— Ребята! — сказал я. — Сегодня будет покушение на жизнь осетрины! Я бегу по важному делу! Извините! — Постойте, Сероглазов! — сказал Корней Викентич. — Что за чушь? — Говори ясней, бестолковый ты человек! — попросил Сева. — Я спешу… понимаете?.. Сегодня за дворцом я слышал разговор… Они хотят осетрину зажарить. Понимаете? На вертеле… Они волосатые, бородатые… на брюках широкие ремни… Рыбу, которая в пруду… Понимаете? Одного зовут Стариком… Я спешу! Другого — Жекой! Всё это я выпалил залпом и собирался бежать вдогонку за Федей. — Они! Они! — сказал Симка. — На шее не заметил, случайно, клешни от крабов? — спросил Сева. — Заметил! Заметил! Приходите ко мне через час! Всё расскажу! — Бинокль давай сюда, — сказал Симка. — Он мне нужен! Я ничего не стал больше объяснять и помчался за Василием Васильевичем и Федей. По дороге я чуть не налетел на папу, трусившего после прогулки в корпус, и на бегу крикнул: — Мама… в четыре… у льва… Подойди! — Подожди! Куда ты? — Важное дело! Глава 43 Выбежав из «Кипариса», я остановился, потому что не знал, куда бежать дальше. — Кыш! Ищи! «Кого?» — спросил Кыш. — Федю, который тебя спас… Море, волна, смерть… Понимаешь? Ищи! Кыш фыркнул, потёр лапой нос и виновато опустил голову. Я вспомнил, что его укусил шмель и как ищейку вывел из строя. Всё-таки я сам успел сообразить, что с верёвками и железными крючьями Федя, скорей всего, направился не к морю, а в горы. Мы побежали по улице, потом свернули на тропу, чтобы срезать угол побольше, одолели крутой подъём, вышли на шоссе, и передо мной открылись виноградники. Вот тут-то мне и пригодился бинокль. Я увидел, как на большом расстоянии друг от друга поднимались к Верхней дороге Федя и Василий Васильевич. Федя шёл не спеша и не оглядываясь. Я понял, что, взяв правее, смогу их обоих намного обогнать, подняться повыше по склону и оттуда наблюдать. Так я и сделал. К тому же я бежал, а они шли. Кыш не обгонял меня и не носился за бабочками. Федя метрах в ста от меня поднимался всё выше и выше. Мне стало страшновато. Вдруг он решил зачем-то забраться на самую вершину Ай-Петри? Что я тогда буду делать? В горы даже взрослые не ходят в одиночку… Не успеешь оглянуться, как начнёт темнеть… А Василий Васильевич вдруг на моих глазах провалился сквозь землю! Всего секунд на двадцать я выпустил его из виду после того, как Федя стал спускаться со склона, а он успел за этот миг куда-то пропасть. Я пропустил Федю вперёд и собирался дойти до камня, на котором только что сидел Василий Васильевич, как вдруг он сам снова возник неизвестно откуда, залез на камень и, стоя, провожал глазами Федю. Потом слез с камня и направился вниз по тропе. Его поведение тоже показалось мне подозрительным. Глава 44 Когда он отошёл подальше, я спустился к камню. Вернее, это были два больших валуна, прижавшиеся друг к другу, и вокруг них так густо рос колкий можжевельник, что залезть на камень было невозможно. Я, обернув руку майкой, стал раздвигать колючие ветки, стоявшие неприступной стеной перед валунами, и наконец чуть не провалился в пещеру. Хорошо, что я, наклонившись, успел опереться руками о камень. Я встал на коленки, но ничего без спичек не увидел. Снизу на меня потянуло жутковатой теменью и холодком. «Авв? Авв?» — забеспокоившись, спросил Кыш. — Я здесь! Я рядом! — успокоил я его, решив прийти в другой раз с фонариком. Конечно, Василий Васильевич спускался именно в эту пещеру, но зачем? Я запомнил получше место, где находился, и сказал Кышу: — Пошли домой. Есть охота. Сегодня мы много успели. Глава 45 На обратном пути я уныло раздумывал, как бы так объяснить маме, где я пропадал, чтобы и не наврать, но и не сказать всей правды. Но придумать мне ничего не удалось, наверно, потому, что голова моя работала весь день без остановки. Надо было дать ей немного отдохнуть. Я стал отгонять от себя все мысли, но они снова слетались на мою голову, как ночные бабочки на огонёк. «Неужели Федю, человека, который спас Кыша от верной смерти и усыновил бродячую собаку, я не предупрежу о том, что Василий Васильевич его выследил?.. Я же буду тогда неблагодарным человеком! Но с другой стороны, Федя хочет измазать скалу масляной краской и навредить Крыму… А почему, интересно, Василий Васильевич сам не предупредит Федю?.. Почему бы ему не сказать: так, мол, и так, „Федя, ты в моих руках, верни лучше краску в магазин. От души говорю!..“ Я лично так поступил бы со своим знакомым. Ведь он не злодей, в конце концов… Ага! А зачем тогда ты сам не сказал этому Старику у пруда: „Не трогайте рыбку, а то хуже будет!“ Почему? Может, они поняли бы свою ошибку, застыдились и отказались от желания поджарить осетра на вертеле? Почему ты их не предупредил?» Вдруг я подумал, что сам сейчас не отказался бы от куска жареной рыбы, и сглотнул слюнки. «Ну почему ты так плохо устроен? — застыдившись, спросил я сам у себя. — Чем же ты лучше того Старика? Нет! Фигушки! Всё-таки я лучше! Я хоть и хочу съесть осетра, но не съем! Пусть плавает один в пруду под белыми лебедями, рядом с золотыми рыбками, и пусть им любуются тысячи детей и взрослых, отдыхающих и с севера, и с юга, и с востока, и с запада нашей страны! Пусть любуются! А я сейчас приду домой и съем две тарелки борща и три… нет — четыре котлеты с макаронами… и киселя с булкой — и навсегда забуду про эту чёртову осетрину на вертеле!» Так я шёл и всё думал и думал… — Кыш! Скажи, положив лапу на сердце, скажи мне всю правду: тебе очень хочется есть? Ам-ам? Филе или колбаски? — (Кыш заскулил, и у него показались на губе слюнки.) — Но смог бы ты сейчас от голода растерзать и слопать павлина Павлика? У которого вот такой красивый хвост. Смог бы Павлика ам-ам? Кыш остановился от неожиданности, подумал, облизнулся, но, серьёзно взглянув на меня, решительно помотал головой: «Нет! Не смог бы!» — Молодец, Кыш! И я молодец! Мы с тобой одинаковые! Мы можем иногда плохо думать, но съесть красивую рыбу из аквариума или павлина с газона не сможем никогда! — сказал я. — Потому что я человек, а ты не волк! Глава 46 — Алексей! Сероглазов! Я оглянулся. Меня догонял Василий Васильевич. Во время разговора с самим собой я, не заметив как, уже спустился вниз и шёл вдоль дороги. — Ты почему один? — Я не один. Со мной Кыш, — ответил я. — Прости, я не то хотел спросить. Обследуешь ближние подступы к Ай-Петри? — Так… гуляем. Не всё же в море сидеть. А в горах очень много интересного, — сказал я. — И непонятного… — Что же тебе не понятно? Может быть, я сумею, поразмыслив, объяснить? — Почему человек хочет сделать что-нибудь плохое, хотя понимает, что это очень плохо? Почему ему приходят в голову плохие мысли? Разве без этого нельзя? — спросил я. Рассмеявшись, Василий Васильевич сказал: — Ты задал нелёгкий вопрос. Надо собраться с духом. В двух словах не ответишь. Я же не философ, а сыщик. Инспектор угрозыска. И мне, к сожалению, приходится часто встречаться не столько с плохими мыслями, сколько с плохими, мягко говоря, делами. С преступниками. С хулиганами, с ворами, с мошенниками. На белом свете их ничтожное меньшинство. Но они всё-таки есть. Почему? Наверно, на белом свете нет человека, которому хоть раз в жизни не приходили бы в голову дурные мысли! Но ведь это не значит, что каждый человек должен после этого совершить дурной поступок. Правда? — Но почему дурные мысли всё-таки приходят? — допытывался я. — Потому что нам, людям, дано право выбора. Понимаешь? Ты можешь выбирать между добром и злом. И если тебе почему-либо захотелось выбрать зло и поступить плохо, но ты поборол это желание и поступил хорошо, то, значит, в тебе победил человек! И вот это чувство победы так радостно, что его не променяешь на золотые горы… ни на что!