— Чего не понимаю? — Что все скажут, если ты придёшь со мной платье покупать? — Что? — Ты думаешь, почему я блевала в школе? — Из-за говна в сумке? — Я тебя умоляю, я тут сортир мою каждый день! Говно как говно, что из-за него блевать-то? Нет, из-за тебя. — И чем я заслужил? — Мне на перемене начали рассказывать, что ты меня… Ну, то есть я у тебя… Ну, в общем, мерзость всякую. Да ещё с подробностями, на которые у меня бы фантазии не хватило. Меня тошнит, а им весело. Проблююсь, выйду — а они по новой, в деталях обсуждают, что да как. Я опять блевать, до желчи, а они ржут. Если бы урок не начался, вывернулась бы наизнанку, наверное. — Отличное начало учебного года. — И не говори. Так что засунь свою благотворительность себе в задницу, пожалуйста. Не нужно мне от тебя ничего, кроме зарплаты, и тебе от меня ничего не нужно, кроме швабры. Давай этим и ограничимся, ладно? — Как скажешь. Тем более, уже и открываться пора. *** Училка пришла, когда уже стемнело. Бар полон. Кажется, никогда ещё не собирался такой аншлаг — не только все завсегдатаи разом, но и новые лица. Похоже, первое сентября заставило многих вспомнить, что они уже не школьники, возрадоваться и немедля отметить этот счастливый факт. Плывёт в воздухе табачный дым, играет музыкальный автомат, смешиваются в белый шум разговоры, я разливаю со скоростью циркового жонглёра. Идущую через зал Училку провожают удивлёнными и часто не самыми добрыми взглядами. Местное общество отчего-то придерживается мнения, что учительница — это что-то вроде монахини. Должна служить Божеству Образования, соблюдая строжайшую аскезу. Не ожидал её здесь увидеть в такой час. — Мохито? — спросил я, потянувшись за стаканом, и только потом поднял глаза на её лицо. — Не мохито, значит. Что случилось? — Мой сын. Он пропал. Женщина бледна так, как бледнеют чернокожие, в серый пепел. В больших тёмных глазах плещется ужас. — Успокойтесь. Воды? — Да, пожалуйста. Я налил минеральной. Её зубы стучат о стакан, руки дрожат. — Не надо паники. Это маленький тихий город… — я вспомнил застывшую боль в мёртвых глазах Калдыря, но упрямо повторил: — Тихий город. Как давно вы его видели? — Утром. Перед тем, как ушла на работу. Я обычно беру его в школу с собой, но сегодня там столько суеты… Попросила посидеть дома, ведь он уже большой мальчик. Вернулась, а его нет. Я уже оббегала все места, никто его не видел! — Почему вы пошли не в полицию, а сюда? — Там темно, дверь закрыта, а вы… Чёрт, ну вот куда унесло Депутатора, когда он нужен? — Вы же сегодня ездили на полицейской машине… Я подумала… Вы и говорите как полицейский! Простите, я просто не знаю, что мне делать! — Не паниковать. Мальчика нет всего несколько часов. Он мог загуляться, забыть про время… — Нет, — помотала курчавой головой она. — Только не он. Он очень обязательный! Всегда делает, как я скажу! — До поры до времени, поверьте. У каждого пацана наступает однажды возраст безумного идиотизма. Может быть, пришла его очередь. Вы правильно сделали, что пришли сюда, полиция подтянется позже, а пока… — Внимание! — сказал я громко, выключив музыку и постучав мерной ложечкой по бокалу. — Важное сообщение. У этой женщины (вы все её знаете, это ваша школьная учительница) пропал ребёнок. Скорее всего, ничего страшного не случилось, но лучше бы так было и дальше. Поэтому я прошу вас, вас всех, припомнить, не видел ли сегодня кто-нибудь этого мальчика. Вы наверняка в курсе, как он выглядит, обойдёмся без описаний. Итак, кто что может сказать? Направленные на меня взгляды потухли, люди разом отвели глаза, отвернулись, уставились в свои стаканы и рюмки, зачиркали зажигалками, закуривая. В нашу сторону обращены одни затылки. Что творится? Если пацана никто не видел, то должна быть рефлекторная отрицательная жестикуляция — покачивание головой, пожатие плечами, разведённые руки, сочувственные заинтересованные взгляды с оглядкой на соседей. Заткнуться и отвернуться, как будто я не обратился к ним с просьбой, а внезапно громко пёрнул — мягко говоря, нетипичная реакция в таких случаях. Сидящие у стойки быстро допивают, кладут деньги и идут к выходу. Сидящие за столами начинают собираться. Что тут происходит, чёрт побери? — Я не понимаю, — жалобно говорит Училка. Глаза её быстро наполняются слезами. — Так, — сказал я громко и чётко. — Бар закрывается досрочно. Прямо сейчас. Допивайте и выметайтесь, или оставайтесь и помогите искать ребёнка. Ни один не остался. Ни один. Глава 16. Водила Гамбургер — Мы потеряли до черта денег, — мрачно сообщила Швабра, глядя как клиенты покидают бар. — А такой жирный был вечер… — Это единственное, что тебя смущает? — спросил я, собирая посуду. — То, что в городе одни бессердечные говноеды, для меня не новость. — Ты тоже тут живёшь, — напомнил я. — И я не подарок. Что будем делать? — Где вы в последний раз видели сына? — обратился я к Училке. — Дома, утром, — всхлипнула она. — Давайте прогуляемся к вам домой. Надо же с чего-то начинать. Ну, и вообще, вдруг он уже вернулся? Увы, небольшой чистенький домик пуст, окна темны. — Дом принадлежит вам? — Город выделил как учительнице. Мне тут не принадлежит ничего… Одноэтажный коттедж, три комнаты и столовая-гостиная-кухня. Ванная. Кладовка. Очень чисто, умеренно уютно, везде идеальный порядок. Даже в детской. — Здесь ничего не изменилось с утра? — спросил я, оглядывая помещение. Аккуратно заправленная узкая кровать. На столе чистота, на полке учебники и тетради — видимо, Училка занимается с ним сама. Игрушки не разбросаны, а расставлены на специальном стеллажике. Конструкторы. Машинки. Электрическая железная дорога. Ни одного завалящего пистолетика, что для мальчика слегка странно. — Нет, я слежу, чтобы он всё ставил на место… — Одежда? Обувь? В чём он ушёл? Посмотрите, пожалуйста. Училка раскрыла створки встроенного шкафа — внутри него, как и следовало ожидать, ничего не валяется скомканным и не распихано по углам. Рубашки на вешалках, футболки сложены квадратиками на полках, бельё разложено по пакетам. — Всё тут, кроме того, что было на нём. — И это?.. — Джинсовые шорты. Белая майка. Обувь в прихожей, надо посмотреть… Оказалось, что все пацанячьи кеды-кроссовки-сандалии на своих местах. — Он что, ушёл босиком? — спросила растерянно Училка. — Я не понимаю… — Он не ушёл. Его забрали, — сказал я, осмотрев дверь. — Замок тут паршивый, полотно двери просто отжали от косяка, вставив что-то в щель. На дереве остался отчётливый свежий след. — Моего сына похитили? — сползла по стене Училка. — Очень похоже на то. — О боже… Что же делать, что делать?