– Это значит, что большинство – идиоты! – взвизгнул Хильфингер, потеряв самообладание. – Кретины! Сентиментальные придурки! Вы наделяете душой то, у чего ее быть не может! Никогда! НИКОГДА! – Вы правы, – улыбаясь, согласилась Маргарет Эштон, и он осекся. – Мы наделяем душой все, даже то, у чего ее заведомо нет. Но может быть, когда-нибудь случится так, что эта странная нелепая привычка вдруг обернется истиной. Я не знаю, как и когда это произойдет. Но мы не позволим вам отобрать у нас этот дар. Она выдернула из руки Диксона лист и поставила на нем размашистую подпись. Диксон собирался применить одну из своих улыбок горячей благодарности, но почувствовал, что под ее взглядом у него что-то случилось с губами. – Вы вообще никогда ничего у нас не отберете, – отчеканила Маргарет Эштон. * * * Скрип-скрип. Скрип-скрип. Солнце садилось за лес. Над западными холмами собирались легкие облака. – Том, в ловушке снова крыса, – заметила миссис Эштон, не отрывая глаз от вязания. – Убей ее, пожалуйста. – Да, мэм. Шуршала кукуруза, пересыпалась пшеница. Энтони толкал к сараю старую тележку. Дэнни раскачивал на качелях визжащую от восторга сестру. Робот Том удалялся от дома. На сгибе его локтя болталась ловушка для крыс. Робот Том вышел на край поля, присел на корточки, разжал скрипучие металлические пальцы. И выпустил маленькую серую крысу в золотую траву. День святого Патрика Этот рассказ победил на конкурсе «Рваная грелка» в две тысячи шестнадцатом году, что до сих пор является предметом моей большой гордости. Тема была сформулирована так: «Машина неопределенного времени». Патриком зовут моего пса. Я давно хотела использовать где-нибудь это имя. «День» – один из тех текстов, которые появляются в голове сразу и целиком, их не нужно придумывать, и это всегда подарок. – Простите меня, святой отец, ибо я согрешил! Бран всхлипнул и уронил слезу размером с голубиное яйцо. – Да ну? – усомнился Патрик. – Страшно согрешил! Ноги толстяка подогнулись, и он бухнулся перед священником на колени. Церковное крыльцо обреченно скрипнуло. По частоте таких падений Бран держал первое место среди жителей общины. Иногда у Патрика закрадывалась мысль, что жирный олух пытается таким образом контролировать свой вес. В тот день, когда у преподобного не хватит сил, чтобы поднять его, Бран примется худеть. – Что говорят по этому поводу Два Ствола? – философски осведомился Патрик, не делая и попытки помочь духовному сыну. Бран уставился на него снизу вверх. В таком ракурсе он напоминал молочного поросенка на рыночном прилавке. Крепкого такого, переросшего поросеночка. С пятидневной щетиной. Мимоходом отметив, что это заимствованное воспоминание, Патрик поощрительно улыбнулся толстяку. – Ну же, Бран! – Оберни деньги, посчитай стволы, пристегни ремень? – выдавил тот после мучительных раздумий. Священник укоризненно покачал головой. – Друг мой, Слово должно идти прямо к сердцу. Подумай еще. Бран даже вспотел от натуги. Или от непривычки к долгому стоянию на коленях. – Не помню, святой отец. – Лишний вес тебе на мозги давит! – процитировал Патрик. – Запомни это и не пытайся думать своей головой. Предоставь мне решать, греховно ли твое деяние. Так что ты натворил? – Я влепил Фани оплеуху! Бран уткнулся в колени Патрику и облегченно зарыдал. Пару минут священник выжидал, положив руку на содрогающееся плечо. Наконец толстяк шумно всхлипнул, и Патрик потянул его вверх. – Ты сильно разозлился, сын мой? – Она обозвала меня паучьей мошонкой! – Бран вытер слезы, нагнулся и ожесточенно потер колени. «Весьма образное сравнение», – мысленно одобрил Патрик. А вслух нравоучительно заметил, что слово может быть как легче пера, так и тяжелее камня. Лишь тому, кто слышит, дано наделять его весом. – И бросила в меня дохлой чайкой! – выкрикнул Бран. Если бы Патрик умел вздыхать, он бы вздохнул. Порой ему остро не хватало этой функции. – Дурно не то, что ты ударил ее, Бран. А то, что вышел из себя. Священник обернулся и прищурился, пытаясь рассмотреть в стайке вопящих детей рыжую головенку Фани. – Она в сознании? – Господь всемогущий, да вы что! – испугался Бран. – Облаяла меня и удрала. Но Патрик уже и сам обнаружил на ветке дерева знакомую фигурку. Судя по тому, что он видел, девочка не оставила своих упражнений на точность броска. Только на сей раз мишенью выступали сыновья Брана. – Она швыряет в них овечьим дерьмом! – взвизгнул толстяк и дернулся, но Патрик удержал его на месте. – Чему я учил тебя, сын мой? Под его укоризненным взглядом Бран густо покраснел. – Спокойствием и благожелательностью душа очищается от скверны. – Вот именно. Предоставь своим мальчикам самим получить этот небольшой урок. Бран покорно склонил голову. – И помни, что чрезмерная забота ведет к беде! Невмешательство – вот главный принцип воспитания. Ты понял меня? – Да, святой отец. Из-под дерева донеслись вопли, полные бессильной ярости. Фани определенно делала успехи. – Гнев есть обратная сторона радости, ненависть – обратная сторона любви. – Патрик двинулся вдоль берега, и Бран, пыхтя, последовал за ним. – Ты чрезмерно печешься о своем достоинстве. Потому-то тебя так рассердила выходка девочки. Завтра в наказание будешь помогать ее отцу латать крышу амбара. За его плечом жалобно пискнули. Патрик подождал, но других звуков не последовало: несчастный Бран, похоже, заранее пытался справиться со своей боязнью высоты. – Что говорит нам Американский Психопат? – священник остановился и поднял палец к небесам. – Если у девки хороший характер, это подозрительно! В сотне шагов от них на краю скалы в наспех выстроенной будке высилась крепкая фигура сторожевого. Патрик не умел читать мыслей, но доподлинно знал, о чем думает молодой Рот. Его, лучшего охотника общины, заставили торчать здесь как чучело на огороде и беспрестанно пялиться в море, словно оттуда могла показаться баба с упругими сиськами. Еще и вручили трещотку, будто в издевку: мол, наслаждайся ее истошным визгом, малыш. А все священник, будь он неладен! Впрочем, трещотка должна была подать сигнал лишь один раз. Или не подать вовсе. Патрик снова обернулся к толстяку: – Что делает тебя сильным?