Она лопает картошку фри. Уве нагибается, настилает перед ней еще газет. Парване прыскает. Уве недоумевает: что смешного? — Поможешь мне, Уве? — вдруг просит она. Энтузиазма на физиономии Уве не наблюдается. — Поможешь мне сдать на права? — поясняет Парване. — Чего-чего? — удивляется Уве, не веря своим ушам. Она пожимает плечами. — Патрик в гипсе проходит еще не один месяц. Мне нужно сдать на права, чтобы возить девочек. Поучишь меня водить? — У тебя что же, нету прав? — От такой наглости Уве даже забывает, что однажды уже слышал, что прав у этой персиянки таки нет. — Нету. — Ты шутишь? — Нет же. — Потеряла, что ли? — Нет. У меня их отродясь не было. Уве крепко задумывается. — Ты вообще кем работаешь? — спрашивает он. — А работа моя при чем? — удивляется она. — Да все при том же. — Ну, риелтором. Уве кивает. — А водить не умеешь? — Не умею. Уве строго качает головой: мол, это уж верх безответственности. Парване смотрит насмешливо и, скомкав пустой кулек из-под картошки, открывает дверцу машины. — Сам подумай, Уве. Или ты хочешь, чтобы меня учил водить машину кто-то ДРУГОЙ из нашего поселка? Выйдя из машины, она направляется к урне. Уве ничего не отвечает. Только сопит, как медведь. В дверях возникает Йимми. — Можно я в машине доем? — Изо рта у него торчит кусок курятины. Уве хочет прогнать толстяка, но передумывает: а то им вовек отсюда не уехать. Вместо этого устилает переднее сиденье кипой газет, словно решил покрасить гостиную. — Да лезь ты уже в машину, ёшкин кот, а то до дому не доберемся. Йимми радостно кивает. Тут начинает пиликать его мобильник. — И выруби уже свой «тилибом». Чай, не в игровых автоматах, — говорит Уве, выруливая машину. — Сорри, чувак, это с работы мейлами бомбят на постояне, — извиняется Йимми. Одной рукой придерживает еду, другой пытается унять смартфон. — Значит, ты все-таки работаешь, — замечает Уве. — Ага, программер я, аппы для айфонов кропаю. От дальнейших расспросов Уве предпочитает воздержаться. После этого десять минут они едут практически в тишине и наконец приближаются к гаражу Уве. Поравнявшись с велосипедным загоном, Уве, не выключая мотор, ставит машину на нейтралку и выразительно смотрит на компанию. — Ладно, ладно, не волнуйся, Уве, Патрик на костылях сам как-нибудь доковыляет. — В голосе Парване явственно звучит ирония. Уве, вытянув руку, показывает на знак, успевший слегка покоситься и гласящий, что проезд по территории запрещен. — Ездить по территории запрещено! — Не беспокойся, Уве! Спасибо, что подвез, — встревает в беседу Патрик, желая примирить стороны. С трудом выползает из машины, волоча загипсованную ногу, с переднего сиденья с не меньшим трудом выползает Йимми — вся футболка в жирных пятнах от бургеров. Парване вытаскивает детское кресло вместе с младшенькой, ставит наземь. Девочка машет ручкой, лопочет что-то, не разберешь что. Парване, прислушавшись, кивает, идет к передней дверце, протягивает Уве листок бумаги. — Что это? — недоумевает Уве, даже не думая брать бумагу. — Рисунок Назанин. — На что он мне? — Она тебя нарисовала, — отвечает Парване, всучивая ему бумажку. Уве волей-неволей смотрит на рисунок. Одни черточки да закорючки. — Вот это Йимми, это котик, это мы с Патриком. А вот это ты, — поясняет Парване. И тычет в середину каракулей. Сам рисунок черный. Весь, и только фигура посередине бушует всеми цветами радуги. Желтый, красный, голубой, зеленый, оранжевый и фиолетовый, все в кучу. — Для нее ты самый прикольный на свете. Поэтому тебя она всегда рисует яркими цветами, — объясняет Парване. И, хлопнув задней дверцей, удаляется. Проходит пара секунд, прежде чем Уве, сообразив, выкрикивает ей вслед: — В каком смысле «всегда»? Хочешь сказать, она всегда меня вот эдаким малюет, что ли? Но поздно: все семейство уже приближается к дому. Уве, немного обиженный, расправляет газетку на переднем сиденье. Кошак перебирается на него, сворачивается калачиком. Уве задом заезжает в гараж. Запирает ворота. Ставит «сааб» на нейтралку, не выключая двигателя. Чувствует, как воздух начинают наполнять выхлопные газы, задумчиво созерцает пластмассовую кишку на стене. Несколько минут из звуков слышно только посапывание кошака да мерное тарахтение мотора. Проще простого: останься тут да жди верного конца. Единственно логичное решение, прикидывает Уве. Как долго он чаял ее. Смерти. Как тоскует по своей лапушке, кажется, так и выпрыгнул бы из своего постылого тела. И это был бы самый разумный шаг: оставайся тут да жди, когда сладкий газ усыпит навеки и тебя, и кошака. Уве глядит на кота. А глянув, выключает мотор. Наутро оба встают без четверти шесть. Завтракают кофе и тунцом. Обойдя территорию, Уве хорошенько расчищает дорожку перед домом. Затем, опершись на лопату, стоит подле сарая, смотрит на свой поселок. Переходит через дорогу и принимается раскидывать сугробы перед соседними домами. 25. Уве и кровельное железо После завтрака, дождавшись, когда кошак отправится на улицу справлять свои дела, Уве идет в ванную и достает с верхней полки шкафа пластмассовую баночку. Взвешивает в руке, словно собирается метнуть. Легонько подбрасывает на ладони, точно пытаясь понять по звуку, не испортились ли в ней пилюли. Под конец доктора прописывали Соне такие лошадиные дозы болеутоляющего, что ванная до сих пор похожа на закрома колумбийского наркокартеля. Уве, разумеется, не уважает лекарства, не верит в их целебные свойства и считает, если они на что и действуют, так это на психику, а стало быть, помогают только тем, у кого с головой плохо. Зато он усвоил, что люди нередко глотают химию, чтобы отправиться на тот свет. А химии у него, как уже сказано, завались. Как в любых домах, где есть больной раком. И только сейчас его осенило… За дверью какая-то возня. Это кошак вернулся раньше положенного. Мяучит под дверью. Устав ждать, когда откроют, скребется когтями о порожек. Басит, словно угодил в медвежий капкан. Словно почуял неладное. Уве понимает: кот чувствует себя обманутым. Да ведь не станешь же просить животину войти в твое положение. Уве пытается представить, каково это: накачаться таблетками. Наркотиков он в жизни не пробовал. Да и пьяным-то, почитай, ни разу не напивался. Потому как с юных лет не любил терять контроль над собой. А другим, как он уяснил с годами, только этого и надо — напиться до бесчувствия. Нет, пить, чтобы забыться, — это не про Уве, для этого нужно быть последней размазней. Но как оно будет? На рвоту потянет? Или один за другим начнут отказывать органы? Или же тело обмякнет и он попросту заснет? А кошак воет там на снегу, надрывается. Закрыв глаза, Уве вспоминает Соню. Нет, он не из тех, кому легче сложить лапки и умереть, пусть она так не думает. Вообще-то она сама виновата. Сама пошла за него. И теперь по ночам, когда никто больше не сопит, уткнувшись носом ему в шею, он просто не знает, как быть. Вот и все. Открутив крышку, Уве высыпает таблетки на блюдце. Всматривается, точно ждет: вдруг они превратятся в роботов-убийц. Не превращаются. Уве разочарован. Непонятно, как эти белые фитюльки в принципе могут навредить ему, сожри хоть центнер. Кошак, похоже, уже плюется снегом на дверь. Вдруг этот звук прерывается совсем другим.