какой-то парень сказал мне: — Здесь теперь последних нема́. Все первые. Я протолкался к столу и увидел, что на нём ничего нет, кроме серебряных вёдер для шампанского, которое, как объясняла экскурсовод, лилось здесь с утра до вечера рекой, пока рабочие и крестьяне не прекратили это безобразие. Я понял, что мама нарочно меня разыграла с буфетом и столовой, и пошёл искать выход. И вдруг около мраморной скульптуры какой-то красивой женщины я увидел Милованова — папиного соседа по палате. Он почтительно и робко, как я перед завучем, стоял перед скульптурой красивой женщины и тихо говорил ей: — Вот так, милостивая государыня, много с тех пор воды утекло. Я подошёл и поздоровался. Милованов как-то странно уставился на меня, словно вспоминал, кто я такой и где и когда мы виделись. — Я Алёша, сын Сероглазова, — подсказал я. — Да… да, прости, пожалуйста, я замечтался. Здравствуй! — Милованов улыбнулся и обнял меня. — Нравится дворец? — Ничего, — сказал я и спросил, показав на скульптуры: — Зачем вы с ними говорили? — Видишь ли… я изучаю жизнь Пушкина и… как бы тебе объяснить? Я, в общем, попытался представить себя на его месте. Понимаешь? — Конечно. Я сам представлял себя на его месте, когда вызывал на дуэль Рудика Барышкина. — Расскажи, пожалуйста, из-за чего? — попросил Милованов, и оттого, что он попросил серьёзно, я рассказал, как Рудик с дружками украли маленького Кыша, как мы его искали, нашли и выручили, а потом я бросил в Рудика папину перчатку, но он испугался идти на дуэль. Милованов поблагодарил меня за рассказ. Его кто-то окликнул. Мы попрощались. Я вышел из дворца, но забыл снять чувяки и возвратился обратно. Мама весело смеялась надо мной, а Кыш бежал следом и теребил болтавшиеся тесёмки. Про укус в нос он успел забыть. Глава 38 Мы пошли гулять по парку. Мама спросила: — Ну как буфет? — Буфет как буфет. Очередь, правда. Я выпил лимонада с вафлей. — Разве во дворце действительно есть буфет? — А как же! Он находится в подвальчике, где раньше умирали от голода и холода домработницы и кучера карет, — соврал я не моргнув глазом, но мама засмеялась. Потом мы забрались на Хаос. Вот это мне понравилось! Тут было столько навалено большущих валунов и скал, что я сам себе показался лилипутиком! Камни были шершавые, ноги по ним не скользили. Мы смотрели на штормовое море, а самые высокие кипарисы, кедры и платаны покачивали зелёными макушками вдали под нами… — Правда, Хаос прекрасен! — воскликнула мама. — А почему, интересно, в Москве ты говоришь совсем другое? — спросил я. — Почему у тебя у самой всё наоборот? — Не понимаю! — удивилась мама. — В Москве ты говоришь: «Алёша! Мне жить не хочется, когда я прихожу с работы и вижу, что дома — хаос!» — сказал я, и мама, смутившись, задумалась. — Сравнил! — немного погодя сказала она. — Одно дело — хаос в природе, а другое — дома. И потом, у тебя есть голова на плечах, и ты должен подумать, перед тем как перевернуть весь дом вверх ногами. А природа неразумна. Поэт Некрасов сказал, что в ней вообще безобразия не бывает. — Вот и я хочу быть неразумным! — сказал я. — Но почему? — Если я стану неразумным, как природа, то во мне тоже не будет никакого безобразия. Мама на секунду закрыла глаза и покачнулась, как будто у неё закружилась от моих слов голова. Я поддержал её, заверил, что хочу быть неразумным понарошку, и спросил: — А разве вулканы и землетрясения в природе — не безобразие? А саранча? А тайфуны? — Безобразие! — согласилась мама. — Но природа делает их не назло людям, она не может иначе. А мы, люди, делаем всякие безобразия, хотя можем не делать их. Посмотри вокруг! Нет камня, на котором бы не были намалёваны разные имена и фамилии! Я пригляделся к Хаосу. На камнях краснели, голубели, зеленели и оранжевели сделанные масляной краской подписи: «Вовча и Витёк из Киева», «Вася с Курской аномалии», «Любка», «Семья Гундосовых», «Реваз», «Клава! Эх, Клава!», «Люди! Поддерживайти в хаоси абрасцовый парядак! Алик!» — Я и то без ошибок постарался бы написать! — сказал я, и мне вдруг самому захотелось на камне голубыми буквами сделать надпись: Я ЛЮБЛЮ ПАПУ, МАМУ, КЫША, ВСЕХ ЛЮДЕЙ И ПРИРОДУ! АЛЁША И только я это захотел сделать, как вдруг вспомнил тот день, когда Федя покупал в хозяйственном магазине масляную краску с кисточкой и ещё отказался ответить продавцу, что он собирается красить… «Вот это да! Неужели он купил масляную краску для… этого?» — подумал я. Глава 39 После карабканья по Хаосу мы спустились к прудам. Их было два. В одном плавали неподвижные, словно ветром стронутые с места, чёрные лебеди с красными клювами. А в другом — два белых лебедя. Дети и взрослые кидали им куски булок и баранок, но лебеди, наверно, были сыты и поглядывали на размокшее в воде лакомство свысока. И странно было, что булки и баранки постепенно куда-то пропадали на наших глазах. — Это рыбки, — объяснила мама. Я пригляделся к зеленоватой воде и увидел золотых рыбок. Они пикировали вверх, склёвывали лебединую пищу и медленно опускались на дно. Внезапно они бросились врассыпную, и я увидел медленно плывущую длинную тень. — Это осётр, — объяснила мама, а Кыш, поглядев в воду, залаял. Я разглядел острый, загнутый нос и щитовидные пластинки на голове, спине и боках. Осётр был похож на подводную лодку. Он что-то выискивал на дне, а на поверхность ни разу не поднимался. По берегу, любуясь им, ходила толпа отдыхающих, и мы тоже. Потому что уж очень он был красив! И когда осётр долго отдыхал на одном месте, я услышал голоса двух бородатых, с волосами до самых плеч парней, стоявших рядом. На шеях у них болтались клешни крабов. — На вертеле он будет в большом порядке! — негромко сказал один из них. — Вертел возьмём в шашлычной. — Голову, хвост и брюшко заделаем в ухе́, — сказал второй. — Девочки оближут пальчики! — Возьмём на прокат подводное ружьё! Понял? — Старик, ты гений. Миллион лет назад ты был бы вождём нашего племени! Ура! — Нет, ружьё не годится. Темно. Придумаем что-нибудь другое. Сегодня в два ноль-ноль. — А вдруг… нас засекут? — Что? Вздрогнул?