– Я бы предпочел не строить догадок. Но вам придется остаться здесь, пока мы не поставим окончательный диагноз. – В больнице? – Да, здесь, в изоляторе. – Это невозможно. У меня дети. Десятимесячный ребенок, у которого режутся зубки. Он передал стекла медсестре, затем закатал рукава рубашки и вымыл ладони и предплечья в тазу с дезинфицирующим средством, стоящим у двери. – Для них будет лучше, если вы останетесь здесь. Затем он закрыл дверь, заперев Мириэль внутри. Утро сменилось днем, а день – вечером. От жажды во рту Мириэль было липко. Виски́ снова запульсировали. Дома она бы, по крайней мере, лежала на более мягкой кровати. Занавески заслоняли бы свет. А звук фонографа заглушал бы нежелательный шум. Она закрыла глаза, и гул, доносившийся из нижних палат, превратился в суету кухарки на кухне, голос ее дочери, возвращающейся из школы, лепет малышки в детской. Мириэль встала с бугристой больничной койки и дернула дверную ручку. Затем постучала и позвала медсестру. Как, должно быть, волнуется Чарли! Пожалуй, доктор Кэрролл позвонил, чтобы успокоить его. Если повезет, Мириэль вернется домой как раз в тот момент, когда повар закончит готовить ужин. Она найдет Чарли в гостиной с бокалом в руке, отдыхающего после очередного долгого дня переговоров с мистером Шульбергом, чтобы тот снял его в другой картине, а девочки уже будут спать в своих постелях. Конечно, Чарли будет милым и приготовит ей выпить. Светлый лед, густая темная жидкость. Но небо за маленьким немытым больничным окном потемнело, а доктор все не возвращался. Крики чаек затихли. Пальмы и эвкалипты из зеленых превратились в синевато-фиолетовые, а затем в черные. Далекий указатель hollywoodland превратился в тень на фоне исчезающих холмов. Она попыталась открыть окно, чтобы избавиться от спертого воздуха в комнате, но створка была заколочена гвоздями. Санитар принес ей завернутый в газетную бумагу сэндвич и бумажный стаканчик с водой, поставив то и другое на грязный пол прямо на входе в комнату, словно не осмеливался войти внутрь. Она крикнула ему вслед, но он ничего не знал ни о ее анализах, ни о том, когда появится доктор. Несколько часов спустя Мириэль завернулась в пальто на узкой кровати и попыталась уснуть. Мысли о раке и оспе неистовствовали в ее голове. Что если она проснется утром с фурункулами, покрывающими ее кожу? Или выяснится, что опухоль пожирает ее изнутри? Она чувствовала себя прекрасно. Конечно, она устала. И, определенно, нуждается в стаканчике на ночь. Но она не больна. Мириэль повернула серебряный браслет вокруг запястья. Забавно, что теперь, когда смерть, возможно, близка, она обнаружила, что хочет жить. Глава 2 Проснувшись на рассвете, Мириэль попыталась привести в порядок волосы. Никто не потрудился повесить в палате зеркало, как будто свежее лицо и аккуратная прическа были чем-то неважным. К счастью, на случай таких чрезвычайных ситуаций, у нее в сумочке лежала пудреница. Вода в раковине имела привкус ржавчины, но она наполнила бумажный стаканчик и сделала несколько глотков. Ее руки дрожали от желания выпить по-настоящему. С нижних этажей доносился шум – стук шагов, скрип инвалидных колясок, грохот каталок, а в комнатах вокруг нее было тихо. Она присела на край тонкого, как блин, матраса, в пальто, шляпе и перчатках – наготове. Каким бы ни был ее диагноз, она собиралась отправиться домой, как только его сообщат. Когда ее дверь наконец открылась, на пороге появился ее муж в сопровождении медсестры, которая осталась снаружи. – Чарли, слава Богу! Ты не поверишь, какая у меня была ночь. – Мириэль встала и натянула перчатки. – Я ни на секунду не сомкнула глаз. А эти медсестры, тупые как устрицы и такие же заурядные. Он небрежно чмокнул ее в щеку. – Успокойся, дорогая. Я уверен, что доктор все объяснит. – Так ты ничего не знаешь? – Я не смог вытянуть из парня, который звонил, больше нескольких фраз. Только то, что ты здесь в ожидании какого-то теста или чего-то еще, и утром первым делом я должен приехать сюда. Он бросил газету, которую держал под мышкой, на кровать, и они сели рядом. Матрас прогнулся под их весом. Под ухом Чарли засохло пятно крема для бритья. Она вытерла его. – Хелен не спала? Он покачал головой. – Выла, как банши[4], до полуночи. Заснула только, когда няня наконец дала ей пососать тряпочку, пропитанную бренди. – А Эви? – Отправилась в школу, когда я уходил. – Чарли окинул взглядом маленькую комнату, скривил губу и поморщился. – Какое отвратительное место! Почему Док отправил тебя сюда? California Lutheran куда лучше. – Он вытащил носовой платок и вытер уголки рта. Чарли делал это всякий раз, когда терял терпение. – И ближе к студии. – Уверена, что он не заботился о твоем удобстве. И не обращай на меня внимания. Прошлой ночью мне всего лишь пришлось спать в этом месте. – У меня встреча с мистером Шульбергом в десять часов. – Он вытащил карманные часы и, взглянув на время, отполировал стеклянный циферблат о пальто. – Ровно в десять. Каркас кровати заскрипел. Пациент в палате внизу кричал, требуя свое судно. Медсестра, которая проводила Чарли в палату, плеснула свежее дезинфицирующее средство в миску у двери. – Сегодня вечером мы приглашены на званый ужин к Глисонам, не забудь, – напомнил Чарли. – Разве ты не можешь отказаться? Мне кажется, я не буду готова к этому. Не после подобного испытания. – Мы уже отказались в прошлый раз, помнишь? Кроме того, у него есть сценарий, на который я хочу взглянуть. Мириэль вздохнула. Миссис Глисон была первоклассной занудой. Мысль о том, чтобы провести вечер в ее заплесневелой гостиной с искусственным паштетом и разбавленным джином, вновь разожгла вчерашнюю головную боль. – Когда он предложит, выбери короткую сигару, хорошо? Я не хочу сидеть там всю ночь, пытаясь придумать, что сказать, пока вы, мужчины, дымите. Чарли снова вытащил часы. – Скажите, сестра? – позвал он. Никакого ответа. – Это все из-за ожога? – спросил он жену. – И этого. – Она показала ему участок бледной кожи на тыльной стороне ладони. Чарли снял перчатки. Он провел большим пальцем по этому месту, спускаясь вниз, вдоль тонкого шрама, скрытого под ее серебряным браслетом. Затем поднес ее руку поближе и осмотрел ожог. – Ты же… э-э… сделала это не нарочно, не так ли? Мириэль отдернула руку. – Конечно, нет. Оба замолчали. Чарли взял газету, пробежал глазами первую страницу, затем открыл спортивный раздел. Мириэль было все равно, какая лошадь выиграла в «Эксельсиоре»[5] или как первокурсники Калифорнийского университета выступили на последних соревнованиях по легкой атлетике. Вместо этого ее взгляд скользнул к окну. Но безоблачное голубое небо напомнило ей о лете. О пикниках на пляже, вечеринках на лужайке и детях, плещущихся в бассейне. Плескались до изнеможения. Она снова оглядела темную комнату и скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь. – Здесь, в больнице, есть прокаженный, – неожиданно произнес Чарли спустя некоторое время. – Прокаженный? Это просто смешно. Такие люди существуют только в кино. Он ткнул в страницу и широко раскрыл ее, чтобы показать Мириэль. «Женщина, страдающая проказой, поступила в окружную больницу», – гласил заголовок. – Пишут, что она здесь, пока они не смогут организовать транспортировку в какой-то дом для прокаженных в Луизиане. – Боже милостивый, – простонала Мириэль. – Известно ее имя? – Миссис Мартин, я полагаю. Мы знаем каких-нибудь Мартинов? – Нет, не думаю… – Она выхватила газету у Чарли и просмотрела статью. Не Мартин. Марвин. Некая миссис Полин Марвин. Мириэль похолодела. Она уронила газету. Страницы разлетелись в разные стороны, приземлившись ей на колени и рассыпавшись по полу. – Чарли, это я. Глава 3 Они попрощались в больнице. Для Чарли было слишком рискованно оказаться замеченным с ней на вокзале. Медсестра провела ее вниз по пустой лестнице, через черный ход, и когда Мириэль потянулась к перилам, бросила: – Ничего не трогайте! Снаружи ранний утренний воздух опустился холодным и насыщенным туманом. Под тонким шелком платья все тело Мириэль покрылось гусиной кожей. Но, по крайней мере, она вышла из карантинной камеры. Чарли ждал в переулке рядом в своем блестящем родстере, сиденье которого было завалено сундуками и шляпными коробками, словно они улетали в какой-то восхитительный отпуск. Это делало реальность еще более горькой. Он наспех поцеловал ее в щеку, затем отпрянул, оказавшись вне досягаемости. Это была та дистанция, которую ее бабушка назвала бы целомудренной. Но Мириэль не какая-нибудь краснеющая дебютантка, а он – не застенчивый мальчишка. Они никогда не были такими – краснеющими и застенчивыми. И когда за десять лет их брака они оказались так болезненно далеки друг от друга? Ей хотелось обвинить болезнь – болезнь, которой у нее не было, что бы ни говорили врачи, – но тут она вспомнила, как несколько месяцев назад сидела рядом с ним на передней скамье церкви на панихиде. Их колени соприкоснулись, едва ощутимо, но она отпрянула, как от незнакомца. Возможно, это было началом. Она уловила запах дыма, витающий в тяжелом воздухе, и увидела в конце переулка санитара с сигаретой, наблюдающего за ними. Чарли тоже заметил его и надвинул шляпу пониже, чтобы скрыть лицо. Больница и ее вспомогательные здания теснились вокруг них, пряча их в тени начинающегося рассвета. Но скоро взойдет солнце, и любой, кто выглянет в окно, обнаружит их. Чарли посмотрел на часы и прочистил горло. Они уже обсудили детали ее отъезда – какое оправдание он придумает для семьи и друзей, куда она может тайно посылать ему письма, какие из ее шляп, платьев и туфель ей понадобятся для путешествия. Что еще оставалось сказать? – А девочки? – спросила она наконец. Несмотря на предостережение доктора, в глубине души она жалела, что муж не взял дочерей с собой. Она бы не стала прикасаться к ним, только посылала бы воздушные поцелуи и попрощалась. Последний взгляд, чтобы запечатлеть их лица в своей памяти. – Они с няней, – проговорил он, одергивая манжету пиджака и снова украдкой поглядывая на часы. – Эви скучает по тебе. Хелен тоже, я уверен. Каждая частичка ее тела откликнулась болью, когда Мириэль услышала эти имена. С тех пор как произошел несчастный случай, она много месяцев не кормила Хелен грудью, но теперь даже ее соски покалывало от боли. Возможно, к лучшему, что он не взял их с собой. – Конечно, не помешало бы выпить.