— Я подумала: если хочешь, я помогу тебе прибраться в доме. Можем упаковать Сонины вещи в ящики и… Едва это имя слетает с ее губ, лицо у Уве чернеет, от гнева словно превращается в маску. — Ни слова больше! — взвивается Уве, в салоне гремит гром. — Но я… Я только поду… — Ни слова, говорят тебе, ТВОЮ МАТЬ! Понятно тебе?! Парване, кивнув, замолкает. Всю дорогу домой Уве дрожит от негодования, отвернувшись к окну. 31. Уве и прицеп, который снова понадобился Сегодня Уве просто обязан умереть. Этот день, будь он неладен, станет днем, когда Уве наконец сделает то, что столько времени собирался сделать. Он выпустил кошака на двор, положил конверт с письмом и всеми бумагами на коврик в прихожей, сходил на чердак за ружьем. Нет, Уве не стал больше любить оружие, просто решил, что его неприязнь к ружьям все равно не пересилит неприязни к пустоте, которая образовалась в доме с уходом Сони. А ему так или иначе пора уходить. И сегодня это сделать — в самый раз. Вот только кто-то где-то догадался, что единственный способ остановить Уве — это подослать к нему кого-нибудь, кто разозлит его настолько, что Уве опять отложит задуманное. И вот Уве стоит на дорожке между домами, живехонький, и, вызывающе скрестив руки на груди, смотрит на чиновника в белой рубашке и говорит: — А по телевизору не было ничего интересного. Чиновник в белой рубашке за всю беседу ни разу не выдал своих чувств. Он вообще, сколько ни встречал его Уве, был скорее не человек, а машина. Как и все остальные белые рубашки, повстречавшиеся на пути Уве. И те, заверявшие, что Соня не выживет после аварии, и другие, не хотевшие брать на себя ответственность за аварию, и прочие, не желавшие наказывать виноватых. Отказавшиеся строить пандус в школе. Не дававшие ей работать. Цеплявшиеся за каждую закорючку, за каждую оговорку в гребаных полисах — лишь бы не выплачивать страховку. И те, что норовили упечь ее в инвалидный дом. Всех их отличал одинаково пустой, равнодушный взгляд. Точно внутри у них ничего нет — полые оболочки, влезающие в чужую жизнь, чтобы ее разрушить. Но именно теперь, в тот самый момент, когда Уве говорит, что по телевизору не было ничего интересного, он вдруг впервые замечает, как у чиновника в белой рубашке подергивается висок. Может, выдавая смятение. Или изумление и гнев. Или просто презрение. Так или иначе, никогда прежде не видал Уве столь отчетливо, что ему наконец-то удалось пронять непробиваемого чиновника в белой рубашке. Хоть одного. Чиновник, прикусив губу, разворачивается и уходит. Но не размеренным, степенным шагом представителя власти, у которого все под контролем. Нет, раздраженным. Нетерпеливым. Озлобленно-мстительным. И от этого Уве вдруг делается хорошо-хорошо — он и не припомнит, когда ему в последний раз было так хорошо. А если б не это, он, поверьте, конечно, умер бы нынче же. Прострелил бы себе башку в тишине и спокойствии тотчас, как позавтракает. Он уж прибрался в кухне, выпустил на двор кошака, принес с чердака ружье и уселся в свое кресло. А время это выбрал потому, что кошак ходил на двор справлять свои дела в один и тот же час. И Уве сильно уважал в кошаке именно эту черту — тот ни за что не стал бы гадить в доме. Вот и Уве точно такой же. Но тут, разумеется, явилась Парване и стала ломиться в дверь, словно это не дом Уве, а последний оставшийся в цивилизованном мире общественный туалет. Вот же ж баба! Как будто нельзя оправиться дома! Уве сунул ружьишко за батарею, как бы ушлая соседка не заметила да не стала допытываться. Едва открыл ей, она прямо силой запихнула ему в руку мобильник. — Это чего еще? — потребовал ответа Уве, брезгливо держа телефон двумя пальцами, точно от того воняло. — Это тебе, — застонала Парване, держась одной рукой за живот, другой утирая пот со лба, даром что на улице мороз. — Помнишь ту журналистку? — А на кой мне ее телефон? — Господи боже! Да не ее телефон! Мой это телефон. Она тебе звонит! — нетерпеливо протараторила Парване и, оттеснив Уве, направилась к туалету, пока хозяин не успел возразить. — А! — сказал Уве и отодвинул трубку подальше от уха — немного непонятно, кому было адресовано его «а» — Парване или собеседнице в трубке. — Алло! Здрасте! — закричала эта самая журналистка Лена на таких децибелах, что Уве благоразумно отодвинул трубку от уха еще на несколько сантиметров. — Ну как, вы надумали давать интервью? — весело проверещала журналистка. — Не-а, — ответил Уве и поднес телефон к глазам, пытаясь сообразить, где тут нажать отбой. — Вы хоть читали письмо, что я вам прислала? — раздался из трубки крик. — А газету? Газету-то читали? Я ее заодно послала, чтоб вы получили представление о нашей журналистике! — еще громче завопила Лена, не дождавшись ответа. Уве пошел на кухню. Взял газету и письмо — те самые, что принес ему тот шкет Адриан, в форме почтальона. — Вы получили их? — разорялась трубка. — Да тише ты! Дай почитаю! — цыкнул в телефон Уве и склонился над кухонным столом. — Я только хочу спро… — не сдавался голос. — Я говорю, ТИХО! — рявкнул Уве. — Угомонись уже. Лена притихла. С одного конца трубку заполнил шелест переворачиваемых газетных страниц. С другой — нетерпеливая барабанная дробь, выбиваемая об офисный стол шариковой ручкой. — А что, теперь уже достоверность материалов не проверяют? — буркнул Уве наконец и недовольно глянул на трубку, словно то была ее недоработка. — В смысле? — В смысле, тут написано «На 122-м этаже небоскреба „Бурдж-Халифа“ на высоте 442 метров находится ресторан Atmosphere. Это самый высокорасположенный ресторан в мире», — процитировал Уве. — А? Не знаю, это не я писа… — А где ответственность? Что, сразу в кусты? — Чего? — Это же фактическая ошибка! — Слушайте… Нет, правда, ну почему, Уве, почему из всей газеты вы прицепились к этой заметке на последней странице, которая вообще не… — Рестораны в Альпах повыше будут! Пауза. В трубке, кажется, кто-то задумался. Тяжелый вздох. — Ну ладно, Уве. Пусть, пусть это ошибка. И я, как уже сказала, не писала той статьи. А автор, как я полагаю, имел в виду расстояние от земли. А не от уровня моря. — Так это ж огромная разница! — Ну да. Наверное. Огромная. Лена снова вздохнула. Еще тяжелей. И вполне возможно, именно вслед за этим вздохом она планировала перейти к сути и доложить о цели своего звонка: а конкретно, просить Уве переменить свое решение и не отказываться от интервью. Да только интервью ей так и не обломилось. Ведь именно в ту секунду, выходя из гостиной, Уве заметил, как мимо его дома едет на «шкоде» чиновник в белой рубашке. Вот так оно, собственно, и вышло, что Уве так и не умер в тот день. — Алло, алло! — взывала журналистка за секунду до того, как Уве бросился вон. — Ой-ой-ой! — запричитала Парване — она вышла из туалета, когда Уве уже мчался между домами. Чиновник в белой рубашке вылез из «шкоды», с водительского места, и направился к дому Руне и Аниты. — Ну, я тебе покажу! Слышь ты! ПОЕЗДИ мне еще по территории! Проедь еще хоть МЕТР! Понял?! — закричал Уве издалека, даже не добежав до чиновника. Плюгавенький человек в белой рубашке с чувством абсолютного превосходства поправил пачку сигарет, торчавшую из нагрудного карманчика, и спокойно выдержал взгляд Уве: — У меня есть разрешение. — Ни хера у тебя нет! Человек в белой рубашке передернул плечами. Будто жука надоедливого стряхивал, не более. — И что же вы мне сделаете, Уве? Вопрос застал Уве врасплох. Снова. Уве вдруг встал как вкопанный, руки дрожат от гнева, на языке вертится с десяток готовых гадостей. Но, к изумлению Уве, ни одна из них не полетела в адрес обидчика. — Я знаю вас, Уве. И про все ваши письма знаю — об аварии, о болезни вашей жены. У нас в конторе о вас легенды слагают, да будет вам известно, — произнес чиновник в белой рубашке голосом, напрочь лишенным интонации. Уве аж рот приоткрыл. Человек в белой рубашке кивнул: — Я знаю, кто вы. И я просто делаю свою работу. Постановление есть постановление. И тут ничего не поделаешь. Вам ли не знать? Уве шагнул было, чтоб загородить белой рубашке дорогу, но чиновник, выставив руку, отодвинул Уве в сторонку. Не пихнул. Не толкнул. Просто мягко и решительно подвинул, словно манипулятор, дистанционно управляемый из муниципалета. — Шли бы вы лучше домой: может, по телевизору что интересное показывают. А то и сердце у вас больное, ну как прихватит? С пассажирского сиденья «шкоды» поднимается решительного вида чиновница в такой же белой блузке, в руках у нее ворох бумаг. Чиновник в белой рубашке захлопывает дверцу, «бип» — громко отзывается машина. Чиновник отворачивается от Уве, как будто того и не было, как будто не стояли и не разговаривали с ним только что. Уве, застыв на месте (руки по швам, сжаты в кулаки, челюсть отвисла, как у оскорбленного лося), наблюдал, как чиновники зашли в дом Руне и Аниты. Минуту-другую приходил в себя, наконец повернулся. И тут начал действовать — с отчаянной решимостью зашагал по дорожке к дому Парване. Где-то на полпути встретил саму соседку.