После ночи в карауле щенок начал понемногу выбираться из блиндажа. В солнечные дни прятался, а когда небо затягивало тучами, шастал по окопам, обследовал территорию, заглядывал в другие блиндажи. Гладить себя не давал: скалился, рычал. Опытным путем родился ритуал: надо было приобнять побратима за плечи, на глазах Питомца пожать ему руку и уведомить: «Свои, понял? Можно!». Тогда побратим переходил в разряд «своих», кому щенок доверял. К сожалению, зараза-Шуруп растрепал про любимое занятие Питомца. Теперь пол-взвода звало Питомца Лизуном. Новую кличку Питомец игнорировал; впрочем, он и на «Питомца» отзывался через раз. При обстрелах Питомец без паники прятался в блиндаж. Когда дошло до стрелкового боя, щенок засел в окопе рядом с Гармашем. Грозно рычал и все порывался рвануть в контратаку. — Сидеть, Питомец! Место! Собачьи команды щенок пропустил мимо ушей. — Нельзя! Подстрелят, дурашка… Подстрелят? Щенок внял, передумал соваться под пули. — Разведка боем, — хмуро сообщил лейтенант, когда атака захлебнулась. — Огневые точки вскрывают, ищут слабое место. С неделю держалось относительное затишье. Погода испортилась, небо затянуло серой маскировочной сетью. Накрапывал дождь: мелкий, противный. Питомец пользовался затишьем вовсю. Окончательно освоившись на позициях, он начал совершать вылазки по окрестностям. Его видели на нейтральной полосе, у позиций соседнего взвода; на поле, за которым начинался лес, попаленный фосфором. Сбежит, грустил Гармаш. А что поделать? Не на цепь же его сажать?! За эти дни пёс вымахал: куда там! Ради интереса Гармаш поднял любимца на руки — и едва не сорвал спину. Легче было бы поднять Шурупа в полной снаряге! Надо, кстати, новую подстилку соорудить — на старой Питомец уже не умещается. По окопам ползли разговоры: — Полевки куда-то пропали. Раньше спасу от них не было… — Небось, Запал всех вывел! — Может, и Запал… А где Запал? — В смысле? — Три дня кота не видел. Дикарь с Сенсом обыскались… Ночью Гармашу приснился дурной сон. Ночной лес, сплошь буреломы, поросшие бородами мха, коряги, похожие на чудищ с когтистыми лапами. Кроны деревьев закрывали небо — ни звезд, ни луны, лишь гнилушки в траве мерцали холодным светом. Чавканье, хруст, скрип. Посреди поляны, залитой лунным молоком, пировал ком спутанной шерсти, похожий на копну сена. Он пожирал содрогающегося в агонии человека. Погружал морду, или что там у него, в разодранный живот, в парующие внутренности — чавкал, хрустел костями. И еще этот скрип: заунывный, механический… Гармаш заорал — и проснулся. Кто-то облизывал его босую ступню, выпроставшуюся наружу. Сон? Явь?! Гармаш дернулся, подобрал ноги под себя; судорожно нашарил фонарик. В электрическом луче вспыхнули два ярких кругляша. Проступила косматая морда, мелькнул язык. Гармаш едва не заорал снова. — Лизун, ты?! Питомец?! Питомец обиженно заворчал: еще и ты обзываешься! Смех, злость, стыд, страх — такой дикой смеси чувств младший сержант не испытывал никогда в жизни. — А ну прекрати! Кончай лизаться, понял? В ворчании Питомца пробились виноватые нотки. — Спать! И мне дай выспаться. Питомец моргнул и сгинул. А утром на позиции объявился Влад Филонов с позывным «Фил». Вернулся из отпуска по ранению. * * * До обеда Фил мотался, как оглашенный: доложился командиру, заново встал на довольствие, получил оружие и БК. Застолбил пустующие верхние нары в четвертом блиндаже, со всеми наобнимался, всюду сунул свой любопытный нос. После обеда заговорщицки поманил Гармаша в дальний «аппендикс», где хранился НЗ, перенесенный из леса. Но сказать ничего не успел: — Все на позиции! Пидоры лезут! Атака выдалась так себе: две бэхи, человек двадцать пехоты. Бэхи, правда, успели плотно отработать по окопам. Но потом в головную удачно зарядили из РПГ — и грязно-зеленая железяка, дымя, попятилась в посадку. Не доползла, встала. Из нее тараканами посыпался экипаж: одного по ходу сняли, остальные укрылись за горящей машиной и растворились в посадке. Вторая бэха, огрызаясь, тоже отступила. По ней саданули из СПГ, промахнулись. Отступила и пехота, оставив на нейтралке трех-четырех «двухсотых». Во взводе оказалось трое «трехсотых». Вызвали санитарный «Хаммер», двоих отправили в тыл, в госпиталь. Тоха-Шуруп от госпиталя отказался: «Фигня, воюем!» Бойцы разгребали осыпавшуюся с брустверов землю, набивали патронами магазины и ленты. Начались прилеты, пришлось укрываться в блиндажах. С полчаса москали долбили позиции взвода минами, пока издалека не заработала украинская арта. Когда наступило затишье, уже в сумерках, к Гармашу опять подошел Фил. — Питомец, говоришь? Впечатляет! Давай, рассказывай. От Филова восхищения, а еще оттого, что он назвал пса Питомцем, а не Лизуном, Гармаш растаял. Фил слушал, делал круглые глаза, сыпал вопросами. — …ожог? Точно от фосфора? Ну да, от чего же еще… — …солнца не любит? Ага, фосфор. Шок, боль, психотравма. У животных? Тоже бывает. — …тяжелее, чем на вид? Ого! — …кости? Не грызет, а лижет? А кто он? Ну, вообще? — В смысле, кто? — опешил Гармаш. — Пёс, кто ж еще? — Может, волк? Или помесь? — Это тебе Кащук сказал? Фил гнул свое: — А все-таки? Гармаш натужно хохотнул: — Неведома зверушка? — Мне бабка моя рассказывала, в детстве, — Фил стал серьезным. — Про лизуна. Бабку в деревне ведьмой считали, но то такое. Много всяких страстей знала: леший, мавки, русалки, потерчата… И лизун. Редкий экземпляр, мало кто в курсе. — Бабкины сказки? Гармаш с облегчением расхохотался. — Сказки? — Фил, как ни странно, не обиделся. — Это народные верования и предания. Это демонология. — Демонология? А ты кто, охотник за привидениями?! — А я КНУ закончил, факультет религиоведения. На гражданке диссер по украинской демонологии писал. Бабкины сказки по десять раз перепроверил. Лизун — это, между прочим, чёрт в облике волка-людоеда. Живет в лесу, но может поселиться в человеческом жилище. Солнца не любит, выбирается по ночам. — Питомец и днем по позициям шастает! — Ты сам сказал: только когда пасмурно! Дальше: лижет обглоданные кости. По ночам любит облизывать лицо, волосы или ноги спящего хозяина жилища. Гармаш вздрогнул, вспотел. Про пятку он Филу не рассказывал. Вспомнилось: он проснулся ночью. Кто-то забыл задернуть брезентовый полог, в блиндаж проникал скудный свет луны, и в нем удалось разглядеть, как Питомец лижет автомат Гармаша. Смазка ружейная привлекла, что ли? От автомата Питомец перешел к магазинам, аккуратно сложенным стопкой, затем пришла очередь гранатомета Шурупа, пары ручных гранат на самодельной тумбочке. Гармаш еще забеспокоился: зацепит кольцо! Хотел вмешаться, но Питомец угомонился и вернулся на подстилку. Наутро Гармаш внимательно осмотрел оружие: ни потёков, ни следов слюны. Всё вычищено идеально, он сам бы лучше не справился. И с Питомцем ничего плохого не случилось. Хоть ответственным по чистке оружия его назначай! — Собаки вечно к хозяевам лизаться лезут! — ушел он от прямого ответа. — Лезут, — согласился Фил. — Так что теперь, Питомец — чёрт? С рогами? — Чёрт, не чёрт, а людоед. — Это кого Питомец съел? Когда?! — Возможно, прямо сейчас ест, — без тени улыбки сообщил Фил. — Где?! — А где он сейчас? — Бегает где-то. Я ему не сторож… — На нейтралке он. Там сегодня «двухсотых» прибавилось. — Откуда знаешь?