Однако Парване явно ждала дальнейших объяснений, тогда Уве, почесав макушку, вздохнул: — Она. Это. Из этих. Журналистка. Да я вообще не думал ее запирать, ёшкин кот. Сами с кошаком думали закрыться. А она за нами да за нами. Ну и. Ну вот как-то так само собой и вышло. Парване начала массировать виски: — Ох, мочи моей нет… — Ая-я-я-я-я-яй, — погрозила Уве пальчиком младшенькая. — Эй, кто-нибудь, — прогремели гаражные ворота. — Тут нет никого, — фыркнул Уве. — Но я же слышу, что есть, — возразили ворота. Уве тяжко вздохнул и беспомощно глянул на Парване. Будто разводя руками: «Нет, ты погляди, что за петрушка — уже ворота научились разговаривать!» Парване, нетерпеливо отмахнувшись от него, подскочила, наклонилась и осторожно постучалась в ворота. Словно собралась перестукиваться азбукой Морзе. Но вместо этого, кашлянув, спросила: — А зачем вам говорить с Уве? — используя более привычные средства коммуникации. — Затем, что он настоящий герой! — Он… кто? — Ах да, простите. Короче: меня зовут Лена. Я из местной газеты. Хочу взять интер… Парване в ужасе уставилась на Уве: — Ты герой? — Да ерунда какая-то! — отнекивается Уве. — Он спас мужчину, который упал на рельсы, — восклицают ворота. — А вы не ошиблись, часом? Может, это был другой Уве? — уточняет Парване. Уве обижается. — Интересное дело. Что ж, получается, героем может быть кто угодно, только не я? — ворчит он. Парване испытующе сощурилась. Дочка тем временем принялась гоняться за огрызком кошачьего хвоста с воплями: «Кыся! Кыся!» Кыся, не особо польщенная таким вниманием, попыталась спрятаться между ног Уве. — Выкладывай, как было дело, Уве! — вкрадчиво проговорила Парване, отойдя на пару шагов от ворот. Под ногами у Уве трехлетка охотилась на кота. Сам он не знал, куда девать руки. — Да ну, упал один ротозей на рельсы, ну, вытянул его, было б о чем говорить, — промямлил он. Парване с трудом удержалась от смеха. — И ничего смешного, — скуксился Уве. — Прости, — извинилась Парване. Ворота провыли что-то вроде: «Эй! Вы еще тут?» — Нет! — рявкнул на них Уве. — Ну с чего вы так разозлились? — поинтересовались ворота. Уве уже начал сомневаться. Наклонился к Парване: — Слушай… Как бы нам… как бы мне ее спровадить? — сказал он и выразительно посмотрел на нее: не знай Парване соседа, она приняла бы этот взгляд за выражение мольбы. — Не хочу оставлять «сааб» наедине с этой! — прошептал он серьезно. Парване кивнула, показывая, мол, да, беда. Уве, чтобы не выпустить из-под контроля ситуацию вокруг своих башмаков, утомленно выставил кулак между трехлеткой и кошаком: баста, перемирие! Девочка потянулась обнять кота. Кот вел себя как свидетель, явившийся в полицейский участок на опознание опасной преступницы. Уве подхватил преступницу на руки, та прыснула со смеху. — А вы-то чего сюда шли? — строго спросил Уве Парване, протягивая ей дрыгающуюся хохотушку, точно мешок с картошкой. — Да на автобус собрались, в больницу, Патрика и Йимми выписывать, — ответила соседка. И заметила, как при слове «автобус» у Уве беспокойно заходили желваки. — Мы… — продолжила было Парване, но вдруг задумалась. Глянула на ворота. На Уве. — Говорите громче! Ничего не слышно! — прогремели ворота. Уве поспешно отступил от них еще на два шага. Парване хитро улыбнулась. Словно только что решила кроссворд. — Значит, так, Уве! Давай вот что: ты подбросишь нас до больницы, а я помогу тебе избавиться от журналистки. Идет? Уве встрепенулся. Энтузиазма ни малейшего. Еще не хватало: он совсем не собирался снова тащиться в эту больницу. Парване развела руками. — Ну, в таком случае я могу рассказать журналистке МОИ истории про тебя, Уве, — пригрозила она и повела бровью. — Истории? Что за истории? — закричали ворота и бешено застучали. Уве недовольно скривился. — Это же шантаж! — сказал он Парване. Парване довольно кивнула. — Уве побий къёвуна! — сказала трехлеточка и энергично закивала коту: наверное, почувствовала, что нескрываемая неприязнь Уве к медицинским учреждениям нуждается в расшифровке для тех, кто не наблюдал ее воочию в прошлый раз. Впрочем, кошак, судя по виду, не въехал. Ведь если тот клоун был таким же назойливым, как эта трехлетняя егоза, то, может, кот и одобрил бы действия Уве. — Меня шантажировать бесполезно! — решительно отрезал Уве и ткнул в Парване пальцем, давая понять: разговор окончен. И вот это как раз и есть главная причина, по которой Уве нынче оказался перед больницей. Кошак считает, что Уве предал лично его, усадив на заднее сиденье вместе с трехлетним чудовищем, которое теребило его всю дорогу до больницы. Уве поправляет газетку, разложенную на сиденьях. Он чувствует, что Парване смухлевала. Ладно, когда она предлагала «избавиться» от журналистки, он сам еще не очень отчетливо представлял, как это будет. И конечно, не требовал, чтобы она превратила журналистку в облако сизого дыма или, грохнув лопатой, закопала где-нибудь в пустыне. А Парване что? Всего-то и сделала, что отперла ворота, выпустила журналистку да сунула ей визитку со словами: «Позвони мне, я сама расскажу тебе про Уве». Это называется «избавиться»? Нет, уж извините — так в жизни ни от кого не избавишься, полагает Уве. Но теперь уж поздно. Теперь он в третий раз меньше чем за неделю торчит перед этой треклятой больницей, будь она неладна. Шантаж, вот и весь сказ. А еще кошак этот — поглядывает с укоризной. Точь-в-точь как когда-то Соня. — Да не заберет никто Руне, говорю тебе. Им бы только грозиться, а до дела дойдет, так еще лет десять с ним проваландаются, — уверяет Уве кота. А может, заодно и Соню. А заодно и себя самого. Кто знает? — И хватит себя жалеть. Да не возьми я тебя, жил бы ты сейчас с младшенькой, она б тебе враз хвоста-то накрутила — небось и огрызка бы твоего не осталось. Умишком-то своим пораскинь, — хмыкает он коту, пытаясь уйти от неприятной темы. Отвернувшись от Уве, кошак сворачивается калачиком и засыпает — в знак протеста. Уве продолжает пялиться в окошко. Нет у девчонки никакой аллергии, это яснее ясного. И тут Парване схитрила — чтобы всучить ему кошака. Ишь, блин, нашла маразматика! 23. Уве и автобус, который не доехал «Каждому мужчине нужно знать, за что он сражается». Кажется, так сказано. По крайней мере, так сказала Соня, читая ему вслух очередную книгу. Какую, разве упомнишь: это ж не женщина была, а ходячая библиотека. В Испании накупила целый баул литературы, даром что по-испански не говорила. «Выучу, пока буду читать», — сказала. Как будто так и надо. Уве же сказал, что предпочитает думать сам, нежели читать измышления всяких халтурщиков. Соня улыбнулась, потрепала его по щеке. На такой аргумент Уве возразить было нечего. А потому он подхватил набитые книгами баулы и понес в автобус. Прошел мимо водителя — почуял запах вина, но промолчал: коль у них в Испании так заведено, так, значит, тому и быть. Когда он сел на место, Соня приложила его руку к своему животу, и Уве в первый и последний раз почувствовал, как шевелится их ребенок. Потом встал, пошел оправиться, но не дошел до середины, когда автобус царапнул разделительный отбойник, и разом все стихло. Словно само время затаило дыхание. А потом — взрыв: это полетели стеклянные осколки. И скрежет, безжалостный скрежет — это смялись железные бока. И громкие удары — это машины влепились автобусу в зад. И крики. Ему вовек не забыть этих криков. Уве швырнуло оземь, он помнит лишь, как распластался на пузе. Как судорожно искал ее глазами в месиве тел, но ее нигде не было. Он хотел ринуться вперед (с крыши градом сыпались, резали его колючие осколки) и не мог — словно рассвирепевший зверь навалился на него сзади. Словно сам сатана пригвоздил его, вцепился мертвой хваткой, заставляя барахтаться на полу и корчиться от унижения. Оно будет мучить его каждую ночь, до самого конца: то кошмарное бессилие. Всю первую неделю он не отходил от ее постели. Наконец сиделки не стерпели — отправили его помыться и переодеться. И все кругом смотрели на него жалостливо и «соболезновали». Пришел какой-то доктор, заговорил с Уве равнодушно-безучастным голосом о том, что «нужно быть готовым к тому, что она вообще не проснется». Уве вышвырнул его в дверь. Забыв предварительно отпереть ее.