Холодной логике Агата ответила печалью улыбки. – Хорошо, вы правы… Масла не было… – Не сомневался. Так что тетушка… – Я сожгла блин и пыталась его скинуть, – перебила Агата. – Все произошло случайно… Ничего не слышала и не видела. Просто со злости дернула сковородой, а он оказался на пути… Чистая случайность, что я жива… Вот теперь Пушкин уже не был так цинично спокоен. На взгляд Агаты. – Почему вы решили, что полено предназначалось вам? – На кухне я была одна… – Истопник? – Мы с ним поздоровались… – Полагаете, настоящее покушение? Позднее прозрение Агата встретила прощающей улыбкой. Как истинная страдалица. – Меня рассчитывали убить… Прибить, как муху, поленом… Какая мерзость… Прежде чем что-то сказать, Пушкин старательно выдержал паузу. – Кто-то из прежней жизни выместил обиду или взыскал долг? – Из прежней жизни, – Агата сделала особое ударение на «прежней», – долгов у меня не осталось… Да и кто может знать, что я в Москве. Бываю только на курсах и дома у Агаты Кристафоровны… Даже в ресторане не была… Веду тихую, мирную жизнь… Пушкин кивнул, как будто бы соглашаясь. – Новые обиды? – О чем тут говорить. Я теперь законопослушная и невинная дама… Почти уже два месяца как… – Отрадно слышать. Тогда расскажу одну историю… Прошлым летом в Ницце некая баронесса фон Шталь имела виды на господина Алабьева. Не знаю, с какими точно целями. У Алабьева утонула жена. И он, чтобы заглушить горе, женился на молоденькой барышне. Вчера этой барышне в кофейной «Эйнем» некая баронесса фон Шталь вылила чашку кофе за шиворот. Вопрос: зачем? Она должна была догадаться, что приходить за помощью и защитой к этому человеку – пустая трата времени. И вот результат: ее уже обвиняют. Конечно, кого же обвинять, как не бывшую воровку. Причем воровку гениальную… – Вы правы, на господина Алабьева баронесса фон Шталь имела виды издалека. То есть видела его только издали раза два. Когда ей показывала барышня Валерия… А что до кофе, то мадам Алабьева получила не только публичные извинения, но еще и крупную сумму ассигнациями… О чем, наверно, забыла донести. – Агата медленно поднялась. – Благодарю за помощь, господин Пушкин… Он сделал движение, чтобы остановить ее, но остановил свою руку. – Агата, вы влезли во что-то, чего до конца не понимаете… Покушение на вас сигнал, что вы зашли слишком далеко… Что успели наделать, кроме кофе? Агата потупилась, горестно и безнадежно. – Ничего… Я ничего не делала… В дом Алабьева впервые пришла позавчера вечером… – До этого, три предыдущих дня в Москве? – То же самое: ничего. Ходила на кулинарные курсы, пила чай с Агатой Кристафоровной и хотела стать… – тут Агата чуть не сказала «семейной женщиной», но вовремя опомнилась, – …познакомиться с ведением домашнего хозяйства… Не было сомнений, что она говорит искренне. Когда покушение происходит без малейшего повода, значит, повод скрыт так глубоко, что его нельзя разглядеть под прямым углом. И значит, покушение может повториться. Баронесса фон Шталь опять кому-то сильно помешала, ее пытаются лишить жизни. Неизвестно, откуда ждать повторения удара. В том, что он будет, не следует сомневаться. Помешать невозможно потому, что неизвестен источник опасности. – Могу предложить два решения, – сказал Пушкин. Его готовы были слушать. – Сейчас запираю вас за решетку, она вам знакома, вечером, когда закончу дела, отвожу на вокзал, какой пожелаете, и сажаю в поезд. – Прелестно, прелестно… А что в другом решении? – Идем к тетушке, собираете вещи, дальше – вокзал и поезд. – Чудесный выбор, – сказала Агата и даже поклонилась. – Но я, пожалуй, откажусь. – Уехать – верный способ уцелеть. Я не могу охранять вас весь день… Как было бы восхитительно иметь такую охрану. Агата многое за это отдала бы… – Благодарю за совет, – ответила она. Внешне Пушкин сохранял полное спокойствие. – Бесполезно просить вас не покидать квартиру тетушки. – У баронессы фон Шталь есть неулаженные дела… – Агата… Чиновника сыска прервали жестом. Что мало кому приходило в голову. Если вообще приходило. – Не тратьте силы, что скопили гимнастикой… В качестве благодарности за ваши советы дарю вам факт, который вы так любите: сегодня утром, когда шла к вам, возле здания крутился служащий страхового общества, кажется, его фамилия Малецкий… Знаете его? Пушкин представлял, о ком идет речь. – Молодой человек явно хотел войти, но не решился. Заметив меня, сбежал… – Он вас знает? – Ему представили баронессу фон Шталь. – Вчера вечером вы были у мадемуазель Валерии? – Да, гости снова играли в «Гусика»… Занимательная игра. – Служащий страхового общества Лазарев находился среди гостей? Агате пришлось вспомнить, кто был вчера, не спутав с прошлым вечером. – Не уверена… Валерия увела меня из общей залы. После чего я уехала… Пушкин хотел расспросить еще про вечер, но тут по лестнице застучали кованые сапоги. В приемное отделение ворвался городовой, как паровоз в облаке пара, козырнул и просил господина чиновника последовать за ним. Долгожданные новости из участка наконец прибыли. Агата сделал Пушкину ручкой. Все-таки она сумела пробудить в этом ужасном субъекте искру человеческого. Что вселяло надежду. Крохотную, но все же… • 27 • Завтракать и обедать в доме Алабьева было принято в нижней столовой, по соседству с кухней. Заведенный порядок в отсутствие хозяина дома не смел нарушить никто. За большим столом каждый сидел на своем месте. Кириллу отводился стул по правую руку от главы, где в большом кресле сидел Макар Иванович. Напротив старшего сына и по левую руку от мужа полагалось быть Лидии Павловне. Валерия сидела рядом с Кириллом. Матвей – около нее. Как будто случайно детей и мачеху разделял стол. Повара Алабьев не держал. А держал кухарку. Бабе, что привез из подмосковной деревни, платил сущие крохи. Готовила она простую деревенскую пищу, щи да кашу. Утром полагался крепкий завтрак, то есть полная тарелка пшенки с черным хлебом. Во Франции Алабьев не отказывал себе в деликатесах, но дома держал семью на строгом рационе, полагая, что климат и Москва требуют не кулинарных выдумок, а обильной еды. Домашние пикнуть не смели, чтобы поменять меню. Лидия Павловна испытала на себе, что значит просить приготовить «что-нибудь вкусное, хоть рябчиков». И больше не пробовала. Выйти из-за стола разрешалось только при пустой тарелке. Ради Масленицы на столе были выставлены особые угощения: домашние варения, простокваша и засахаренные груши из Киева. Кроме того, самовар, не серебряный, а медный и побитый, с заварочным чайником и чайными чашками дешевого кузнецовского фарфора. Ели молча. Алабьев не любил пустых разговоров за столом. Дозволялось отвечать на его вопросы. Каждый смотрел в свою тарелку. За столом вели себя так, будто в кресле сидит Алабьев. Ни супруга, ни дети не могли отступить на полшага от заведенного распорядка: каждый знал, что о малейшем проступке будет доложено. Даже Валерия не смела своевольничать. Первым из-за стола выбрался Матвей. Прихватил со стола грушу и ушел к себе. Кирилл старательно и быстро доел кашу, промокнул губы салфеткой, тихо поблагодарил за приятный завтрак и вышел в прихожую собираться на службу. За столом остались барышни. – Долго будут продолжаться буйные праздники? – спросила Лидия Павловна чуть слышно, не поднимая головы от тарелки. – Я помогаю папеньке, – так же тихо отвечала Валерия. – Надо же… И как пьянки могут помочь страховому делу? – У нас только легкие вина… А помогаю тем, что его служащим приятно мое внимание. Они будут лучше трудиться. На благо папеньки. Вам этого не понять… Лидия Павловна проглотила комок каши. Как и прочее.