— Ты ни при чём. Он сам виноват. С морем не шутят, — успокоил я её. — Вот, допустим, ты отвернёшься сейчас, а я возьму и спрыгну с мостика вниз. Ведь это же я буду виноват, а не ты. Верно? — От твоих примеров мороз по коже продирает, — сказала мама. — А главное, меня пугает то, что каждый день происходит что-нибудь необъяснимое и странное. Когда мы вернулись, Анфисы Николаевны не было дома. Кошка Волна спешила долакать из своей миски молоко. Я видел, как Кыш направился к Волне, виновато опустив голову и виляя хвостом. А Волна, изогнувшись, шипела, как будто остужала горячее молоко, и от миски отходить не собиралась. Кыш присел метрах в двух от неё и что-то миролюбиво проскулил. По-моему, он рассказал Волне, как чуть-чуть не погиб и что жизнь, оказывается, так прекрасна, что по сравнению с ней все их войны — чепуха и что нужно дружить и радоваться. Волна, перестав шипеть, с большим удивлением слушала Кыша, а он, чтобы она не испугалась, пополз на животе к миске. Волна занесла было лапу, чтобы смазать Кышу по носу, но передумала, попятилась назад, а Кыш спросил у неё: «Можно, я попью молока? Тут немного совсем осталось. Ведь мне сегодня было так страшно!» Мы с мамой, стараясь не расхохотаться, наблюдали за ними и старались угадать, чем всё это кончится. Волна, давая понять Кышу, что ей молока ни капельки не жалко, присела в сторонке, готовая в любой момент улизнуть. Я понимал, что кошка — это не собака, так вот сразу подружиться с Кышем не может и что она всё ещё подозревает его в коварстве. Долакав молоко, Кыш улёгся недалеко от Волны и с полным доверием к ней закрыл глаза: ему захотелось спать. — Вот видишь, — сказал я маме, — они почти помирились и, может быть, теперь не будут устраивать ночью шурум-бурум. — Посмотрим… посмотрим, — вздохнула мама. Глава 32 После обеда мы гуляли по Алупке, и мама купила мне тёмные очки. Но смотреть сквозь них на Ай-Петри, деревья, цветы, и небо, и море мне не хотелось. Мне приятно было видеть всё в настоящем свете… Потом мы поднялись к Верхней дороге. Под нами зеленели виноградники, а в них серели бетонные столбы, похожие на противотанковые надолбы. Над Ай-Петри всё ещё хмуро висели клочья чёрных туч. Погуляв как следует, мы спустились вниз и вышли на Верхнюю дорогу, когда в Алупке загорелись первые огоньки. Подойдя к дому, я увидел почему-то убегавшего от нас по Светлой улице папу и крикнул: — Папа! Ты куда? Папа! Тогда он развернулся, побежал нам навстречу и, подбежав, спросил: — Зачем ты кричишь на всю улицу? — А зачем ты от нас убегаешь? — сказала мама. — Я убегаю не от вас, а от инфаркта, инсульта, атеросклероза и прочей дряни, — объяснил папа, — и, главное, мне это начинает нравиться. Честное слово! — Скоро ты станешь абсолютным чемпионом мира по бегу от инфаркта, — сказала мама папе, открыв калитку. Они сели на лавочке перед домом, а меня мама попросила поставить чайник и накрыть на стол. Это означало, что у моих родителей секретная беседа. Я обиделся и, чтобы не думали, что я подслушиваю, включил радио, накрыл на стол и начал красными чернилами сочинять письмо Снежке. Я почти успел написать о спасении Кыша. Отвлёк меня папа. Он стал расхаживать по комнатам и долго рассматривал военные фотокарточки Анфисы Николаевны. Маме уже при мне он сказал: — Успокойся. Странного действительно произошло более чем достаточно. Но мы иногда не понимаем других людей, не понимаем их поступков, а потом всё очень просто объясняется. Подождём ещё три дня. — Тебе хорошо. Ты не с нами. А я теперь боюсь любого шороха. Мне не нужен такой отдых! — сказала мама. — Ирина, тебе нужно убегать от нервного состояния. Каждый день по полчаса, — сказал папа. — Между прочим, у нас в палате тоже напряжённейшая атмосфера, а я не раскаиваюсь. — Почему напряжённейшая атмосфера? — тут же спросил я. — Торий и Федя цапаются, как кошка с собакой. Спорят о красоте. Это раз. Затем подозрительно ведут себя Василий Васильевич и Милованов. Между прочим, все они, кроме Тория, мне глубоко симпатичны. — Расскажи, почему они подозрительно себя ведут? — попросил я. — Пожалуйста, не забивай ему голову всякими подозрениями, — сказала мама папе. — Он и так вообразил себя сыщиком. — А проспал всё на свете, — усмехнулся папа. — Даже мой свитер. Он вдруг посмотрел на часы, снял на наших глазах ботинки и брюки и в той же самой позе, что утром на площадке, поджав под себя ноги по-турецки, сел прямо на пол. При этом он со свистом вдыхал воздух носом, а выдыхал ртом. Папин взгляд был устремлён мимо нас с мамой куда-то вдаль. Потом, снова взглянув на часы, папа неподвижно растянулся на полу. Потом встал около стены на голову, продолжая странно дышать и блаженно улыбаться. Мама, сжав руками щёки, наблюдала за ним. В этот момент возвратилась домой Анфиса Николаевна. Она ни капли не удивилась, увидев стоявшего вверх ногами папу, и сказала: — Добрый вечер! Продрогла. Хочется чаю. Покрепче. — Извините, — сказал папа, встав с головы на ноги. — Ну что вы! Системой Корнея Викентича меня не удивишь, — ответила наша хозяйка. После этого, отказавшись пить чай, папа побежал на ужин. А мы с Анфисой Николаевной ужинали молча и, наверно, думали об одном и том же: что же нас ожидает через три дня — и скорей бы уж они прошли. Ночью я спал в комнате. Ложиться на улице мама мне категорически запретила. Кошка мирно улеглась на подоконнике, а Кыш под раскладушкой. Он будил меня несколько раз, потому что ворочался всю ночь и повизгивал: конечно, ему снилось, как огромная волна уносит его в открытое море и он идёт ко дну в вечную темноту, всё глубже и дальше от солнца и синего неба. Глава 33 Рано-рано утром Кыш залаял и разбудил меня окончательно. Он просил выпустить его на улицу прогнать кого-то чужого. Я велел Кышу помолчать и дать поспать маме с Анфисой Николаевной и вышел вместе с ним из дома. — Алёшка! — Иди сюда! Быстрей! Я по голосам узнал Севку и Симку. Веры с ними не было. — Послушай, сможешь днём подежурить вместо Верки? А она сбегает пообедать, — спросил Сева. — Смогу, — ответил я, даже не поинтересовавшись, где дежурит Вера. — А мать тебя отпустит? — спросил Симка. — А почему же не отпустит? — сказал я уверенно. — Верка лежит в засаде и охраняет Павлика, — объяснил Сева. — Ты примерно в час дня сменишь её. Верке инструктировать тебя будет некогда. Так что учти: если заметишь, как кто-нибудь сделает попытку вырвать у Павлика перо из хвоста, так сразу фотографируй и убегай. У неё там есть «Зоркий» и вспышка. Понял? — Понял. А бинокль вы мне дадите? — сказал я. — Насмотришься в другой раз. — А вы сами куда идёте? — спросил я. — Не задавай лишних вопросов. Дотошный ты человек, — ответил Сева. Они ушли. Я проверил заграждение около огурцов. Всё было на месте. И нитки, и оставшиеся два шара. — Вот так, Кыш, — сказал я, решив убрать шары и нитки. — Зря мы огород городили. Это преступление так и будет нераскрытым. После завтрака мама сказала Анфисе Николаевне: — Прямо не верится, что ночь прошла спокойно. По-моему, если написать в «Юный натуралист», как Кыш подружился с кошкой… честное слово, не поверят! — Но ведь дружит в зоопарке собачка со львом, — сказал я. — И он её не ест вот уже сколько лет. — Зоопарк — другое дело. Там, возможно, звери дружат от тоски, — объяснила мама. Анфиса Николаевна, позавтракав, сказала маме: — Вы, наверно, пойдёте гулять? А я возьмусь за обед. — Но ведь у нас есть обед! — удивилась мама. — И борщ, и котлеты с тушёной капустой. Даже кисель есть! — Я должна приготовить другой обед, — сказала Анфиса Николаевна. Мама обиженно промолчала и стала собираться. Тогда Анфиса Николаевна обняла её за плечи и успокоила: — Ирина, вы чудо, а не повариха. Не обижайтесь. Я ничего не могу объяснить, но мне нужно приготовить другой обед. Без тушёного мяса… без киселя… Обед невкусный, но единственно необходимый. И потом, я вас очень прошу: не возвращайтесь до четырёх часов. Ладно?