Первые трое суток щенок отлеживался под нарами. Спал, ел и снова спал. В блиндаже не гадил, но где и когда он справляет свои собачьи нужды, оставалось загадкой. Как ни заглянешь — он на каремате дрыхнет. Каша с мясом? Порцию съедал без особого удовольствия, потому что надо. Примерно с тем же чувством Гармаш рыл окопы. На четвертое утро ожог зажил и даже оброс новой шерстью. Крутая мазь, не соврал Неделько. — Молодцом, приятель! Здоров, к службе годен. Щенок склонил набок лобастую голову. — Ночью в караул пойдем. Я ж обещал, помнишь? Щенок насторожил уши. Подрос он, что ли? За питомцем Гармаш зашел за пять минут до смены, когда уже стемнело. — Ну что, пошли? Щенок сел на подстилке. — Пошли, говорю. Щенок облизнулся. — За мной! Щенок моргнул. — К ноге! — вспомнил Гармаш собачью команду. Щенок смотрел на него с живым интересом. Гармаш с досады хлопнул себя по бедру и собрался выматериться, но щенок поднялся на все четыре лапы и вперевалку заковылял к младшему сержанту. — Вот, другое дело! Молодец, — расплылся в улыбке Гармаш. Он еще раз хлопнул себя по бедру, и щенок последовал за ним. С каждым шагом питомец двигался всё уверенней и ловчее: не отставал ни на шаг, но и вперед не забегал, словно с рождения был приучен выполнять команду «рядом». * * * — А, Гармаш! Гармату[1][Игра слов. Гармаш по-украински — пушкарь, артиллерист. Гармата — пушка.] принес? Шутку про гармату Сашка Бузий не уставал повторять еще с учебки. — В заднем кармане лежит. Раскладная. Гляди, я сегодня с напарником. Гармаш указал на щенка. — Круто! Вы в четыре глаза кацапа за километр углядите! Я в тепляк новую батарею вставил, до утра хватит. А в «перископе» и так полная. — Плюс, пост принял. — Плюс, пост сдал. Все, пошел массу давить. — Располагайся, — велел Гармаш питомцу. — Гляди, для тебя и место есть. НП был рассчитан на двоих: наблюдатель и стрелок-наблюдатель. Лежачее место стрелка, застеленное потертым карематом, пустовало. Гармаш похлопал ладонью по каремату, и понятливый щенок легко запрыгнул в ячейку. Повозился, устраиваясь — и замер, уставившись в смотровую щель. — Молодца! Туда и смотри. Они там, пидоры, которые на тебя фосфор скинули. Увидишь — маякни. Гармаш проверил настройки и батарею тепловизора. Установил на штатив, прильнул к окулярам. Тепляк волонтеры подогнали что надо — бинокулярный Pulsar со всеми потрохами и запасными батареями. Вроде, чисто, никто не лезет. Но расслабляться нельзя: были случаи у соседей… — Надо тебя назвать как-то, — не отрываясь от окуляров, он протянул руку, нашарил спину щенка, погладил. Ладонь скользила по густой и жесткой шерсти. Вряд ли он что-то чувствует, решил Гармаш. Как человек в зимних одёжках и шубе сверху. — Неправильно без имени, — он хотел сказать «без клички», но язык не повернулся. — Как думаешь? Щенок навострил чуткие локаторы ушей. Гармаш еще раз погладил питомца. Под шерстью ощущались тугие бугры мускулов. Вот бы нам так, а? Спишь в блиндаже, а мышца растет, как в качалке. — Может, Питомец? Будешь Питомцем, а? Тело Питомца напряглось. Мускулы сделались каменными, шерсть на загривке вздыбилась, больно уколов ладонь Гармаша. В утробе щенка родилось низкое ворчание, словно там завелся мощный мотор, быстро набирая обороты. Тревога передалась Гармашу, как ток по силовому кабелю. Схватив Питомца в охапку, он упал на земляной пол, прикрыв щенка собой. И еще в падении услышал звук выхода, отчетливо раздавшийся в ночной тишине. Еще один. И еще. — Все в укрытия! — заорал Гармаш в рацию. — Минометный обстрел! Рвануло метрах в четырех перед НП. В смотровую щель влетели, посыпались на младшего сержанта комья земли и какие-то обломки. Хорошо хоть, не осколки мины. В свете вспышки второго, нет, третьего разрыва Гармаш увидел огрызок штатива. С обломками все стало ясно. Гаплык тепловизору. Щенок под Гармашем беспокойно заворочался. — Вот така фигня, малята, — сказал ему Гармаш. — Спасибо, что предупредил. С меня причитается. Каша, небось, надоела? Мяса хочешь? Свежатинки? Щенок извернулся и лизнул Гармаша в щеку. Язык у него был мокрый, шершавый, холодный. Младший сержант помнил, что холодным у собаки должен быть нос, а насчет языка — кто его знает? Вражеские минометы продолжали работать. Нет, не зря лейтенант заставлял взвод окапываться: бойцы сидели в добротных блиндажах, каждый в четыре-пять накатов — такой разве что гаубичным снарядом пробьешь, и то не всяким. Тепляк накрылся, оставался «перископ» — инфракрасная камера на телескопическом штативе с подсоединенным к ней планшетом. Так можно было вести наблюдение, не выглядывая в смотровую щель. — Лежи здесь, — Гармаш хлопнул по плотно утрамбованному полу. — Лежать, понял? Щенок, как ни странно, понял. Гармаш включил камеру, выдвинул штатив, отрегулировал высоту и уселся на пол, пристроив планшет на коленях. Вращая камеру поворотным рычажком у основания штатива — взводный умелец Тоха «Шуруп» смастерил — он принялся осматривать нейтральную полосу. Ага, клякса. Белая. Вторая, третья… На бедро легли тяжелые мягкие лапы. — Видишь, приятель? Вот и пидоры. Крадутся, пока обстрел. Он щелкнул кнопкой рации: — Башня, Башня, это Маяк. Как слышите? Прием. — Маяк, это Башня. Слышу вас. На связи Дикарь. Прием. — На связи Стриж. К нам ползут. «Стриж» был позывным Гармаша. — На одиннадцать от вас, дистанция триста. Как понял? Прием. — Стриж, вас понял. Проверяю. И через полминуты: — Плюс-плюс! Вижу кацапов. Работаем. Рвануло еще три раза, и обстрел закончился: враг опасался накрыть свою ДРГ. Гармаш поводил камерой: больше ничего подозрительного. Поймал в «перископ» ползущих москалей и увидел, как первый дернулся и замер. Так, и второй лежит. Остальные спешно ползли назад. Еще двое не доползли: остались лежать на нейтральной полосе. — С боевым крещением, Питомец! С меня мясо, я помню. * * * Слово Гармаш сдержал: правдами и неправдами выпросил у кашевара кость с остатками мяса. От подарка Питомец пришел в восторг, распушил шерсть, сделавшись вдвое больше (разве собаки так умеют?!), и исполнил ритуальный танец, вертясь юлой по всему блиндажу. Облизал благодетеля с ног до головы («Уймись! Хватит!»). После чего с энтузиазмом приступил к трапезе. Это не каша, ясно читалось на довольной морде. Нет, это точно не каша! Кость щенок обглодал до девственной белизны и припрятал в углу. Регулярно вытаскивал добычу из схрона и грыз — нет, не грыз, а увлеченно облизывал часами. — Какой он Питомец! Натуральный Лизун! — заявил Тоха-Шуруп, сосед Гармаша по блиндажу. — Давай, меняй ему кличку! — Иди ты! — обиделся Гармаш. Шуруп и пошел. В караул заступать.