Я осталась. Девочка Лилия. Воспитанная болезненной матерью, совершенно ненаученная жить, ни разу не ходившая ни в садик, ни в школу, меня вечно берегли от всего мира. А мир наш, как выяснилось, держался на матери. Сначала исчезли лилии. Когда не стало мамы, папа по привычке, после похорон уже, принес букет. Крупный, тяжелый. Растерянно постоял с ним посреди комнаты да и оставил на кухне на столе. Я букет поднять не сумела — слишком тяжел. Так и завял он, до последнего распространяя тяжелый, дурманящий аромат до тех пор, пока его не выбросила пришедшая следующим утром домработница. Цветы было не спасти, да и не появлялись они у нас дома больше. Затем стали исчезать мамины драгоценности. Я любила забираться на ее стул, обитый мягкой пуховкой, придвинув его ближе к столику, где мама хранила все, что было ей дорого, и перебирать ее украшения. Не стало одного кольца. Затем второго. Потом исчез тяжелый, усыпанный камнями браслет. — Тебе уже девять, — сказала мне Резеда, наша домработница. — Ты должна понимать, что происходит. Отец твой катится в пропасть и тебя за собою тащит, останешься бесприданницей, никому не нужной. — Папа хороший, — возразила я. Сказала и задумалась — когда он обнимал меня последний раз? Когда в нашем доме звучал смех? Давно. Тогда, когда жива еще была мама. Резеда же потащила меня за руку в пустую комнату матери. Бросила на столик салфетку, на нее два кольца, тонкое изящное ожерелье, наручные часики. Затем снова за руку и в сад, заросший и не ухоженный без рук матери. — Скоро не останется ничего. И меня уволит. Здесь закопаю, под кустом жасмина. Запомни! Когда взрослая станешь, оно тебе пригодится, золоту всегда есть цена. Кричать будет, скажи не знаю ничего. Меня не тронет, у меня семья большая, деда побоится. Он кричал. Громко, так громко, что я уши закрыла и спряталась за шторами. Он обвинял Резеду в воровстве, она его в пьянстве. Тогда я не видела людей пьяными, даже отца, и не знала, что это такое. Я многого не знала. И тогда из нашей жизни исчезла и Резеда. Иногда я видела ее на рынке, и тянулась к ней, как к чему-то родному и с детства знакомому, но худая рука старухи, что Резеду заменила, упрямо дергала меня вперед. Старуха была моей бабушкой. Не родной. Троюродной или еще более дальнего родства. Она овдовела и чувствовала себя приживалкой в доме полном невесток и внуков. Здесь она была хозяйкой. Больно драла мои волосы, ставшие к десяти годам совсем черными, заплетая в тугие косы, каждый день ходила на рынок, сплетничая по пути с другими старухами, шлепала меня по рукам, видя непослушание, и щедро награждала щипками. Но именно она озаботилась тем, что в десять лет у меня было только то образование, что в меня заложила мать, и отдала меня в школу для девочек. Там, пять раз в неделю меня терзали знаниями, которые поначалу туго мне давались и оставляли новые синяки на моих руках. Когда мне было семнадцать старуха скончалась. Я немного печалилась потому, что не знала, каких еще перемен мне ждать от жизни. Сначала все было спокойно, первые года два. Школа была окончена, дальнейшее мое образование отца, который и моего присутствия то не замечал, нисколько не интересовало. Я много читала. Посадила розы под окном, совсем как в те далекие годы, когда мама жива была. Они цвели кроваво красным и пахли несбыточными надеждами. Когда мне было почти девятнадцать отец постучал в мою комнату. Я открыла, а он вроде как удивился, впервые разглядев меня за несколько последних лет. — Лилия? — допустил он сомнение в голосе. Да, я не та малышка со светлым пухом волос на голове. Я взрослая девушка, коса цвета вороного крыла оттягивает голову назад. Ростом вот не удалась, да. — Отец? Он уже далеко не тот красавец, что много лет назад. Я уже знала, что такое пьянство и оно оставило многочисленные следы на лице отца. — Я дом продаю, — сказал он. — Слишком велик для нас двоих. В город поедем. Большой город, большие возможности. Собирай вещи. Той ночью я выкопала из под жесткой, почти не податливой земли полуистлевший кулек. Он поедет со мной, несколько маминых фотографий, моя немногочисленная одежда. Город меня, выросшую в провинции, оглушил. Большой, людный, суетный. В квартире только две комнаты, меня, привыкшую к просторам, ломало. Ночами я выходила на балкон, смотрела и не хотела верить глазам. Там, дома, звезды наверху. Здесь же все было наооборот, огни города гасили небосклон и светилась земля. Я плакала и угасала, скучая даже по вредным бабкам на рынке, отец, ставший чужим уже много лет пропадал днями и ночами. Но я понимала — дела у него не идут. Это я поняла еще давно, дома, видя как он распродавал все из нажитого, слыша за своей спиной шепотки. Но тем вечером он пришел почти счастливым. Пьяным, да, алкоголь умел дарить временное счастье и храбрость, я это знала, пусть и не пробовала его никогда. — Лилия, тебе сколько лет? — спросил он. — Девятнадцать, — ответила я. Я хотела сбежать, спрятаться, от отца, от счастья его, на которое нет причин, от запаха алкоголя. Отец никогда не делал мне плохого, но я интуитивно и по блеску в глазах, хаотичным движениям рук понимала — пьяный человек способен на многое. — Я нашел способ решить все наши проблемы, — довольно потер руки он. В то мгновение я обрадовалась. Отец решит все свои проблемы и мы сможем уехать домой. Там не было никого близких, но там — родные стены. Там куст жасмина, посаженный матерью. Там небо, в котором по ночам горят звезды. — Один человек, очень богатый и влиятельный даст мне денег поднять бизнес, — поделился отец. — Взамен ему нужна жена. Молодая, воспитанная, не испорченная. — Но где же ты ее возьмешь? — удивилась я. — Мы же ни с кем не общаемся! Каким же я тогда была ребенком, несмотря на свои девятнадцать лет! Наивным, домашним, глупым! — Ты, — порадовал отец. — Ты, Лилия, выйдешь за него замуж. И потянулся за бутылкой. Я попятилась назад. Я не была счастлива много лет, с момента смерти матери, но даже такая жизнь лучше грядущей неизвестности. — Ты не можешь поступить так, — взмолилась я. — Давай просто уедем домой! — Нет пути назад. Да и крутиться одному, без тебя мне будет куда легче. Денег нет. Словно я требовала от него каких то усилий бессловесной тенью сидя в комнате, обстирывая и готовя. — Продай что нибудь! — я уперлась спиной в стену, некуда бежать и от этого разговора, и от этой ситуации. — Нечего больше продавать, — отрезал отец глядя из под густых бровей. — кроме тебя. Глава 2. Айдан Окно было открыто. За ним — весна. За ним зацвел куст сирени. В его усыпанных цветами ветвях роятся пчелы, стоит ровный гул. Одна бестолковая пчела залетела в кабинет и в панике металась под потолком, не в силах найти выхода. Настроение — начинать жить заново. Настроение — исправлять ошибки. Не делать уже новых, сколько их было, не счесть… настроение не говорить с человеком, который стоит напротив, переминаясь с ноги на ногу. Когда то он был силен. Здоров. Мне кажется, я даже помнил его, одно из почти размытых временем воспоминаний детства — деревня, вездесущие пчелы, богатырь с черной бородой и его смешивая, тонкая и светлая жена. Он ли это был? Если да, от от былого осталась одна борода. Время его не пощадило. — Что вы еще можете сказать? — утомленно спросил я. Этот разговор ложился на мои плечи тяжким бременем. Я не хотел его. Я вынужден. — Вы знаете мою семью, — продолжил он. — Ваш отец знает… — Семья, — четко сказал я. Семья, семья, чертова семья. Когда иметь родных и близких стало обременительно? Наверное тогда, когда понял, что ни одно важное решение в моей жизни не может пройти без их пристального внимания. — К слову о семье. Ваша жена была русской, вы не думаете, что моя семья этого не одобрит? Мужчина замялся. К слову, я согласился рассмотреть его предложение только потому, что девушка происходила из смешанной семьи. Быть может, русская мать успела вложить в свою дочь хоть немного воли и индивидуальности. — Лилия росла в глубинке, — возразил ее отец. — Она воспитана в послушании. Она не выходит на улицу одна. Училась в женской школе. У нее даже телефона нет. — То есть, дикая? — уточнил я. Я должен был во что бы то ни стало найти себе жену сам. Иначе мне бы ее нашли. Там, в деревнях на родине моего деда невест на выданье хватало. Воспитанных в послушании, то есть немогущих от страха даже слово внятно сказать, зато покрытые, набожные… Если я не найду себе жену, ее мне привезут. При этом жена нужна такая, чтобы я смог с ней уживаться, а моя семья осталась удовлетворена. Казалось, компромисс невозможен. Но Рашид предлагал его. Наполовину русская, но из хорошей семьи. Последние годы жила в городе, значит не будет шарахаться в сторону увидев на улице женщину в мини-юбке или транса. То есть — не дикая. Дикая мне была не нужна. — Она умна и красива. Она хозяйственна, так как ее мать умерла, когда ей было всего восемь. Торги утомляли. Пчела все так же истерично жужжала под потолком. Нужно бы сказать работнику, чтобы отловил ее и выпроводил восвояси. — Рашид, — спросил я. — Как ваша семья отреагировала на женитьбу на русской? — Они отвернулись от меня. Когда она умерла, я остался один на один с ребенком. С годами отношения восстановились, но не в полной мере. — Оно того стоило? — Я любил ее, — сказал Рашид. — Каждый день проведенный с ней стоил мучительных лет после. Только в этот момент я почувствовал в нем проблески жизни. И некоторый свой интерес. Я не верил в любовь, любовь это удел слабых. Но это дитя любви, вдруг оно будет особенным? Вдруг человек, зачатый и рожденный в любви, а не по привычному расчету, отличается от остальных? — Покажите ее фотографию, — допустил я нарушение тона. В хороших семьях меня бы на улицу выпроводили после такого предложения, и на порог бы больше не пустили. Но этот отчаявшийся опустившийся человек был способен на многое. — У меня нет ее фотографий, — растерянно ответил он. — У вас есть дочь, — удивился я. — Единственная. Рожденная от любимой женщины. И при этом в вашем телефоне нет ни единой фотографии ребенка. — Да, но я могу сфотографировать ее дома и прислать фото вам. Я представил, как он возвращается домой, наверняка нетрезвым, и гоняется по комнатам с телефоном, чтобы сфотографировать испуганную девушку и поморщился. — Не стоит, — отмахнулся я. — В любом случае вы же понимаете, что мое решение зависит от решения моей семьи? — Да. — В эту субботу, в шестнадцать ноль ноль я отправлю к вам своих драгоценных тетушек на смотрины. Если они одобрят, будем готовиться к браку. К браку, который мне поперек горла. Дверь за Рашидом закрылась. Я напомнил себе — у меня есть цель. А цель оправдывает средства. Я не могу думать о счастье всего человечества в целом, и незнакомой мне девушки в частности. Но я могу думать о счастье одного единственного человека. Я не хотел становиться Рашидом через двадцать лет и не стану им. Дверь открылась и в кабинет вошла моя цель, та, что оправдывала любые средства, ради которой я был готов идти на поводу у родственников и переступать через свои принципы. Цель пересекла кабинет, обогнула стол, взобралась ко мне на колени и положила голову на грудь.