Мы доели всё, что осталось с вечера, накормили собак, затоптали угольки в костре и вышли из пещеры. Обратно мы шли молча, потому что Федя не хотел разговаривать и думал о чём-то своём. И вдруг он остановился и воскликнул: — Какая же я скотина! Мой сосед по палате пацаном в одиночку громил фашистов и защищал Крым, а я размалевал его! Разгравировал! Но теперь я понял, что надо делать! Понял! — Что? — спросил я. — Узнаешь! Все узнаете! — пообещал Федя. Глава 73 Первым делом я зашёл домой. Мама, увидев меня, ни капли не удивилась. Она пила чай с Анфисой Николаевной и сказала: — Привет. Наверно, промёрз? Садись чаёвничать. — И совсем не промёрз. Мы жгли костёр, — сказал я, не понимая, почему мама так спокойна, и спросил: — Ну как вы тут без меня? — Прекрасно. Василий Васильевич с Анфисой Николаевной всю ночь рассказывали нам про свои военные приключения. — Ух! Жалко! — сказал я. — Пропустил самое интересное! — Ты почему написал в записке: «Беспокойтесь»? — По-телеграфному это значит «не беспокойтесь», — объяснил я. — А что означает возглас «мамочка» в конце твоей телеграммы? — Это значит: «Мамочка! Вот кончатся все события, и мы начнём отдыхать по-настоящему. Честное слово!» — Попробуй догадайся! — засмеялась Анфиса Николаевна. — На то и телеграмма, — сказал я. Мама решила после завтрака поспать, потому что прослушала всю ночь рассказы про войну. Я сказал ей, что иду в «Кипарис» к папе, и позвал Кыша. Он грелся на солнышке после холодной ночи в пещере, а неподалёку от него умывалась Волна и мурлыкала так громко, как будто у неё внутри тарахтел маленький моторчик. — Алёша, я надеюсь, что твоей ночёвкой в пещере все события кончились? — спросила мама. — Откуда ты знаешь, где мы ночевали? — удивился я. — Прости, этого я сказать не могу, — ответила мама. Глава 74 Многие отдыхающие после завтрака прогуливались по дорожкам и сидели на лавочках, читая газеты. Среди них не было ни папы, ни Василия Васильевича, ни Феди. Как я и думал, они, проговорив всю ночь, крепко спали в своей палате и даже не проснулись после громкого стука в дверь. Я решил их не будить и присел за стол написать папе записку. Вдруг Кыш как-то странно себя повёл. Сел посередине палаты, задрал нос и, зажмурив глаза, к чему-то принюхался. Потом почесал лапой за ухом и снова принюхался… Он был похож на меня в тот момент, когда я хочу вспомнить что-то очень важное и не могу. Принюхавшись, Кыш тихонько и тоскливо взвизгнул. — В чём дело? — шёпотом спросил я. Но Кыш вдруг бросился под кровать Тория. Он обнюхал его чемодан и зарычал. — Фу! — сказал я, но было уже поздно: Кыш залился таким лаем, какого я ни разу от него не слышал. Первым с кровати вскочил папа. — Фу! Фу! — закричал он, протирая глаза. Я полез под кровать Тория, но Кыш не давался мне в руки и залаял ещё громче. Я не мог успокоить его ни лаской, ни угрозой выпороть поводком. — Уберите вашего пса! Пошёл вон! Пошёл! — встав на колени, прогонял Кыша прибежавший в палату вместе с другими отдыхающими Торий. Однако Кыш, оскалив зубы, чуть не тяпнул его за руку. — Я знаю, почему он лает, — сказал Василий Васильевич. — И вы, Торий, это отлично знаете. — Я ничего не знаю! — тут же заявил Торий. Василий Васильевич что-то сказал ему на ухо. Торий отшатнулся и покраснел. — Советую чистосердечно признаться. Откройте чемодан, — посоветовал Василий Васильевич. — Кыш! Последний раз говорю: ко мне! — крикнул я, и он послушался. Прыгнул ко мне на руки и уже не лаял, потому что охрип, а только рычал. Василий Васильевич попросил выйти из палаты всех посторонних. Остались только папа, Федя, Милованов, Торий, Кыш и я. — Открывайте. Смелей. И покажите нам свои трофеи, — сказал Василий Васильевич. Торий очень неохотно открыл ключиком чемодан, и в этот момент Кыш, вырвавшись у меня из рук, бросился на глазах перепуганного Тория расшвыривать носом его рубашки, майки и носки, добрался до дна чемодана, схватил зубами два красивых, переливающихся всеми цветами радуги павлиньих пера, положил их к моим ногам, несколько раз победно тявкнул и скромно улёгся в углу палаты. Тут открылась дверь, и в палату вошёл Корней Викентич. Он посмотрел на раскрытый чемодан с разворошённым бельём, на павлиньи перья, на Кыша и на меня и спросил: — Извольте объяснить, что здесь происходит. Я не знал, с чего начать, и поэтому онемел. — Кыш учуял перья — он же обнюхивал павлина — и… вот… обнаружил, — наконец сказал я. — Так, значит, это вы?! — воскликнул Корней Викентич. — Извольте объясниться, молодой человек. Торий долго вытирал лицо, конечно соображая, как лучше соврать, и наконец сказал: — Однажды… я увидел на газоне эти перья и взял их… Вот, собственно, и всё… Очевидно, они упали с хвоста павлина примерно так же, как падают листья с магнолий… — Нет, Торий. Перья вы не подняли с газона, а выдрали из хвоста Павлика, — поправил Василий Васильевич. — Вы никогда не сможете этого доказать, — сказал Торий. Он уже успокоился, задвинул чемодан под кровать и готов был отпираться до конца. — Жаль, Торий, что вы не раскаиваетесь. Дело в том, что местные юннаты запечатлели на плёнке момент, когда вы «похищали» перья. После этих слов Торий сник: — Только не нужно посылать фото в мой институт, — вдруг попросил Торий. — Я просто не подумал… просто не подумал… — Зачем вы это сделали? — спросил Корней Викентич. — У одной моей знакомой… хобби… Она собирает птичьи перья, — сказал Торий. — Мне стыдно за вас. Стыдно… О вашем поступке знает уже весь «Кипарис». Зайдите, пожалуйста, в дирекцию. Остальные — на пляж! — Ну и палата! — сказала нянечка. — Тебя, Алексей Сероглазов, и твоего пса я благодарю за гражданское мужество! — Корней Викентич пожал мне руку. — Я тут ни при чём… Это Кыш взял след, — сказал я и подумал: «Вот что значит для собаки пожить одну ночь в первобытной пещере! Сразу нюх возвратился и бесстрашие».