Я откинулась на подушки, размышляя, закрыла глаза и тихонько застонала, затем села и напечатала: Джош, мне реально жаль, но не могу. x Он не ответил. Обиделся. Больше никогда не позвонит, не напишет. И тут мой телефон снова загудел. Ладно. Но если я попаду в беду, то завтра утром первым делом отправлю тебе сообщение с просьбой прийти, притворившись моей чокнутой ревнивой подружкой. Так что готовься поработать кулаками. Идет? Я не выдержала и расхохоталась. Что может быть проще. Спокойной ночи. x Тебе тоже. Хотя для меня она точно не будет спокойной. Успокаивает лишь мысль о том, что где-то в глубине души ты наверняка жалеешь о своем отказе. x Я и правда жалела, чуть-чуть. Конечно жалела. В «Теории большого взрыва» не так уж много смешных серий, которые можно смотреть. Я выключила телевизор, уставилась в потолок и подумала о своем парне на другом конце света, а еще об американце, который был похож на Уилла Трейнора и хотел провести время со мной, а не с всклокоченной блондинкой, выглядящей так, будто у нее под униформой стринги с блестками. Мне захотелось позвонить Трине, но я побоялась разбудить Тома. И впервые со времени своего приезда в Америку я почти физически ощутила, что нахожусь не в том месте, словно меня привязали невидимыми веревками к чему-то, что находится за миллион миль отсюда. В какой-то момент на душе стало так паршиво, что, когда я вошла в ванную и увидела на раковине огромного рыжего таракана, не стала визжать, как обычно. Мне вдруг захотелось приручить его, сделать домашним питомцем, словно в романе для детей. Правда, я сразу же поняла, что это уже форменный бред сумасшедшего, и оперативно полила таракана «Рейдом». В десять вечера, раздраженная и издерганная, я пошла на кухню для персонала, где стащила у Натана две банки пива и, оставив у него под дверью записку с извинениями, выпила их одну за другой, причем так быстро, что у меня началась отрыжка. Мне стало жаль треклятого таракана. Собственно говоря, что он такого сделал? Просто шел по своим тараканьим делам. Может, ему тоже было одиноко. Может, он хотел со мной подружиться. Я заглянула под раковину, куда потом его сбросила, но он определенно не подавал признаков жизни. Что привело меня в необъяснимую ярость. Я подумала, что рождена вовсе не для того, чтобы убивать тараканов. И вообще, мне буквально с самого детства врали насчет них. После чего я добавила это в список вещей, делать которые очень нехорошо. Я надела наушники и принялась пьяным голосом напевать песни Бейонсе, от которых, как я точно знала, на душе станет еще поганее, но мне почему-то было наплевать. Потом я прокрутила в телефоне немногочисленные фото нас с Сэмом, силясь определить силу его чувств по тому, как он меня обнимает или склоняет свою голову к моей. Я смотрела на фото, пытаясь вспомнить, почему в его объятиях я чувствовала себя настолько уверенной и защищенной. В конце концов я взяла лэптоп и написала ему имейл: Ты все еще скучаешь по мне? И нажала на «отправить», отлично понимая, что, когда электронное письмо унесется в эфир, я обрекаю себя на бесконечные часы интернет-зависимости, связанной с ожиданием ответа. Глава 13 Проснулась я с ощущением тошноты, но дело было отнюдь не в пиве. Потребовалось меньше десяти секунд, чтобы смутное ощущение тошноты просочилось через синапс, став связующей нитью с воспоминанием о том, что я сделала накануне вечером. Я медленно открыла лэптоп и потерла кулаками глаза, обнаружив, что да, я действительно отправила по электронной почте письмо, а вот он нет, не ответил. Даже когда я четырнадцать раз нажала на «обновить». Какое-то время я лежала в позе эмбриона, стараясь унять сосущее чувство под ложечкой. После чего я уже начала было подумывать о том, чтобы позвонить ему и непринужденно сказать: Ха! Я чуть-чуть перебрала и заскучала по дому, и мне просто захотелось услышать твой голос; в общем, ты понимаешь, так что прости… – но в субботу он вроде бы дежурит, следовательно, прямо сейчас он в машине «скорой помощи» вместе с Кэти Инграм. А что-то внутри меня решительно противилось тому, чтобы я вела подобные разговоры в присутствии Кэти Инграм. Впервые за все время моей работы у Гупников уик-энд представлялся мне нескончаемым путешествием по унылой местности. Поэтому я сделала то, что делает любая девушка, когда она далеко от дома и ей немного грустно: съела половину упаковки шоколадного печенья и позвонила маме. – Лу, это ты? Погоди, я как раз стираю дедушкины штаны. Сейчас выключу горячую воду. – (Я услышала мамины шаги по кухне, бормотание радио где-то на заднем фоне, сразу же стихшее, и моментально перенеслась в наш маленький дом на Ренфру-роуд.) – Алло? Я вернулась! У тебя все в порядке? Мама явно запыхалась. Я представила себе, как она развязывает передник. Она всегда снимала передник во время важных звонков. – Все замечательно! У меня просто раньше не было ни минуты свободной нормально поговорить, вот я и решила тебе позвонить. – А это не безумно дорого? Мне казалось, ты предпочитаешь общаться по электронной почте. Тебе потом точно не придет один из этих жутких счетов на тысячу фунтов? Я смотрела передачу по телевизору о людях, имевших неосторожность говорить по телефону на каникулах. После возвращения они были вынуждены продать дом, чтобы расплатиться. – Я проверила тарифы. Мама, так приятно слышать твой голос! Мамины восторги по поводу моего звонка заставили меня слегка устыдиться, что я не звонила ей раньше. А мама уже вовсю тараторила. Она рассказала, как собиралась записаться на вечерние курсы поэзии, когда дедушке стало лучше, и о поселившихся в конце улицы сирийских беженцах, которым она давала уроки английского. – Конечно, в основном я вообще не понимаю, что они говорят, но мы рисуем картинки. Прикинь? И Зейнах – это мать – всегда готовит мне что-нибудь вкусненькое, чтобы сказать спасибо. Ты не поверишь, какие чудеса она творит со слоеным тестом. Правда, они ужасно милые, вся их небольшая толпа. Мама сообщила, что новый доктор велел папе сбросить вес; что дедушка совсем оглох и телевизор теперь орет так, что можно описаться от испуга; что Димпна, живущая от них через два дома, ждет ребенка и теперь постоянно блюет. Я сидела в кровати, слушала и чувствовала странное умиротворение оттого, что где-то в мире еще есть нормальная жизнь, которая идет своим чередом. – Ты разговаривала с сестрой? – Уже пару дней нет. А в чем дело? Мама понизила голос, словно Трина была сейчас не за сорок миль от дома, а с мамой в одной комнате: – У нее есть мужчина. – Ну да, я знаю. – Ты знаешь? А какой он из себя? Она ничего нам не рассказывает. Они ходят развлекаться два-три раза в неделю. Она улыбается и что-то бормочет всякий раз, как я завожу о нем речь. Это очень странно. – Странно? – Что твоя сестра так часто улыбается. Я нервничаю. Одним словом, это очень мило и все такое, но она сама на себя не похожа. Лу, я ночевала в Лондоне, чтобы посидеть с Томом и отпустить ее погулять. Вернувшись, она вдруг запела. – Ух ты! – Я знаю. Почти попадая в ноты. Я рассказала папе, а он обвинил меня в том, что я совсем не романтичная. Не романтичная! А я ответила, что только очень романтичная женщина может продолжать верить в институт брака, если ей приходится на протяжении тридцати лет стирать его подштанники. – Мама! – Боже мой! Совсем забыла. Но ты ведь еще пока не завтракала. Ну да ладно. Если будешь с ней говорить, постарайся выудить побольше информации. Кстати, как там твой дружок? – Сэм? Ой… у него все прекрасно. – Вот и отлично! После твоего отъезда он пару раз заходил в твою квартиру. Похоже, хотел быть поближе к тебе, да благослови его Господь! Трина сказала, он был очень грустным. Предлагал помочь ей по дому. Один раз приходил к нам на воскресный обед с ростбифом. Но сейчас уже что-то давно не показывался. – Мама, он реально очень занят. – Не сомневаюсь. Ну ладно. Все, я должна тебя отпустить, пока этот звонок нас обеих не разорил. Кстати, я тебе говорила, что на этой неделе встречаюсь с Марией? Той, что работает в туалете того чудного отеля, куда мы ходили в августе. В пятницу я собираюсь в Лондон навестить Трину с Томом, но сперва хочу перекусить вместе с Марией. – В туалете? – Не смеши меня. В сетевом итальянском ресторане возле Лестер-сквер. Там еще дают две пасты по цене одной. Забыла название. Мария очень привередлива и абы куда не ходит. Говорит, о ресторанной кухне можно судить по состоянию женского туалета. Очевидно, в том ресторане очень хороший режим уборки. Тик-в-тик. Кстати, а у тебя все хорошо? Как там гламурная жизнь Пятой улицы? – Авеню. Мама, Пятой авеню. Грандиозно. Все… потрясающе. – Не забудь прислать еще фотографий. Я показала миссис Эдвардс фото с Желтого бала, так она заявила, что ты у нас прямо кинозвезда. Правда, не сказала какая, но я знаю, у нее были самые добрые намерения. Вот я и говорю твоему папочке, что нам надо поскорее приехать тебя навестить, пока ты совсем не зазналась! – Можно подумать, такое случится! – Солнышко, мы тобой ужасно гордимся. Поверить не могу, что моя дочь в высшем нью-йоркском обществе, раскатывает на лимузинах и водит компанию с разными там щеголями. Я оглядела свою комнатушку с обоями 1980-х годов и дохлым тараканом под раковиной. – Да, – сказала я. – Мне действительно очень повезло. Стараясь отогнать от себя мысли о том, почему Сэм больше не заходит в мою квартиру, чтобы быть ближе ко мне, я оделась, выпила кофе и спустилась вниз. Я собиралась снова посетить «Магазин винтажной одежды», поскольку внутренний голос подсказывал, что Лидия явно не будет возражать, если я просто поброжу по торговому залу. Я очень серьезно подошла к выбору одежды, остановившись на бирюзовой блузке в китайском стиле, черной шерстяной юбке-брюках и красных балетках. Процесс создания образа, не требующего непременных футболки поло и нейлоновых слаксов, помог снова почувствовать себя человеком. Волосы я заплела в две косички, скрепленные сзади маленьким красным бантиком, а в качестве завершающего штриха надела подаренные Лидией солнцезащитные очки и сережки в виде статуи Свободы, против которых не смогла устоять, нарыв их в дешевом сувенирном ларьке. Неожиданно я услышала в вестибюле какой-то шум. И у меня сразу возник вопрос: чем еще недовольна миссис Де Витт? Но, завернув за угол, я поняла, что громкий голос принадлежит молодой азиатке, которая совала Ашоку какого-то младенца: – Ты сказал, это мой день. Ты обещал. Мне нужно идти на марш! – Не могу, детка! Винсент взял выходной. А кто-то ведь должен отвечать за вестибюль.