К счастью, бармену не нужно запоминать имена клиентов, только напитки, которые они пьют. Так что будь в баре паспортный стол, я бы выдал ему документ на имя «Калдырь Водка». Калдырь Водка считает меня другом. Но я никому не друг. — Послушай, Роберт… — начал Калдырь, но тут дверь бара распахнулась. Резко. Резче чем тут принято. Раньше никто не заходил ко мне в бар, открывая дверь с ноги, но всё когда-то бывает в первый раз, верно? Новое лицо. Для меня это не бог весть какое событие — хотя городок небольшой, тут полно людей, с которыми я не знаком. Если человек не ходит в бар, я избавлен от необходимости знать о его существовании. Но то, с каким удивлением посмотрели на него Заебисьман и Швабра, намекает, что лицо действительно новое. Чумазая рожа. Татуировки. Виски выбриты, в ушах кольца, в носу пирсинг. Красавчик. На лбу набито DIE YOUNG, но он почему-то жив. Непорядок. Этот эталонный образец дурного cockney-punk-а протопал клёпаными ботами к стойке, оперся на неё рукавами драной кожаной куртки и сказал: — Пивцо, чел. И кэш, чел. Калдырь встал с табурета и брезгливо пересел подальше, от панка пахнет немытым телом и носками. — Я тебе пива, ты мне денег, — напомнил я новому клиенту, как устроен корыстный мир алкогольной коммерции. — Слы, чел, трабло не аскуй. Пивцо и кэш. И я скипну, чел. Рили. — А если нет? — То останусь, чел. Оно те надо? Рили? — Так иди. Без пива, — я указал на табличку «Мы можем отказать вам в обслуживании без объяснения причин. Администрация». Единственное добавление к интерьеру, которое сделал я. — Ты не въехал, чел, рили. Пивцо. Кэш. Надо. А то трабло. У тебя, трабло, чел, рили. Я ж как говно, могу выйти, а могу изговнять. Рили, чел, пивцо и кэш того не стоят. Калдырь пожал плечами и, недовольно скривившись, ушёл от стойки в зал. Швабра оставила швабру и вышла на улицу. Тот… ну… всё время забываю… последовал за ней, и я его снова забыл. Только муж Мадам Пирожок (барный паспорт — Муж Пять Стаканов), продолжал спать на стойке, да Заебисьман смотрел на панка поверх очков с живым интересом юного натуралиста. — Слы, чел, их уже блевать тянет. От меня всех тянет, рили. Я говночел, чел, — он ухмыльнулся, раздвинув тонкие бледные губы и показав жёлтые кривые резцы. Одного не хватает, и это ничуть не удивительно. Я бы ещё проредил. — Если останусь, то в твой кабак даже ассенизатор не зайдёт, не сблевав. Пивцо, чел. Кэш, чел. Не аскуй трабло, чел. Он достал из кармана выкидной нож и щёлкнул им, высвободив небольшое хищное лезвие. — Не напугал, — покачал головой я. Панк мне омерзителен, но не больше, чем любой другой человек. От него не тянет агрессией, он просто блефует. А ещё у меня под стойкой дробовик. Перехватив нож, так, что лезвие торчит из кулака вниз, парень начинает корябать им стойку, оставляя глубокие царапины в полированном дереве. — А вот это ты зря, — сказал я укоризненно. — То ли ещё будет, чел. Я предупреждал, рили. Я говночел, чел. Дверь бара снова распахнулась, и в проёме казённым литым монументом воздвигся наш Депутатор. (Барный паспорт: Депутатор Виски). Из-за его могучего плеча выглядывает, злобно щурясь, Швабра. Не сбежала, значит, а проявила гражданскую сознательность, метнувшись в полицейский участок. — Что ж вы, молодой человек, безобразничаете? — сказал Депутатор ласково. — Слы, чел, ты чо за чел? — оскалился на него панк. — Помощник шерифа, — представился спокойно Депутатор. — Ножичек-то положи, положи. А то пальчик порежешь. — Чо за базары, полис? Я чо? Я ж ничо, чел. Онли пивцо, рили. Ну, чуток кэша асканул, подумаешь. Рили крохи, на бастикет, чел! Мне уехать, чел, иначе будет трабло, чел. Рили трабло, полис, оно тебе не надо, поверь мне. Я говночел, где я — там всё говно. Зачем вашему говнотауну говночел? Вам мало говна, полис? — Что он успел натворить, Роберт? — спросил меня Депутатор. — Да почти ничего, — ответил я. — Стойку, вон, поцарапал, и только. — Порча имущества, угрозы, появление в общественном месте в непристойном виде, — подытожил Депутатор. — Сопротивление аресту прибавлять будем? Я же говорю, зря он стойку попортил. Бар — это наше всё. — Слы, полис, а что ты мне сделаешь, рили? Я ж говночел. Говно не изгавнять, говну не нагавнить. — Пойдём, — сказал веско Депутатор, кладя свою могучую длань ему на плечо, — Так надо. Панк съехал задницей с табурета, сложил и безропотно отдал ножик, потопал растерянно к выходу, бормоча на ходу: — Рили полис, ты чо? Чо вы привязались, челы? — Ну вот и заебись, — сказал удовлетворённо Заебисьман, когда они вышли за дверь. Мир в очередной раз подтвердил его жизненную позицию. — Заебись же, Роберт? — Рили, чел, — ответил я ему, и он радостно заржал, тряся пейсами. — Ещё пива? — Нет-нет, — торопливо отказался Заебисьман, — я это ещё не допил. Я был уверен в ответе. *** — Экий мерзкий тип, — сказал вернувшийся за стойку Калдырь. — Бывает же. — Тип как тип, — пожал плечами я. — Ну да, нашёл у кого спросить. Знаешь, Роберт, я поражаюсь твоей доброте. — Доброте? — машинально огляделся в поисках какого-то другого Роберта, но за стойкой только я. — Да, ты готов выслушать любого урода. Даже этого… Говночела. Выслушать и не осудить. Даже меня. — А с тобой что не так? Ты же не портишь мебель, — сказал я, рассматривая нацарапанный на стойке знак. Не то руна, не то кабалистический символ, не то логотип какой-то неизвестной мне группы. Панк-группы, надо полагать. — Я… Эх… Всё со мной не так, Роберт. Я не очень хороший человек. — Все не идеальны, — я снова принялся протирать многострадальный стакан. — Знаешь, как я дошёл до жизни такой? — Нет, но можешь рассказать, если хочется. Для этого я тут и стою. А если не хочется, то не рассказывай. — Даже не знаю… Ты не решишь, что я сошёл с ума? Это довольно странная история… Впрочем, — Калдырь внимательно посмотрел на меня чрезвычайно трезвым взглядом, — Пожалуй, именно ты и не решишь. Интересно, за кого он меня принимает? — Я приехал сюда… Чёрт, кажется, что лет сто прошло, — грустно усмехнулся Калдырь. — Время тянется особенно уныло, когда ты один. И когда бар не работает. — Он работал. Я в нём пил в день приезда. — Именно об этом я и хочу тебе рассказать, хотя сам уже не уверен в реальности произошедшего. Случилось это… Ну, наверное, через месяц после приезда. Я и до того изрядно выпивал, если честно. Работа нервная, этически неоднозначная, постоянные переезды, никаких близких знакомств и так далее. Платили неплохо, но с социализацией не срослось. Пил от одиночества, скажем так. — А что за работа? — спросил я просто потому, что вопрос напрашивался. Так-то мне плевать, конечно. — Ну… — замялся Калдырь. — Не говори, если не хочешь. Сама история, как я понимаю, от этого не пострадает. — Нечто вроде… — он нервно оглянулся и понизил голос. — Неформального мониторинга технологических компетенций. Но я тебе этого не говорил.