— В односолодовый? Не кощунствуйте. Оставьте это любителям кукурузного бурбона, который относят к виски только из-за американского снобизма. — Многие считают, что лёд проявляет вкус солода, — сказал я, наливая, — делает его более выпуклым. — Я скажу вам, что он делает более выпуклым! — засмеялся мужчина. — Кошелёк бармена! Когда в стакане лёд, то никак не поймёшь, сколько там виски. Я не имею в виду вас, — поправился он таким тоном, что я сразу понял — ещё как имеет. Мужчина мне не нравится, но это нормально. Мне никто не нравится. — Терпимо, — сказал тот, попробовав. — По-настоящему хорошие напитки в барах не подают, но сойдёт и этот. Я директор. — Директор чего? — Завода, разумеется. Весь этот городишко, с землёй, дорогами, трубами, проводами, людьми и, кстати, баром существует только потому, что существует мой Завод. — Раз вы директор, то он вряд ли ваш, — спокойно уточнил я. — Директор — наёмный служащий. — Это неважно, — зло ответил мужчина, — здесь всем распоряжаюсь я. Учтите это. — Неужели я должен вам бесплатную выпивку? — Вот ещё! Мне не нужны подачки! Я могу купить весь этот бар вместе с вами! — Тогда что вам надо? — Чтобы вы поняли, кого надо держаться. — Буду держаться за пивной кран. — Это сейчас. Но лето закончится. И это произойдёт скоро. — И что? — я взял стакан и принялся его протирать. — А то, что придёт сентябрь. — Обычно так и происходит каждый год. А пока, может быть, ещё виски? — В другой раз. Я ещё зайду. — Всегда рад, — соврал я. — Он просто хотел на тебя посмотреть, — прокомментировал полупьяный Калдырь. — Зачем ему? — Бармен – важная социальная функция… — Где я это слышал? — Налей ещё пятьдесят. — Важная для чего? — Да без понятия. Я, во-первых, приезжий, во-вторых, большую часть времени пьян. Вот ещё пару порций приму и пойду на работу. — Куда? — На завод, куда ещё. — То есть это был твой босс? — Иметь боссом сразу директора, — рассмеялся Калдырь, — это слишком круто. Я просто ночной уборщик. Так что налей ещё, надо выглядеть трезвым. — Пьёшь, чтобы работать, и работаешь, чтобы пить? — Вот такая я сложная противоречивая личность. — Говнюк и душнила, — сказала Швабра вполголоса, — вытирая разлитое на пол пиво. — Я? — расстроился Калдырь. — Директор ваш. Каждое первое сентября припирается к нам в школу и толкает речь часа на полтора. Про гражданский долг, трудовое воспитание, дисциплину, недопустимость всякого там… И что каждый должен работать на заводе, потому что завод — это и есть город, а город — это и есть завод. И что все мы одна большая трудовая семья, и должны все вместе… чего-то там должны, в общем. На этом месте я обычно уже засыпаю, такой он нудный. — Директора всегда так делают, — философски заметил Калдырь. — Работа у них такая. — Знаю я, какая у него работа, — буркнула злобно Швабра, — у меня там мать всю жизнь проработала, а теперь брат. «Одна большая трудовая семья», как же! Чтоб он сдох, директор этот. Ни за что не пойду на завод. — Проблема моногородов — отсутствие выбора, — пояснил Калдырь, обращаясь ко мне. — Тут нет никакой работы, кроме завода. Вообще. Вся сфера услуг — мелкие семейные бизнесы, они не нанимают посторонних. Муниципальные службы крошечные, и они укомплектованы. Для нового бизнеса нет клиентов, потому что рынок сбыта локальный и ультраконсервативный, имеющиеся ниши закрыты, создать новые невозможно в силу недобора критической массы потребителей. Чтобы продать людям новую услугу, надо создать новый тренд. Для нового тренда людей должно быть достаточно много, чтобы их слабости и глупости могли резонировать. В микросообществах это невозможно, поэтому маленький городок — худшее место для стартапов. Ты тут первый работодатель за… чёрт его знает какое время. Твоя уборщица выхватила уникальный шанс. Ей повезло. — Это ему со мной повезло, — буркнула Швабра, меняя пепельницы. — Сортир сам себя не вымоет. — Я вижу, ты разбираешься в бизнесе? — спросил я. — Разбирался когда-то, — махнул рукой Калдырь. — Теперь я просто пьяница с потрясающей карьерной перспективой ночного уборщика. — Всякий труд почётен. — Ой, вот не надо нести эту чушь! — Швабра распрямилась и оперлась на швабру. — Труд — это то, что надо перетерпеть, чтобы получить деньги. Чем больше денег, тем терпеть легче. Я отмываю чужую ссанину за гроши, и ничего почётного в этом нет. Одноклассники, встретив на улице, показывают мне в спину пальцами и кричат: «Сортирная тряпка!» И это ещё учебный год не начался! — Никто тебя не заставляет, верно? — Иди к чёрту, босс. Жизнь заставляет. Здесь я хотя бы делаю это за деньги. Глава 5. Калдырь Водка Раньше мне было интересно, почему бармены всё время протирают стаканы. Теперь я знаю. Нет, не скажу. Это ужасная тайна. Если вы её узнаете, то вас придётся убить штопором. Или шейкером. И то, и другое очень больно и обидно, но третий вариант ещё хуже: вы тоже станете барменом. — Уже не могу представить бар без тебя, — вздохнул Калдырь. — Впрочем, всё, что было тут до тебя, я вообще плохо помню, потому что был трезв. Налей ещё. — Но ведь я не первый бармен здесь, — напомнил я, наливая сто грамм «Столичной». Калдырь пьёт только водку, и только чистую. Не разбавляет и не закусывает. Ему нужен от выпивки только спирт. — Мы об этом уже сто раз говорили, — покачал головой он. — До тебя бар почти год стоял закрытым. — Я пил в нём в день приезда, — в очередной раз повторил я. — Ты же не пьёшь, ты бармен! — Тогда я ещё не был барменом. — Разве ты не родился с шейкером в руке? — удивился Калдырь и резко выпил. Зажмурился, втянул носом воздух, задержал дыхание, чтобы даже молекула спиртовых паров не покинула организм. Усвоилось. Выдохнул. Открыл прояснившиеся глаза. — Если нет, то первая часть твоей жизни прошла зря. Ты прирождённый бармен. Калдырь, будучи трезв, выглядит и чувствует себя пьяным в стельку, приходя в себя по мере набора градуса. Поэтому наиболее адекватен сейчас, под самое закрытие. После полуночи выйдет на работу в ночную смену, постепенно косея, а к утру, когда спирт окончательно выветрится, добредёт по стеночке домой, где упадёт в кровать и забудется пьяным сном. Проснётся в состоянии, близком к алкогольной коме, из последних сил доползёт сюда и начнёт приводить себя в человеческое состояние. Рюмка за рюмкой. — Спасибо тебе, Роберт, — сказал Калдырь внезапно. — Чего это ты вдруг? — спросил я осторожно. — Ты структурируешь мою жизнь. До твоего приезда я мог работать только отрицательным примером на лекции о вреде пьянства. Я был жалок и отвратителен. Он и сейчас не супермен, если честно. — Я ни с кем не говорил чёрт знает сколько времени. А сейчас я иногда даже могу вообразить себе, что нормальный. — Что есть норма? — ответил я философически. Стакан в моей руке скоро сотрётся в рюмку. — Нет, ты не понимаешь, — покачал головой Калдырь. — Налей мне ещё. — Тебе не хватит? Выглядишь трезвым, как баптистский проповедник. — Сегодня можно! Представляешь, Роберт, я, кажется, влюблён! Я встречаюсь с женщиной! — Да, за это стоит выпить, — сказал я, наливая. Дело к закрытию, бар почти пуст. Лежит головой на столе муж Мадам Пирожок. Трёт пол шваброй Швабра. Задумчиво читает книгу, мусоля единственный за вечер бокал с пивом, Заебисьман. Пялится в беззвучный телевизор этот… Ну… Как его… Чёрт, вечно забываю о нём. Именовать людей так, как их назвали родители, бессмысленно. Родителей можно понять. Получив в роддоме свёрток неизвестно чего, они должны немедленно как-то обозначить его перед обществом и миром, хотя это существо ещё ровно никак себя не проявило. Нельзя же всех младенцев называть «сруль крикливый»? Это вызвало бы путаницу в метриках. Но я счастливо избежал печальной участи вбросить в мир ещё один источник разочарования, поэтому не обязан придерживаться хомонимических условностей. Назови человека по имени раз, два, три — и вот он уже становится частью твоего мира, раскинув повсюду тонкие ниточки взаимосвязей.