– Значит, ты пришел сюда спросить меня о чем-то? Так не сдавайся. Ты почти у цели. – Ее взгляд нейтрален, голос мягок, сдержан, она почти шепчет, будто только так может сказать то, что должна, чтобы не сорвать маску. – Спрашивай. Я хочу, чтобы ты спросил о том, ради чего пришел. – Это ты сделала? – шепчу я. – Сволочь! – Она кидает диванную подушку через стол. Подушка попадает по стакану, и тот опрокидывается. Вода брызгает мне на брюки и образует лужу между моих ног на полу. – Извини меня, – начинаю я и встаю, чтобы уйти. – Нет! – Анн Мари вскакивает с дивана и подходит ко мне. – Не уходи. Останься. – Она кладет руку мне на грудь. – Можешь принять еще, – она бросает взгляд на блистер на столе. – У меня еще полно. Можешь выпить их все. – А «Окси» есть? – я утратил остатки совести, вот в чем проблема. Жизнь проста у тех, кто пользуется другими. Она качает головой и подходит на полшага ближе. – Но я могу достать. Останься, поспишь в гостевой, а утром я все достану. «Валиум» начал действовать, я уже чувствую себя спокойнее, меня клонит в сон, но этого недостаточно. Без «Окси» я лишь получеловек. А я снова хочу стать целым. – Ладно. Я останусь до прихода Гуннара. – Прими душ, – просит Анн Мари, косо улыбаясь и отступая на шаг назад. – Она указывает на дверь на другом конце гостиной. – Я принесу полотенце и одежду. Ванная белоснежная. Двойная раковина, белая плитка на стенах и тяжелый мрамор на полу. Я жду Анн Мари с одеждой и полотенцем, принимаю еще две таблетки «Валиума», раздеваюсь и встаю под душ. Я понимаю, что надо было развернуться в дверях и не оглядываться. Анн Мари сделает все, чтобы я остался, и я останусь, ради ее таблеток. Не знаю, откуда у нее столько, но и спрашивать не собираюсь. Вдруг мне приходит в голову, что Ульф прав, я не умею дозировать злоупотребление и сохранять баланс. Злоупотребление. Боже, я даже перенял у него это слово. Злоупотребление таблетками. Как бесконечно трагично. Нет, трагикомично. Я трагикомический герой, злоупотребляющий таблетками. Я даю этим словам слиться с равномерным потоком из душевой лейки и унестись через вытяжку в стене, прежде чем снова нахожу равновесие. Видимо, все дело в «Валиуме», сам по себе он недостаточен, дело не в таблетках, а в балансе, как я уже много раз говорил. Бензодиазепин без опиатов – яд, бессмысленное притупление остроты чувств и боли в теле. Вот почему я должен остаться здесь, пока бывшая жена не принесет «Оксикодон». Она поможет, а мне нужна максимальная помощь, которую я могу получить. Да, это так. Это правда. Я выключаю воду, вытираюсь, обматываю полотенце вокруг талии и сажусь на корточки в поисках бритвы Гуннара. – Все нормально? – вдруг Анн Мари появляется в дверях. Ее взгляд скользит по моему лицу и спускается вниз по плечам и груди. – Что это? – она указывает на шрам от гарпуна Харви. – Еще парочка царапин. Где бритва? – Он не пользуется электрической. – Анн Мари закрывает за собой дверь и подходит ко мне. Качает головой и выдавливает улыбку. – У него станки. – Конечно. – Я отхожу в сторону, и Анн Мари садится на корточки передо мной. Естественно, Гуннар Уре – из тех стальных мужчин, считающих бритье станком утраченной формой искусства, в противоположность электрической кастрации, которой общество подвергает альфа-самцов. – Вот. – Она встает с новым станком и флаконом синего геля. – Садись. – Я сам справлюсь, – возражаю я и протягиваю руку, чтобы забрать у нее станок. – Нет, – она прижимает его к себе. – Я хочу. – Ладно. – Я сажусь на стул и выдвигаю подбородок вперед. – Будь осторожна вокруг шрама. – Да, Торкильд. – Глаза Анн Мари следуют за движениями руки, пока она размазывает ею голубую пену по моему лицу. Только теперь я вижу, что Анн Мари сняла бюстгальтер перед тем, как войти, чтобы грудь обнажилась, когда она ко мне наклонится. – Когда придет Гуннар? – спрашиваю я, протягивая руку проверить время на часах, которые лежат на раковине. Не хочу, чтобы он заглянул в ванную, пока я тут сижу в его голубой пене для бритья с полотенцем на талии, его свежевыстиранная одежда красиво сложена на полу, а его будущая жена склонилась надо мной без бюстгальтера. – Он вернется только завтра. – Что? – Я ему позвонила, пока ты был в душе, и сказала, что ты переночуешь. Он поедет в родительский дом на Несоддене. – Она открывает пачку и мочит станок под струей воды. Затем начинает брить со здоровой части лица. – Зачем? Она садится на корточки, вторую руку опустив мне на бедро. – Ты знаешь зачем, – говорит она и продолжает сбривать подернутую сединой щетину с моего изуродованного лица. Лезвие скользит вверх-вниз по подбородку и шее, медленно, почти автоматически, пока ее вторая рука покоится у меня на бедре. – Чтобы нам с тобой поговорить. Я качаю головой и собираюсь что-то сказать, когда Анн Мари хватает меня за подбородок. – Не вертись, – говорит она, снова ополаскивая лезвие. – Почти закончили. Я отрешенно развожу руками. – Ну ладно. – Хорошо. – Она издает короткий смешок, останавливается, промывает лезвие и продолжает медленно водить им вокруг шрама, по линии раны до верхней губы, сначала с одной стороны, затем с другой. – Тогда решено. Ты остаешься. Глава 60 – Думаешь, я бы стала хорошей матерью? – Анн Мари сидит на краю постели, а я стою у окна и вглядываюсь в темноту. Деревья в саду раскачиваются от ветра, кусты роз зацвели, трава зазеленела. В саду Анн Мари и Гуннара уже наступило лето. – Если бы у нас с тобой были дети? – Конечно, – отвечаю я, не желая начинать ссору, которая испортит эффект от «Валиума». – Расскажи мне о Фрей. – В отражении окна я вижу, что Анн Мари знаком подзывает меня к себе. – Нет, – отвечаю я, не оборачиваясь. – Почему нет? – Потому что. – Ты меня ненавидишь? – Нет. – Но ты больше меня не любишь? Я не отвечаю. – А любил когда-нибудь? – Ты же знаешь, что да. – Но не теперь. – Нет. – Когда ты перестал? Когда узнал, что я не могу иметь детей? Наконец она получает то, чего хочет, и я поворачиваюсь к ней. Она лежит в постели, накрывшись одеялом. – Я не хочу ругаться. – Но и спать со мной ты не хочешь? – Она приподнимает одеяло, приглашая меня к себе. – Нет. – Я для тебя слишком старая? Поэтому, да? У тебя встает только на молодых девочек вроде Фрей? – Господи, – стону я и сажусь на край постели. – Фрей мертва. И дело было не в этом, там было другое. Я… – Любовь? – сорвавшись с ее губ, слово превращается в удар хлыста. Анн Мари хватает ртом воздух, ее грудь вздымается. – Ради которой стоит умереть? Хотела бы я с ней познакомиться, понять, что в ней было такого, что сделало это с тобой. Гуннар говорил, ты превратился в настоящую развалину. Это было, когда он навещал тебя в больнице после того, как ты убил ее. – Я ее не убивал. Это был несчастный случай. – Значит, ты повесился в тюремном душе, потому что жить без нее не мог? – Я не знаю. – Но когда узнал, что я не могу иметь детей, ты просто уехал. И неважно, что твоей жене, прожившей с тобой большую часть жизни, любившей тебя больше жизни, вырезали половину женских органов и забрали… – Она не в силах завершить предложение. Вместо этого она натягивает одеяло до подбородка и прижимает его к себе. Она делает это, потому что хочет наказания, хочет, чтобы я сказал что-то, что разрежет ее так, как сделали хирурги, удалив матку и опухоли. Но я не могу. Вместо этого я забираюсь в постель и прижимаюсь к ней. – Знаешь, почему я все еще люблю тебя? – спрашивает Анн Мари, прижимаясь своей головой к моей. – Нанесение себе повреждений? – Ее лицо так близко ко мне, что я ощущаю ее дыхание на своей переносице. – Ты не мог ничего поделать с тем, что случилось со мной. С тем, что меня вычистили и я не могла иметь детей. И все же ты чувствовал вину. А я даже играла на этом, помогала тебе усилить ее, чтобы ты никогда от нее не избавился, потому что так было проще. А ты просто все принимал и носил эту чертовщину в себе за нас обоих. Такой уж ты человек. – Я просто ушел.