Я не стала спорить и сняла сковороду с плиты. Омлет и правда уже выглядел слегка побуревшим, будто покрасневшим от стыда… — Ну, что там с «тихой охотой», Маш? — напомнила я, стоило нам добраться до нашей с ней комнаты. Сковорода благополучно «приземлилась» на письменный стол, прямо на подставку под горячее, которую Марья предусмотрительно захватила из кухни. — Ну, к грибам, так к грибам, — вздохнув, проговорила она, вдруг став серьезной. И помолчав, продолжила: — Как-то мы с дедом пошли за грибами. Он называет это «тихой охотой». Помню ещё донимала его почему тихой. И он объяснял… В общем, мы зашли довольно глубоко в лес… Набрали целое лукошко. И его и мое… Два лукошка… А потом ему вдруг стало плохо. Ни с того ни с сего, понимаешь? Я молча кивнула. — Сердце прихватило, — негромко продолжила она, — Он предложил отдохнуть. Я согласилась. Нехотя, но согласилась… Он присел на пенек. Я — рядом, на травку. Попросил меня достать его лекарство. Нитроглицерин. Он всегда носит его во внутреннем кармане. Я вынула одну таблеточку и вложила ему в рот. Ему полегчало. Мы еще посидели… И двинулись в обратный путь. Не люблю вспоминать… — Понимаю… — Да ни хрена ты понимаешь… Я бросила его тогда… — тихо проговорила она. — Как бросила? В каком смысле? — В прямом! Оставила лежать на той лужайке. — Как оставила? Ну-ка расскажи… В хронологическом порядке. — Хронологическом… Ладно… Мы повернули домой. Какое-то время он шел. Рядом. Нес свое лукошко. А потом… Потом вдруг упал. Упал и всё! Я бросилась к нему. Звала: «Деда! Деда!» Помню требовала: «Не пугай меня!» Прикинь, дура какая! Человеку плохо. Ему помощь нужна, а я требую меня не пугать… И тормошу его, как ужаленная… А тормошить нельзя, понимаешь! — Понимаю… — проговорила я. И помолчав, спросила: — Что было потом? — Потом? Я сидела рядом с ним. И ревела… Помню, пришла мысль дать ему еще одну таблетку… Но до кармана его внутреннего не дотянулась… Он на нем лежал… — Хорошо, что не дала, Маш… Могла ведь и передозировку устроить. Что было дальше? — Оставила его там, в траве, и пошла за помощью… Шла по следам. — Вы пошли в лес сразу после дождя? — Чтобы грязь месить? — Ты сказала «шла по следам». Я предположила, что почва была влажной… — Логично, но дождя не было. Я шла по красным ленточкам на деревьях. Ещё дома дед заставил меня их нарезать. Из моих красных лент… Которые мама вплетала мне в косы… Это были мои любимые ленты… Поэтому я не хотела резать их на кусочки. Но дед настоял. Потому что ничего более яркого под рукой не нашлось… — Как чувствовал, что пригодятся, — заметила я. — Да… Как чувствовал… В общем, я вышла в наш дачный посёлок. По этим лентам. Позвала на помощь соседа. Он вызвал скорую. И мы с ним пошли к деду. А когда пришли, деда там не оказалось. — А где он был? — В вертушке в госпиталь летел. Как потом выяснилось, «свои» за ним вертушку отправили. — Что значит «свои»? — Он военный. Полковник как-никак, — улыбнулась Марья. И добавила: — Быстро сработали. Оперативно. Но в тот момент я этого не знала. Помню, как увидела, что его нет на полянке, сначала обрадовалась, что очнулся и пошел домой. Я потом просекла, что по дороге мы ж его не встретили! Значит, не пошел! И тут… со мной истерика случилась. Сосед потом рассказал, что расцарапала ему все лицо. «Как дикая кошка, — говорит, — бросалась на меня!» А я и не помню этого… Совсем. — Зачем бросалась-то? — Вроде обвиняла в том, что он потратил время на звонок в скорую. Ругала, что долго пытал меня о месте, где оставила деда. И объяснял оператору. Вот где дура-то, да? Себя надо было пытать! — За что себя-то? Ты же все правильно сделала. — За то, что сначала сидела там с ним и ревела. И как долго — даже вспомнить не могу. — У тебя шок был, Маш. Сколько лет тебе тогда было? — Через три дня десять должно было исполниться. — Видишь! Всего десять, а ты смогла ему помочь! — Смогла-то смогла… Но все равно… Знаешь, до сих пор чувствую себя предательницей. Что оставила тогда одного. — Ты же не могла раздвоиться, Маш! — Он тоже так говорит… — Что было потом? Поправился дедушка? — Да. А обо мне даже заметка вышла. В одной газете. — Классно! — Да ничего классного, Кать… Лучше бы не выходила. — Почему? — Потому что «засветили». Глава 37 Всплывший компромат — Как это? — Как… Каждому пеньку известна стала — вот как… Ладно. Закрыли тему. Давай налетай! Остыло вроде. Жрать хочется. — Кушать, — машинально поправила ее я. — Тогда уж вкушАть! Омлет «Уголёчек» от будущего светила отечественной нейрохирургии — Екатерины Васильевны Громовой! Ура! — Да брось ты в самом деле… — пробурчала я, — какое там светило… Зачет вон никак сдать не могу… — Почему? — Вяземский не принимает. Говорит, чтоб не грузила голову, пока «свежи последствия травмы». — Ну свежесть она такая… Коварная субстанция… Быстро пропадает, скажу я тебе. А ты уже в норме! Вон бекон как филигранно нарезала! Кусочек к кусочку! Гляди угольки какие аккуратные! — Да ладно тебе… — А что! Даже скукожились в художественном беспорядке. Ты у нас талант, Кать! Так креативно сжечь бекон не каждому под силу! Щас мы омлетику глазки и рот прорежем… — иронично пообещала она и схватилась за нож. — Маш… Не надо… — Не мешай! Вот так! Да… Стружку угольную соберем сюда… Волосики ему забацаем. — Кому? — Смотри какая рожа вырисовывается! Один в один — Новиков, правда? — Прекрати… — А че не так что ли? Щас… Пару уголёчков в прорези для глаз вставим… Вот так! Ну, доброго утречка, Михаил Батькович! Ну красавчик же! Щас мы тебя схаваем! Но сначала красотень эту сфоткаем. — Зачем? — Вяземскому предъявишь. Как доказательство, — велела она. — Доказательство чего? Нерадивой хозяйки? — Доказательство креативного подхода, самокритичная ты моя! И того, что с соображалкой твоей всё путем, усекла? — Не с моей, а с твоей, — справедливости ради заметила я, — Твоя ж идея. — Ну, об этом ему знать не обязательно, просекла? Машка достала сотовый из своих спортивных штанов и сфотографировала мое сомнительное произведение кулинарного искусства.