Папа покачал головой: – Но я, возможно, скажу что-то не так и, возможно, снова кого-нибудь обижу, ведь я уже давно вышел в тираж и не понимаю вашего новомодного жаргона или как там у вас дела делаются. Моя жена охотно подтвердит. Пусть так. Но даже я понимаю: единственное, что, в конце концов, имеет значение, – это чтобы мои две девочки были счастливы. И если ты, Эдди, сделаешь Трину счастливой, совсем как Сэм – нашу Лу, тогда прими мои искренние поздравления. Я весьма рад знакомству. Папа встал с места, протянул через кофейный столик руку, и Эдди ответила на его рукопожатие. – Очень хорошо. А теперь давайте есть торт. – Мама вздохнула с облегчением и потянулась за ножом. Я улыбнулась из последних сил и вышла из комнаты. Существует определенная иерархия глубоких переживаний. Я сама ее разработала. Первым пунктом идет смерть любимого человека. Никакая другая ситуация не вызывает такого откровенного шока и сочувствия: лица печально вытягиваются, заботливая рука сжимает твое плечо. Боже мой, мне так жаль! Затем идут вещи несколько иного порядка: измена и необходимость красиво обосновать предательство любимого человека, чтобы услышать в ответ: Ой, это, наверное, стало для тебя таким ударом! Ты можешь сослаться на непредвиденные обстоятельства, религиозные разногласия, тяжелую болезнь. Но фраза: Мы расстались, потому что жили на разных континентах, хотя и является чистой правдой, навряд ли вызовет какую-либо иную реакцию, нежели понимающий кивок и прагматичное пожатие плеч: Да, такое случается. Я видела нечто подобное, пусть даже облаченное в отеческую заботу, в маминой реакции на мои невеселые новости, а потом – и в папиной. Боже, какой стыд и позор! Но, полагаю, это не стало для тебя особым сюрпризом? И я чувствовала себя слегка задетой, хотя почему именно, толком не могла сформулировать. Что значит: не стало особым сюрпризом? Я ЛЮБИЛА ЕГО. День подарков шел своим чередом, ленивые часы, наполненные печалью. Я спала беспокойным сном и была благодарна Эдди за то, что переключила на себя внимание родителей. Я лежала в ванной, валялась в постели в своей комнатушке, периодически смахивала непрошеную слезу в надежде, что никто не заметит. Мама приносила мне чай, стараясь особо не распространяться по поводу безграничного счастья моей сестры. И действительно, на Трину было приятно смотреть. Или было бы приятно смотреть, если бы не мое разбитое сердце. Я наблюдала за тем, как они с Эдди незаметно держались за руки, пока мама подавала ужин, склоняли друг к другу головы, обсуждая статью в журнале, или соприкасались ногами, сидя перед телевизором, а Том вклинивался между ними с уверенностью заласканного ребенка, которому абсолютно без разницы, кто его ласкает. И когда мы с родителями оправились от первоначального шока, все сразу встало на свои места: Трина была такой счастливой, такой естественной в обществе Эдвины, какой я еще никогда не видела свою сестру. Время от времени я ловила на себе ее мимолетный взгляд – застенчивый и в то же время торжествующий – и отвечала ей улыбкой, надеясь, что улыбка эта не выглядела столь же фальшивой, как и те чувства, которые я демонстрировала. Поскольку единственное, что я действительно чувствовала, – это еще одну гигантскую дыру там, где некогда было сердце. Без холодной ярости, подпитывавшей меня последние сорок восемь часов, я стала пустой оболочкой. Сэм ушел, и это, собственно, было самым большим, чего я добилась. Для кого-то другого подобное завершение отношений, возможно, и имело бы смысл, но только не для меня. В День подарков, пока моя семья дремала на диване перед телевизором (я уже успела забыть, сколько времени мои домашние тратили на обсуждение, прием и переваривание пищи), я встала с кровати и направилась к замку Стортфолд. В парке никого не было, за исключением выгуливавшей собаку энергичной женщины в ветровке. Женщина сдержанно кивнула, давая понять, что особо не жаждет общения, и я, поднявшись на крепостной вал, села на скамью, откуда открывался вид на лабиринт и южную часть Стортфолда. Холодный ветер покалывал мочки ушей, у меня начали мерзнуть ноги, и я твердо решила, что моя печаль не будет длиться вечно. Я вспомнила об Уилле, о всех тех днях, что мы провели в окрестностях замка, о том, как я пережила его смерть, после чего твердо сказала себе, что эта новая боль гораздо слабее той, прежней: не было долгих месяцев щемящей тоски, от которой даже начинало подташнивать. Я не стану думать о Сэме. Не стану думать о нем и той женщине. Не стану проверять «Фейсбук». Вернусь к своей волнующей, насыщенной жизни в Нью-Йорке, и, как только я окажусь вдали от Сэма, выжженные, вытоптанные кусочки моей души начнут постепенно зарастать. Наверное, я глубоко заблуждалась, и мы не созданы друг для друга. Наверное, сила страсти во время нашей первой встречи – в конце концов, разве можно устоять против чар парамедика? – заставила нас поверить, что это сила любви. Вероятно, мне просто нужен был кто-то, кто помог бы забыть боль утраты. Вероятно, наши отношения были всего-навсего лекарством от депрессии, и я оправлюсь раньше, чем мне кажется. Я внушала себе это снова и снова, но упрямое сердце меня не слышало. И наконец, устав бесконечно твердить, что все будет хорошо, я закрыла глаза, положила голову на руки и разрыдалась. В пустом замке в день, когда все нормальные люди сидят по домам, я дала волю скорби и рыдала, рыдала, не опасаясь, что меня увидят. Я плакала так, как не могла позволить себе в нашем домике на Ренфру-роуд и тем более в квартире у Гупников, плакала с яростью и грустью, чтобы выпустить накопившиеся эмоции. Это было нечто вроде кровопускания. – Ты, сукин сын! – рыдала я, уткнувшись носом в колени. – Меня не было всего три месяца… – Я не узнавала свой голос, глухой и сдавленный. И совсем как Том, любивший во время истерики смотреться в зеркало, чтобы посильнее накручивать себя, при звуке этих горьких слов, в которых явно слышалась обреченность и неотвратимость конца, я разрыдалась еще отчаяннее. – Будь ты проклят, Сэм! Будь ты проклят, что заставил меня поверить, что я могу рискнуть еще раз! – Итак, можно мне присесть или это сугубо приватное торжество скорби? Я машинально вскинула голову. Передо мной стояла Лили в огромной темной парке, с красным шарфом на шее. Ее руки были сложены на груди; она явно стояла так и смотрела на меня довольно долго. Лили ухмыльнулась, словно ее забавляли мои страдания в эти черные часы отчаяния. – Похоже, я могу не спрашивать, что происходит в твоей жизни, – сказала она, больно стукнув меня по руке. – Откуда ты узнала, что я здесь? – Я заходила к тебе домой поздороваться, так как приехала два дня назад, а ты даже не потрудилась мне позвонить. – Прости, – пробормотала я. – Мне было… – Тебе было очень тяжело, потому что тебя кинул твой Сексуальный Сэм, да? Эта та блондинистая стерва? – (Я высморкалась и удивленно вытаращилась на нее.) – Я провела несколько дней в Лондоне перед Рождеством и решила заскочить на станцию скорой помощи сказать «привет». А там была она. Облепила его всего, словно плесень. – Ты будешь мне говорить! – фыркнула я. – Вот именно. Я хотела тебя предупредить, но потом подумала: «А какой смысл?» И что ты могла сделать из своего Нью-Йорка? Фу! Мужики такие тупые. Ничего дальше своего носа не видят. – Ох, Лили! Как же я по тебе соскучилась! – И действительно, только сейчас я поняла, как мне не хватало дочери Уилла, с ее подростковой неугомонностью и великолепной безбашенностью. Лили села возле меня, я прислонилась к ее плечу. Мы обе смотрели куда-то вдаль. Я даже смогла разглядеть дом Уилла – Гранта-хаус. – Я хочу сказать, просто потому, что она смазливая, и у нее огромные сиськи, и рот как у порнозвезды, будто специально предназначенный для того, чтобы отсасывать у мужиков… – Ладно, пожалуй, здесь ты можешь остановиться. – Так или иначе, на твоем месте я не стала бы лить слезы, – глубокомысленно заявила Лили. – Ни один мужчина этого не стоит. Тебе это даже Кэти Перри может сказать. Да и вообще, когда ты плачешь, у тебя глаза становятся реально малюсенькими. Совсем как две точечки. Тут я не выдержала и расхохоталась. – Ладно, кончай реветь! – заявила Лили. – Пошли к тебе. В День подарков все закрыто, а дедушка, Делла и их идеальный младенец реально выносят мозг. А мне нужно убить еще целых двадцать четыре часа до приезда бабули, которая заберет меня отсюда. Фу! Ты что, обсопливила мою куртку? И впрямь обсопливила! Вот сама и будешь вытирать. За чаем у нас дома Лили ознакомила меня с новостями, о которых не писала в имейлах: что ей нравится новая школа, но она пока не смогла как следует впрячься в учебу. («Выходит, если ты пропустил кучу занятий в школе, то это затем трудно наверстать, поэтому меня реально достают эти их взрослые разговоры типа „Я же тебе говорила“».) Лили была довольна жизнью с бабушкой, причем настолько, что уже начала жаловаться на миссис Трейнор, как жаловалась на всех, кого действительно любила, – с юмором и добродушным сарказмом. Бабуля не слишком адекватно отреагировала на то, что она, Лили, перекрасила стены у себя в комнате в черный цвет. Бабуля не разрешает ей водить машину, хотя она, Лили, прекрасно умеет водить и просто хочет немного подучиться до начала занятий. Но вот когда речь зашла о матери, у Лили моментально пропал весь природный оптимизм. Ее мать наконец оставила отчима – «чего и следовало ожидать», – однако с архитектором, живущим неподалеку, которого она планировала сделать своим вторым мужем, – вышел облом, поскольку он наотрез отказался разводиться с женой. Теперь мать Лили ведет жизнь истеричной страдалицы в съемной квартире в Холланд-Парке, куда переехала вместе с близнецами, и в основном занимается тем, что бесконечно меняет нянь-филиппинок, которые, при всей своей легендарной терпеливости, не способны выдержать Таню Хотон-Миллер более пары недель. – Вот уж не думала, что буду жалеть мальчиков, но это так, – заявила Лили. – Фу! Мне срочно нужна сигарета. Как только разговор заходит о маме, меня тут же тянет закурить. И не нужно быть доктором Фрейдом, чтобы понять почему. – Мне очень жаль, Лили. – Да ладно, не стоит. Я в порядке. Теперь у меня есть бабуля, и я хожу в школу. А личные драмы моей матери меня не слишком-то трогают. Ну, она оставляет мне длинные слезливые голосовые сообщения. Говорит, я эгоистка, потому что не хочу с ней жить, но мне наплевать. – Лили вздрогнула. – Иногда мне кажется, если бы я с ней осталась, то наверняка рано или поздно свихнулась бы. Я вспомнила о девчонке, в свое время появившейся у меня на пороге – пьяной, несчастной, одинокой, – и внезапно почувствовала прилив тихой гордости за то, что, взяв под свое крыло дочку Уилла, помогла ей наладить отношения с бабушкой. Мама сновала туда-сюда с подносом нарезанной ветчины, сыра и теплых сладких пирожков. Появление Лили явно стало для моей мамы бальзамом на раны, тем более что Лили, не переставая жевать, дала нам полный отчет о том, как обстоят дела в большом доме. По мнению Лили, мистер Трейнор был не слишком счастлив. Делла, его новая жена, буквально растворилась в новорожденной дочке и носилась с ней точно курица с яйцом, реагируя как ненормальная на каждый ее вопль, а вопила малышка постоянно. – Дедушка теперь не выходит из кабинета, отчего Делла только еще больше звереет. А когда он хочет ей помочь, она орет на него и говорит, что он все делает через одно место. Стивен, не держи ее так! Стивен, ты надел ей распашонку задом наперед! Я бы на его месте точно послала бы ее, но он слишком добрый. – Он из того поколения мужчин, кому никогда не приходилось возиться с младенцами, – вступилась за мистера Трейнора мама. – Сомневаюсь, Лу, что твой отец хотя бы раз в жизни поменял вам подгузник. – И он всегда расспрашивает меня о бабушке. Я сказала ему, будто у нее новый ухажер. – У миссис Трейнор появился ухажер? – У мамы глаза стали как блюдца. – Нет. Конечно нет. Бабуля говорит, что наслаждается свободой. Но ему ведь не обязательно об этом знать. Ведь так? Я сказала дедушке, что привлекательный пожилой джентльмен на «астон мартине» приезжает за ней дважды в неделю. Я, правда, не знаю его имени, но очень рада, что бабуля снова счастлива. Дедушке явно хочется расспросить меня подробнее, но, так как Делла постоянно крутится рядом, он не решается, а потому только кивает, улыбается фальшивой улыбкой и говорит: «Очень хорошо», после чего снова уходит к себе в кабинет. – Лили! – укоризненно сказала мама. – Ты не можешь кормить дедушку подобными россказнями! – А почему нет? – Потому что это неправда! – В жизни все сплошь и рядом неправда. Санта-Клауса не существует. Но спорим, вы так или иначе рассказываете о нем Тому. А мой дедушка ушел к другой женщине. Поэтому пусть себе думает – и это очень хорошо для бабушки, – что бабуля проводит чудесные мини-брейки в Париже с крутым богатым пенсионером. А так как они друг с другом не общаются, кому от этого хуже? Железная логика Лили явно произвела на маму впечатление. У нее вдруг заходил ходуном рот, словно она пыталась нащупать языком шатающийся зуб, но нужных аргументов против так и не нашла. Тем временем Лили поднялась с места: – Ну ладно, мне, пожалуй, пора. Семейный обед. Хо-хо! И в этот момент в гостиную вошли Трина с Эдди, только что вернувшиеся из парка аттракционов, куда они водили Тома. Увидев на мамином лице плохо скрытую озабоченность, я подумала: «Боже мой, Лили, только не вздумай сказать какую-нибудь гадость!» – Эдди, это Лили. Лили, познакомься с Эдди. Лили – дочь Уилла, человека, на которого я когда-то работала. А Эдди – это… – Моя девушка, – перебила меня Трина. – А-а… Очень приятно. – Лили пожала Эдди руку и повернулась ко мне. – Итак, я по-прежнему собираюсь заставить бабушку свозить меня в Нью-Йорк. Она говорит, что зимой не поедет ни за какие коврижки, а вот весной – ради бога. Так что готовься взять несколько выходных дней. Апрель уже вполне может считаться весной, да? Ну как, готова? – Жду не дождусь, – ответила я и тут же услышала, как мама облегченно вздохнула. Лили крепко меня обняла. Я посмотрела ей вслед и позавидовала непрошибаемости молодых. Глава 20 Кому: KatrinaClark@scottsherwinbarker.com От кого: BusyBee@gmail.com Трин, отличная фотография! Правда милая. Мне она понравилась не меньше, чем четыре вчерашние. Нет, моя любимая по-прежнему та, что ты прислала во вторник. Где вы втроем в парке. Да, у Эдди действительно очень красивые глаза. И ты явно выглядишь счастливой. Я очень рада за вас. Относительно второго вопроса: по-моему, еще рано посылать родителям фото в рамочке, хотя, впрочем, тебе видней. Большой привет Тому. Л. x P. S. У меня все хорошо. Спасибо, что спросила.