– Это его право, – согласился Владимир. – А что вы скажете о докторе Нестеренко? – Илья Никодимович работает в нашей больнице более десяти лет, он здесь на хорошем счету. – Ловцов пожал плечами. Он вроде бы положительно охарактеризовал доктора, и в то же время его тон заставлял сомневаться в этом. «Видимо, он испытывает неприязнь к Нестеренко», – решил Владимир. Доктора Нестеренко не оказалось в кабинете, его разыскали в изоляторе, куда только что доставили вновь прибывшего больного. Доктор с двумя рослыми санитарами стоял возле топчана, на котором беспокойно ворочался мужчина с грубыми чертами лица и окладистой, темной с проседью бородой. Пытаясь освободиться от пут – он был туго запеленат в смирительную рубашку, – мужчина хриплым голосом бормотал что-то бессвязное. На вид Нестеренко было лет тридцать пять. Среднего роста, коренастый, в плотно облегающем фигуру халате сверкающей белизны, с приятным открытым лицом, он сразу вызвал у Владимира симпатию. Нестеренко обернулся и, увидев вошедших, улыбнулся Владимиру и протянул ему для пожатия руку, а Ловцову лишь кивнул. – Илья Никодимович, к вашим услугам. А вы, как меня уже информировали, мой новый помощник? Владимир представился, то и дело невольно поглядывая на продолжающего что-то бормотать мужчину. – Можете идти! – сказал Нестеренко санитарам и повернулся к Ловцову: – Вас я тоже не задерживаю! Санитары и фельдшер незамедлительно вышли, а Нестеренко указал на лежащего на топчане мужчину: – Ваше мнение, коллега? Владимиру понравилось обращение «коллега», тем самым Нестеренко показал, что считает его равным себе по статусу. – Буйное помешательство? У него галлюцинации? – наобум предположил Владимир, уловив смысл нескольких слов, которые пробормотал больной. – Что касается галлюцинаций, вы это верно подметили, – кивнул с довольным видом Нестеренко. – Сапожник Савелий Никодимов, допился до белой горячки, сегодня поступил, ему кругом мерещатся черти. Наш постоянный пациент. Подлечим – отпустим, он какое-то время будет держаться, затем снова срыв, запой – и к нам. С каждым разом его состояние все хуже и хуже, и задерживается он у нас дольше. Как говорится, горбатого могила исправит. Похоже, ему до нее осталась всего пара шагов. – Нестеренко говорил все с той же улыбкой. – Считайте, это ваш первый больной. Идемте в мой кабинет, обсудим ваши дальнейшие действия. Кстати, вы знаете, каков основной принцип работы с психическими больными? Владимир напряг память, пытаясь вспомнить, что на этот счет говорил профессор на лекции о психиатрии, но Нестеренко быстро произнес: – Ne raillons pas les fous; leur folie dure plus longtemps que la notre… Voila toute la difference! – Не издевайтесь над дураками; их безумие длится дольше нашего… Вот и вся разница, – вслух перевел Владимир с французского. – Вот именно. Все люди безумны, но только некоторые имеют мужество в этом признаться. Вдруг зазвучала музыка, и, продолжая улыбаться, доктор Нестеренко вытащил из кармана серебряные часы-луковицу и посмотрел на циферблат. Мелодия часов была простая, незамысловатая и одновременно трогательная. Заметив интерес в глазах Владимира, Илья Никодимович пояснил: – Швейцарские часы фирмы Бреге. Играют каждый час. Вот только завода хватает всего лишь на двенадцать часов – весьма ощутимое неудобство. – Интересная мелодия, никогда не слышал. – Она называется «Сердце Пандоры». – Название тоже впечатляет. Видимо, имеется в виду Пандора, которая из любопытства выпустила из ящика всевозможные бедствия, обрушившиеся на человечество? – В мифе это не ящик, а сосуд – пифос, – уточнил Илья Никодимович. – Он был получен ее мужем Эпиметеем от Зевса на хранение. Бедствия Пандора выпустила, а Надежда осталась на дне пифоса, скрытая от людей. Излишнее любопытство, бывает, приводит к трагическим последствиям. – А при чем тут сердце Пандоры? Тогда должна быть любовная история. – Я не знаю, что имел в виду автор этой мелодии. Впрочем, мне это безразлично. Вернувшись вечером в гостиницу, Владимир испытал острое ощущение одиночества и снова стал сожалеть о том, что так легкомысленно покинул родной дом, отца, город, в котором родился и вырос. В Киеве у него осталось много друзей, и там он никогда не ощущал себя одиноким, не имел возможности скучать, поскольку всегда было чем заняться. Дома он мог поговорить с отцом, собеседником очень умным и много знающим, сыграть с ним партию в шахматы, заодно обсудив какое-нибудь важное событие, произошедшее в городе или стране. Владимиру нравились дальние воскресные прогулки по Киеву, он всегда открывал для себя что-то новое, неизвестное в таком родном и знакомом городе. А сейчас он вынужден печально смотреть в окно, на улицу незнакомого города. Впрочем, было еще не поздно, и он мог прогуляться по вечернему городу, далеко не удаляясь от гостиницы. Хотя особого желания отправиться на прогулку у Владимира не было, он надел шляпу, взял трость и вышел из номера. Решил пройтись по небольшой Воздвиженской, зайти в расположенную на ней Крестовоздвиженскую церковь, хотя вечерняя служба наверняка уже закончилась. Выйдя во двор гостиницы, Владимир не спеша направился в сторону возвышающейся колокольни. Когда он уже подходил к церкви, его внимание привлекла триумфальная арка с башенками, подобная той, через которую он въезжал в город, только значительно меньше. За ней оказалась пешеходная торговая улочка, зажатая между одноэтажными домами, увешанными разноцветными вывесками различных магазинов. И Владимир свернул в нее, привлеченный ее необычностью. От продавца, торгующего обувью, он узнал, что эта улочка носит гордое название Алексеевский пассаж, хотя не имеет крыши. Конечно, здешний значительно уступал масштабами киевскому Пассажу[10], куда Владимир любил ходить в синематограф Шанцера, и все же был довольно интересный. Здесь размещалось множество продовольственных магазинов, трактир с яркой аляповатой вывеской, на которой были изображены громадный алый рак и кружка с пенящимся пивом, магазины мануфактуры Щелкановцева, мебельная мастерская Миланского, обувное ателье Дубинина. Внимание Владимира привлекла пошивочная мастерская некого Бертана Буаселье, заверявшего на вывеске, что использует только оригинальные лекала из Франции, а в качестве рекламы он выставил за стеклом искусно выполненную девичью фигуру, видимо, из воска, в красивом наряде. Лицо манекена было как у живой девушки, только неестественно белое, с кружками грубо нарисованных румян. Манекен стоял вполоборота, и было в его позе что-то завораживающее, притягивающее взгляд. Уже отойдя от витрины, Владимир понял что: ощущение беззащитности, словно это была живая девушка. Пассаж оказался совсем небольшой, и Владимир, дойдя до конца улицы, вышел на Богоявленскую улочку, где тоже было множество магазинов. Затем он прошелся до полицейского управления и вернулся в гостиницу. Прогулка не принесла никакого удовольствия, все было чуждым, немым. И Владимир решил скоротать вечер, дочитав до конца рассказ «Желтый знак» из сборника «Король в желтом» Роберта Чамберса. Уже зловещий тон эпиграфа предупреждал о том, что читатель изрядно пощекочет себе нервы, столкнувшись с необычными и страшными событиями: Пусть думает красный восход, Что сделаем с ночью мы; Звезд призрачный свет умрет, Настанет царствие тьмы… 3 Очнувшись, Владимир почувствовал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Глаза тоже не открывались, зато веки стали прозрачными, и он мог видеть. Происходило нечто странное. Было шумно, возле него находилось множество людей, у изголовья стоял священник, размахивая кадилом, он что-то говорил нараспев. «Где я? Что со мной происходит?» Над ним наклонился мужчина, пристально вглядываясь в его лицо, и Владимир узнал Ловцова. Заметил его торжествующую, злорадную усмешку. – Вам показалось, – сказал кому-то Ловцов, слегка повернув голову. – Мертвее я еще не видел. Обман зрения у вас был, так сказать, иллюзия! – Ловцов хихикнул. «Кто – мертвый?! Что здесь происходит?! Он хочет сказать, что это я?!» Владимир пытался крикнуть, как-то дать знать, что он жив, но ничего не смог сделать. Странная неподвижность сковала все тело, но сознание было ясным. «Люди, я живой! Неужели вы этого не видите? Люди-и!» Внезапно он увидел рядом с Ловцовым богато одетую барышню, ту самую, из больницы, Софью Волобуеву, которую ошибочно похоронили, приняв за мертвую. «Ведь теперь это угрожает мне! – ужаснулся Владимир. – Быть заживо похороненным!» На этот раз девушка не была бледна, на щеках горели яркие румяна, а кожа необычно блестела. Она и Ловцов обменялись многозначительными взглядами, затем она кивком указала на Владимира. – Выносите покойника! – сразу скомандовал Ловцов, видимо, он был распорядителем похорон. «Моих похорон?! Я – покойник?! Этого не может быть – я живой!» Владимир вдруг почувствовал, как словно закачался на волнах и поплыл вверх, а потом в сторону дверей. – Да не так – ногами к выходу! – вмешался Ловцов. «Я живой! Помогите! Спасите!» – в панике беззвучно кричал Владимир, но никто не слышал его призывов о помощи. Владимир увидел, что его уже вынесли во двор. – Ставьте гроб на стол! – продолжал командовать Ловцов. «Выходит, я в гробу?!» И тут Владимир понял, что это все происки Ловцова, который знает, что он жив. – Накрывайте крышкой гроб! – распорядился Ловцов, явно торопясь его похоронить, даже без отпевания. «Что я ему сделал?! – терялся в догадках Владимир. – Ведь мы только вчера с ним познакомились!» Вдруг стало темно и зловеще застучали молотки, вбивая гвозди в крышку гроба. – Опускайте в яму! – нетерпеливо крикнул Ловцов. «А-а-а! – беззвучно заорал Владимир. – Я живой! Живой!» Комья земли забарабанили по крышке гроба. И тут Владимир все понял! Ловцов так поступил с ним, потому что боится разоблачения! Софья Волобуева на самом деле – восковая фигура, она лишь притворяется живой! Ведь именно ее он видел вечером в витрине пошивочной мастерской! В гробу было тесно, не хватало воздуха, и тут Владимир почувствовал, что вновь владеет своим телом. Он рванулся вверх, чтобы сорвать крышку гроба, пока на ней еще не много земли, и… Владимир лежал на кровати, туго замотавшись в одеяло и уткнувшись лицом в подушку, что затрудняло дыхание. Он тяжело дышал, ощущая, как в груди лихорадочно бьется сердце после кошмарного сна. – Больше не буду на ночь читать страшные рассказы! – вслух решил Владимир. По-видимому, именно прочитанное вызвало ужасное сновидение, которое продолжало прокручиваться перед глазами, словно эпизоды фильма в синематографе. Приехав в больницу, вникая в новую для него специфику работы, Владимир продолжал находиться под впечатлениями сновидения. Он ощущал настороженность и подозрительность по отношению к Ловцову, словно тот и в самом деле что-то замышлял против него. А увидев в коридоре барышню Софью, растерялся и стал внимательно всматриваться в нее, что крайне не понравилось ее спутнику. На этот раз это был не отец Софьи, а молодой мужчина лет тридцати, с аккуратно подстриженной бородкой, весьма щегольски одетый, подобно тем франтам, которые вечерами дефилируют по Крещатику между ресторанами и варьете с модно одетыми барышнями. В Чернигове, судя по тому, что успел увидеть Владимир, люди одевались гораздо проще, скромнее, чем в Киеве. Этот разряженный, пышущий здоровьем господин и очень бледная Софья, одетая в темное платье до пят, идущая с низко опущенной головой, представляли собой странную парочку.