– Ой, я тебя умоляю. – Ну хорошо, он плох, но знаешь, по-моему, это один из тех плохих фильмов, которые хорошо смотрятся. Типа “Заклятия долины змей” или этого, как его, “Акульего торнадо”. – Ну да. – Магда потянулась, хрустнула пальцами. – Хочешь еще что-нибудь посмотреть? – Ты чего, два часа ночи. – Ну и? – Тебе завтра на работу. – Но только к десяти. – В кровать. Это приказ, черт подери! – пробасила Юлита, подражая трубному гласу Бучека. – Ладно, ладно. – Магда нехотя встала с дивана. – А я-то думала, что из нас двоих я рассудительная сестра… Тогда сладких снов! – Споки-ноки. Магда поплелась в спальню, а Юлита принялась за уборку гостиной: стряхнула крошки с дивана, сложила клетчатые пледы, засунула грязные бокалы в посудомойку. Потом вытерла руки полотенцем и подошла к застекленной стене вдоль всей гостиной. Выглянула на улицу. Темно, пусто, ни души. Когда-то ей нравилось, что в квартире Магды такие большие ничем не прикрытые окна: светло и современно. Теперь она жалела, что на них нет плотной шторы, которую она могла бы задернуть. “Нетфликс” все еще показывал название фильма: “НЕСЛОМЛЕННЫЙ”, 16+, год выпуска: 2016, 1 ч. 47 м. Когда все потеряли надежду, он один не сложил оружия. Он будет биться до конца. По своим правилам. Последний полнометражный фильм с участием Бучека. Юлита выключила телевизор и положила пульт на журнальный столик. Фильм был и правда плохой. И дело не в слабой актерской игре, ужасных спецэффектах и деревянных диалогах, вечной головной боли польского кино. Он был просто наивный и плоский, а все персонажи либо кристально чисты душой, либо инфернальные злодеи. Сказка для больших детей, от которой теплело на сердце. Юлита выбрала его, иррационально понадеявшись, что это как-то приблизит ее к Бучеку: что она прочтет что-то у него на лице, словно гадалка по руке, а может, на нее снизойдет озарение. Ничего подобного, актер как был, так и остался загадкой. “Как же так, – думала она, на цыпочках идя в свою комнату, ступая как можно тише, чтобы не разбудить спящих за стеной детей, – почему я по-прежнему ничего о нем не знаю?” Она прочитала десятки интервью, воспоминаний, статей из желтой прессы – но ее преследовало ощущение, будто она видит лишь картонного персонажа, шаблонного и плоского, как сыгранный им несломленный поручик. Почему он развелся с первой женой? Почему в конце восьмидесятых уехал в Швецию? Правда ли, что у него были проблемы с алкоголем? Ответов на эти вопросы у нее не было, а те, у кого они были, не желали с ней общаться. Телефон моргал красным. Четыре неотвеченных вызова от Леона Новинского. “Завтра перезвоню”, – подумала Юлита, надевая теплую пижаму. Она легла в кровать, но чувствовала, что не заснет, что слишком много мыслей клубится в ее голове, поэтому включила ночник и достала ежедневник Бучека. Переворачивала страницы, по три раза перечитывала каждую запись, проверяла фамилии людей, с которыми он встречался. Актер, актриса, актер, какой-то священник, миллионер и филантроп, еще один актер. Записи, репетиции “Нетландии” в детском театре, поездка на фестиваль. Все это ей никак не помогало, ни к чему не приближало. Отчаявшись, она бросила дневник в сторону. Он ударился об стену и упал на пол, открывшись на самом начале, на календаре за 2018 и 2019 годы, двадцать четыре месяца в плотной таблице, названия месяцев и дней недели, напечатанные малюсеньким шрифтом, на двух языках, по-польски и по-английски. Некоторые даты были легонько подчеркнуты карандашом: наверное, чьи-то дни рождения, годовщины. Но почему Бучек подчеркнул букву Y в слове styczeń, J в June, Z в niedziela[46]. – О, черт… – прошептала Юлита. – Не верю, просто не верю… Она подскочила с кровати. Открыла сумку и перерыла ее содержимое в поисках ручки. Ручка куда-то запропастилась. Юлита заглянула в ящик стола: какие-то провода, флешки, запутавшиеся в гордиев узел наушники, но ничего, чем можно писать. Она выругалась себе под нос, схватила ежедневник Бучека и помчалась в гостиную, чуть не упав на повороте. Раньше Магда хранила ручки в стакане возле домашнего телефона, но год назад она от телефона избавилась, стакана тоже нет… Да и вообще, кто в наши дни пользуется ручками?! Она огляделась по сторонам, и наконец ее взгляд упал на маленький белый столик у стены, творческий уголок Саши и Войтека. Юлита достала из стоявшей рядом корзины листок бумаги, на котором один из детей нарисовал нечто, напоминающее корову на мотоцикле, и фиолетовым восковым мелком выписала подчеркнутые Бучеком буквы и цифры: l12muifye5m4ldjz “Абракадабра какая-то, – разочарованно подумала она, сложив бумажку в четыре раза. – Опять мимо”. Когда на часах высветились цифры 02:45, прозвенел будильник. Прокурор Бобжицкий встал с кровати, осторожно выскользнул из-под одеяла, чтобы не разбудить спящую на нем собаку, набросил на плечи халат и вышел из спальни. Сначала он включил чайник и заварил себе чай: черный с ложечкой меда. Потом пошел в гостиную и тщательно зашторил все окна, а затем включил телевизор на ненастроенный канал. На экране мельтешили снежинки, из динамиков доносился едва различимый статичный треск. Прокурор Бобжицкий включил громкость на максимум. “Так лучше”, – подумал он, после чего открыл стоявший в углу шкафчик и достал из него мобильный телефон: старая неудобная модель. Сим-карта на чужую фамилию. Он включил его, а затем набрал по памяти номер с австралийским кодом, плюс шестьдесят один, и кодом штата Квинсленд, ноль семь. После пяти сигналов в трубке раздался мужской голос. Майкл Шабала, прокурор, с которым они познакомились на конференции Международной ассоциации прокуроров в Дубае несколько лет назад. – Алло? – Привет, Майкл. Это Цезарий. Меня слышно? – Немного трещит, но слышно, да. – Как дети? – Хорошо, спасибо. – А Саманта? – Еще лучше. Передает тебе привет. – Бобжицкий услышал на заднем плане крик попугаев: должно быть, Майкл вышел из офиса пообедать. – А теперь давай ближе к делу, потому что я не верю, что ты звонишь с другого конца света, чтобы узнать, как дела у моей семьи. – От тебя ничего не скроешь, – согласился Бобжицкий. – Хотел попросить тебя об услуге. – Понятно. В чем дело? – Ты можешь связать меня с кем-нибудь из группы “Апория”? Стало тихо. Если бы не крик попугаев, Бобжицкий бы решил, что связь прервалась. – Они временно приостановили свою деятельность, – ответил наконец Майкл. – Временно, пока комиссия не завершит расследование. Знаешь, их последняя операция… Было много споров, сомнений, СМИ раздули скандал… – Я слышал. – И поэтому они теперь не могут участвовать в международном сотрудничестве. Понимаешь? – Понимаю. И именно поэтому звоню тебе. Тишина. Вздох. – Ладно. Давай сделаем так. Пусти это по официальным каналам, а я посмотрю, что можно сделать. – Дело как раз в том, что я не могу. – Что, прости? Что-что? – Я не могу действовать по официальным каналам. – Серьезно? – Серьезно. Если я подниму шум, меня сразу уволят. – Как это уволят? Прокурора нельзя просто взять и уволить. – В Австралии, может, и нельзя. – Бобжицкий переложил телефон в другую руку. – Ну так как? Поможешь мне? – Эх… Твое дело… Это что-то, чем занимается “Апория”? – Не знаю. – Прокурор уставился в мерцающий телевизор. – Возможно. Скорее всего. Пауза, треск, крик попугаев. – В таком случае я сделаю все, что в моих силах. 7 Юлита рылась в корзине, обклеенной листочками с огромными буквами “СКИДКА! 50 %”. Вздохнула. Больше подошла бы этикетка “ОСТАТКИ” или “ОБЪЕДКИ”: пачка сосисок, срок годности которых истекал завтра, помятая бутылка с йогуртом, рваная коробка с плавлеными сырками. Она стеснялась того, что роется в этой корзине. У нее было чувство, будто она выуживает еду из мусорного бака. Раньше Юлита обходила корзину стороной, с жалостью поглядывая на копошащихся в ней людей: пенсионеров, небритых рабочих в заляпанных краской комбинезонах, увешанных пакетами матерей-одиночек. Она заходила в местный магазин только за сигаретами и алкоголем, ну, иногда еще за печеньем, ведь дома она не готовила, всегда ела в офисе или в городе. Но это было раньше. Когда у нее была работа. Юлита огляделась по сторонам, убедилась, что на нее никто не смотрит, и только тогда достала из корзины пачку сосисок, мокрую и скользкую, после чего быстрым шагом направилась к кассе. Конечно, ей не нужно было этого делать, ей не нужно было шарить по карманам курток в поисках завалявшейся мелочи, чтобы купить товары второй свежести. Домашний холодильник был забит до отказа: стоило его открыть, как оттуда, словно из рога изобилия, сыпались куски пармезана и ломтики хамона, баночки с фуа-гра и икрой, а на дверце звенели бутылки рисового, миндального, овсяного и бог знает какого еще молока, может, из кольраби. Ей разрешалось брать все, Магда никогда и ничего для нее не жалела, не жадничала. Но для нее самой это означало бы поражение, окончательное доказательство того, что Юлита Вуйчицкая, двадцати семи лет от роду, сидит на шее у богатой сестры. Она встала в очередь в кассу и выложила продукты на ленту; размеренное бип-бип сканера штрихкодов смешивалось с шуршанием пластиковых пакетов. Рядом, при входе, стоял прилавок с овощами и стойка для газет. Слева свисали увядшие салаты и луки-пореи, а справа – помятая пресса: серьезные издания бок о бок с желтыми газетенками. Выпуски с CD-дисками в комплекте уже раскупили, остальным предстояло вскоре отправиться на переработку, превратиться в цветное конфетти, из которого потом можно будет сделать картонную коробку или розжиг для мангала. Юлите вспомнился стишок Бжехвы, который она девочкой читала на школьном конкурсе, а точнее, его концовка: “Как ужасно, что вы ссоритесь напрасно! Ссориться нам, право, глупо, все мы станем частью супа!”[47] Она заплатила за продукты: вышло двадцать злотых и тридцать два гроша. Внимательно изучила чек, с изумлением глядя, как маленькие суммы сливаются в одну большую, после чего смяла чек в шарик и выбросила в урну. Взглянула на часы: надо было торопиться. Через пять минут у нее назначена встреча с Янеком Траном. Янек ждал ее возле дома. Он был одет точно так же, как в тот раз: черные джинсы, черная кожаная куртка, шерстяная шапочка с нашивкой какой-то хеви-метал-группы. На плече видавшая виды спортивная сумка. Он сгибался под ее тяжестью.