Уве не знал, что ответить. Но, очевидно, им в Испании эта автомобильная марка чем-то особенно дорога, и Уве невольно проникся гордостью испанца. А потому отозвался: — «С-а-а-б», — демонстративно хлопнув себя по груди. Шоссе вопросительно уставился на него. Потом ткнул в грудь себя: — Шоссе. — Да я, блин, не про имя спросил, я… — начал было Уве, но осекся, едва увидал пустой, как поверхность пруда, взгляд с той стороны ветрового стекла. Этот Шоссе, кажется, знал по-шведски еще хуже, чем Уве по-испански. Вздохнув, Уве озадаченно посмотрел на перепуганных детишек на заднем сиденье. Те держали старушку за руки. Уве вернулся к мотору. Засучив рукава, жестом попросил этого Шоссе подвинуться. Соня, как ни заглядывала в свой разговорник, так и не добилась от Шоссе, отчего всю оставшуюся неделю он бесплатно кормил их с Уве в своем ресторанчике. Но всякий раз заливалась смехом, видя, как испанец, хозяин ресторанчика, при виде Уве расцветает и, протягивая к нему руки, восклицает: «Сеньор Сааб!!!» Так и повелось: после обеда она спала, а Уве изучал окрестности. На другой день, проходя мимо мужика, который как раз городил забор, Уве остановился и заметил: разве так заборы ставят! Испанец не понял ни бельмеса — вот Уве и решил, что быстрее будет показать, чем объяснить. На третий день на пару с сельским дьяконом они выложили стену одной из церковных пристроек. На четвертый Уве пошел за этим Шоссе на выгон помогать одному его приятелю вытаскивать клячу, угодившую в тинистую канаву. Годы спустя Соня возьми да начни допытываться у Уве, что тот делал, пока она спала. А выпытав, долго-долго качала головой от изумления: «Так ты, покамест я дрыхла, — людям в нужде помогал… заборы строил? Пусть говорят кто что хочет, Уве. Но по мне, ты самый чудной супергерой из всех, о ком я только слыхала». Когда они собрались из Испании в обратный путь, в автобусе Соня все прикладывала руку Уве к своему животу, и Уве впервые почувствовал, как колотит своими ножками ребенок. Еле-еле, словно сквозь ватную прихватку, ощущал слабые толчки. Часами сидели они с женой, слушая это глухое биение. Уве ничего не говорил, но украдкой (Соня заметила) утирал глаза тыльной стороной ладони, наконец, не выдержав, вскочил с кресла и умчался со словами «в сортир надо». Так кончилась счастливейшая неделя в его жизни. И наступила самая страшная. 22. Уве и говорящий гараж Уве с кошаком, прижухшие, сидят в «саабе», который стоит на грузовой эстакаде недалеко от входа в больницу. — Кончай смотреть на меня так, будто это я виноват, — говорит Уве кошаку. Кошак смотрит в ответ — он не сердится, скорее расстроен. Уве уныло таращится в окошко. Что ж, он в таких же расстроенных чувствах. Никто ведь и не собирался, снова здорово, торчать перед этой больницей. Чтоб им пусто было, этим больницам, в третий раз за неделю притащились сюда, леший их забодай. Но разве у него был выбор? Нет, со всей честностью Уве признает, что торчат они тут из-за самого подлого шантажа. С самого утра день пошел сикось-накось. А началось все с ежедневного обхода, когда Уве с кошаком вдруг обнаружили, что кто-то своротил табличку, запрещающую проезд по территории. Поколупав столб ногтем, Уве обнаружил следы белого лака, после чего выдал семиэтажную тираду, так что даже кот слегка растерялся. На дорожке перед домом Аниты и Руне Уве обнаружил окурки. И так взбеленился, что пошел обходить окрестности по второму разу — лишь бы прийти в себя. А когда воротился, кошак поджидал его в снегу и смотрел с укором. — Я-то тут при чем? — промямлил Уве и ушел в сарай. Вынес лопату. Вышел на дорожку между домами. Постоял — синяя куртка вздымалась-опускалась, вторя его дыханию. Он глядел на дом Аниты и Руне, и челюсти сводило так, аж зубы скрежетали. — Не моя вина, что старый хрыч так сдал, — сказал он уже чуть уверенней. Судя по взгляду, кошак не нашел его довод достаточно убедительным. Тогда Уве наставил на него лопату: — Думаешь, я с властями прежде не бодался? Думаешь, эти бюрократы так сразу и упекут Руне? ХРЕНА ЛЫСОГО! Разведут свою канитель с волокитой: кассации да апелляции, суды да пересуды! Вот так-то, брат. Ты думаешь, они вот так прям сразу, а уйдут месяцы. Годы! А я? Ты думаешь, буду сидеть сложа руки только потому, что этого хрыча Альцгеймер хватил? Кошак не ответил. — Что, непонятно говорю? Понимаешь ты или нет? — вспылил Уве и отвернулся. Он чистил снег, затылком чувствуя кошачий взгляд. Вот. Впрочем, по чести сказать, это не та причина, по которой Уве с котом оказались теперь в «саабе» у больницы. Настоящая причина имела прямую связь с тем обстоятельством, что Уве отправился чистить дорожку. Ведь именно в тот момент возле его дома нарисовалась та самая журналистка в «аляске» лягушачьего цвета не по росту. — Уве? — спросила она, как будто волнуясь, что после давешней встречи он успел сменить имя. Уве продолжил кидать снег, ни единым мускулом не выдав, что заметил постороннее присутствие. — Я хочу задать вам несколько вопросов… — завела было речь она. — Хотеть не потеть. Не вредно, — огрызнулся Уве и заработал лопатой с такой силой, что не поймешь — не то он чистит дорожку, не то роет яму. — Но я просто хо… — сказала было журналистка, но осеклась — Уве, заведя в дом кошака, хлопнул дверью у нее перед носом. Присев на корточки в прихожей, Уве с кошаком ждали, когда же она свалит. Но она и не думала уходить. Забарабанила в дверь с криками: «Но ведь вы же герой!» — Во психованная баба! — заметил Уве коту. Кот не спорил. Журналистка не только не унялась, а колотила в дверь все настойчивей, кричала все громче, так что Уве, уже не зная, куда деться, выскочил на крыльцо и приставил палец к губам — «тсс», — даром что тут не библиотека. Тетка заулыбалась, чем-то помахала ему — Уве принял эту штуковину за какой-то диковинный фотоаппарат. Или что-то в этом роде. В эти нынешние времена, черт их раздери, уже и не разберешь, что фотоаппарат, а что нет. Она попыталась войти. Лучше бы не пыталась. Уве выставил вперед здоровенную пятерню, перегородив тетке дорогу, и машинально выпихнул за порог — она чуть не полетела головой в сугроб. — Спасибо, не нужно, — сказал Уве. Кое-как удержав равновесие, она снова помахала ему фотоаппаратом, снова радостно заголосила. Уве не слушал. Волком глянул на фотоаппарат, как на дуло ружья, и решил — бежать! Урезонивать эту психическую — без толку, это яснее ясного. Уве с кошаком вышли, заперли дверь и — быстрей, быстрей — кинулись к гаражам. Журналистка — за ними. Ну так вот. По правде говоря, и это еще не причина, по которой Уве очутился перед больницей. Четверть часа погодя, когда Парване подошла к дому Уве вместе со своей младшенькой и постучалась в дверь, никто не открыл, но тут со стороны стоянки до нее донеслись голоса. И вот это уже впрямую подводит нас к причине, по которой Уве оказался перед больницей. Подойдя к углу стоянки, Парване с дочкой увидели Уве: приунывший, стоял он перед запертым гаражом, сунув руки в карманы. У его ног с виноватым видом сидел кошак. — Что делаешь? — спросила Парване. — Да так, ничего, — ответил Уве. Сам опустил глаза в асфальт. Кошак — тоже. Из гаража раздался стук. — Что это? — Парване недоуменно посмотрела на гараж. Судя по его виду, Уве как раз обнаружил какой-то особенный узор на асфальте у себя под ногами. Кот же будто задумался, не свистнуть ли в два пальца, прежде чем дать стрекача. Из гаража снова стук. — Эй, — зычно крикнула Парване гаражу. — Эй? — отозвались гаражные ворота. У Парване округлились глаза. — Господи боже… ты что, кого-то закрыл в ГАРАЖЕ, Уве? — взревела она, хватая Уве за плечо. Уве не ответил. Парване дернула его, как пальму, с которой надо стрясти кокосы. — УВЕ! — Ну, хорошо, хорошо. Но, блин, я же не нарочно, в конце концов, — смущенно забормотал Уве, высвободив плечо. Парване только головой покачала: — Не нарочно. — Да, не нарочно, — отрезал Уве, давая понять, что обсуждение закрыто.