— Понимаю… понимаю, — сказала мама. Но я был уверен, что она ничего не понимает, так же как и я, и по дороге на почту спросил: — Может, она после войны такая… странная? — Нет. И как тебе не стыдно так думать? Я и сама ничего не понимаю. — А почему ты сказала, что понимаешь? — Из чувства такта. Вот почему. — Что значит «чувство такта»? — спросил я. — Это когда говорят неправду? — Господи! Почему я не уехала одна в какую-нибудь глушь! Я же имею на это право раз в году! — вместо ответа на мой вопрос с отчаянием воскликнула мама, и я решил её не расспрашивать больше во время отпуска ни о чём. Глава 34 У подъезда почты я увидел пойнтера Норда. На нём был новый кожаный ошейник с медными пластинками, и сам Норд выглядел помолодевшим и весёлым. Кыш подошёл, обнюхал этот ошейник и посмотрел на меня: «Я хочу такой же! Мой старый и некрасивый!» — означал его взгляд. — Не завидуй. Зависть — плохое чувство. Так нас учат в школе, — сказал я Кышу. — Стыдно. Сиди здесь и никуда не уходи. И вообще, надо уметь носить вещи! Ошейники прямо горят на тебе! На почте меня сразу окликнул Федя: — Привет! Вот почитай, что я втолковываю своей жене. — Он протянул мне листок с текстом телеграммы. — Пошлю «молнией». — «Фантастических обстоятельствах приобрёл пойнтера трёхлетку кличке Норд масти какао крошками снега утки озере наши люблю никогда целую либо семьи Ёшкин», — прочитал я медленно вслух и, не поняв конца телеграммы, спросил: — Что значит: «Люблю никогда целую либо семьи»? — В телеграмме, — объяснил Федя, — особенно в «молнии», слова надо пропускать, экономить денежку. Вот и получится: «Люблю, как никогда. Целую крепче, чем когда-либо, глава семьи Ёшкин». Ясно? — Здорово! — засмеялся я. К нам подошла мама, получившая денежный перевод с работы, и сказала Феде: — Здравствуйте! Спасибо! Мы никогда не забудем того, что вы сделали для Кыша и для всех нас. Ведь это я виновата. Я его проспала. Спасибо! Федя до того засмущался, что как-то весь согнулся, пробормотал: — Я что… Долго ли умеючи… — и пошёл к окошку телеграфа. Глава 35 — Что мы будем делать до четырёх часов? — спросила у меня мама. — Купаться нельзя. Слышишь, море шумит? И холодно. Всё одно к одному! Всё как назло! — Ну чего уж такого плохого случилось? — сказал я. — Ещё у тебя весь отпуск впереди. И выспалась ты сегодня. — Первый раз за несколько дней… Поедем на теплоходе в Никитский сад! Прекрасная идея! Там и пообедаем в шашлычной. Едем! Я обрадовался, потому что мама ещё в Москве много раз рассказывала по фотокарточкам о Никитском саде, где растут тысячи разных деревьев и кустов со всего земного шара, и мне так захотелось увидеть сосну Монтесумы, бамбук, банан, а самое главное — дерево, которое росло ещё до того, как образовался каменный уголь, — гинкго. Название врезалось в мою память, и я иногда повторял его, словно посасывая под нёбом зелёную карамельку: гинкго… гинкго… гинкго… Я даже спорил со Снежкой, что ей никогда не выговорить это слово правильно двадцать раз подряд… Я обрадовался ещё и поездке на белом теплоходе, но тут же вспомнил, что должен сменить Веру, охранявшую павлина Павлика, и сказал маме: — Давай поедем в следующий раз. Я боюсь, меня будет подташнивать на море. — Это верно. И вообще, в шторм пароходы не ходят. Я совсем забыла. А в автобусе париться неохота, — согласилась мама. — И потом, надо бы поехать вместе с папой. Без него неудобно, — сказал я, и мы пошли смотреть Воронцовский дворец. Во дворце мне больше всего понравились белые львы из каррарского мрамора. Их было шесть. Два спали, два стояли, а два держали лапы на шарах, как будто собирались играть в футбол. И под носом одного спящего льва, назойливо жужжа, как электробритва папы, летал шмель. Кыш несколько раз подпрыгивал и тявкал на шмеля. Шмель взлетел повыше. Кыш злился сильней и сильней. Я, хохоча, наблюдал за его дуэлью со шмелём, и дело кончилось тем, что шмель ужалил Кыша в нос. Я не заметил, как это произошло, а только увидел, как он взвыл, бросился к клумбе и стал рыть носом землю. И подвывание его доносилось глухо, как из-под земли. Мама, слушавшая объяснение экскурсовода, тут же прибежала и с испугом спросила: — Что с ним? Почему вас нельзя оставить одних? — Его укусил шмель. — А ты где был? — Здесь. — Но ты же мог отогнать шмеля! — Зачем его отгонять? — сказал я. — Шмель летал и никого не трогал. Кыш первый к нему пристал. Вот и получил. — Товарищи! Это безобразие! — сказал экскурсовод. — Попросите собаку покинуть клумбу! Экскурсанты засмеялись. Я за ошейник оттащил Кыша от клумбы. Выть он перестал, но, фыркая, отряхивал лапой землю с носа. Глава 36 Мама пошла во дворец первой, потому что вместе мы не могли пойти из-за Кыша. Я сидел на скамейке в тенёчке, смотрел на каменные стены ограды, увитые плющом и диким виноградом, и думал, что действительно каждый день с Кышем что-нибудь случается. То из-за кошки Волны он чуть-чуть не стал заикой, то заноза, то тонул, то перегрелся на солнце, а теперь его ужалили в нос! Если так и дальше пойдёт дело, то у него начнут пошаливать нервишки и мы привезём в Москву инвалида. А может быть, он совсем отвык от дикой собачьей жизни и изнежился в домашних условиях? Что, если Кышу тоже возвратить облик настоящей собаки, которой всё нипочём: и занозы, и ночные нападения кошек, и солнце, и море, и всякие шмели? Хорошо бы! Но как? Додуматься до этого я не мог. Кыш забрался под скамейку, фыркал там и тёрся носом о мою сандалию… — Перед входом во дворец надень чувяки, — сказала мне мама, вернувшись. — В залах ничего не трогай руками, не ходи с высунутым языком и не садись на антикварную мебель. — А что же тогда можно делать во дворце? — недовольно спросил я. — Неохота мне туда идти. — Там интересные картины и скульптуры, великолепная отделка стен, потолков и красивый паркет. — А буфет есть во дворце? Или столовая? — с надеждой спросил я. — Там несколько буфетов и прекрасная столовая. В общем, иди и постарайся запомнить, что ты видел. Тебя же обязательно спросят ребята в школе, — сказала мама. Глава 37 Я вынул из ящика у входа войлочные чувяки с длинными тесёмками, надел их, предъявил билет и зашёл во дворец. Там было много народу. Все тихо ходили на цыпочках, смотрели вверх на красивые потолки, вбок на красивые стены и вниз на красивый паркет, сделанный из ценных пород деревьев. Сразу три экскурсовода что-то объясняли. Я узнал, что дворец построили крепостные крестьяне для графа Воронцова и его жены. Я ходил по залам и думал: «Зачем графу и его жене нужно было столько комнат? У нас в Москве двухкомнатная квартира, и то мы в ней живём втроём да ещё с собакой и не жалуемся». Потом я подошёл к дежурной и спросил: