Врать дальше или держать слово, что, в общем, одно и то же, не имело смысла. Обдумав бессонной ночью то, что случилось, она пришла к выводу, что Агата недооценивает угрозы. Тут без помощи Пушкина не обойтись. Тетушка сказала себе, что возьмет реванш над племянником в другой раз. – Агата следовала за одним человеком, которого заметила в гостинице. Чтобы заметить его, залезла на ледяную горку. Кто-то ее толкнул, и она полетела кувырком. К счастью, осталась цела, только небольшие ушибы. Ну, еще укололась о булавку. – О какую булавку? – спросил Пушкин как можно равнодушнее. – Какая-то дама обронила на горке, падая, она зацепила… Вот такая, – тетя показала пальцами размер. – С пумпышкой на конце… – Где эта булавка? – Выбросила, конечно! Зачем мусор собирать… Искать в затоптанном снегу Красной площади так же бесполезно, как искать булавку в стоге сена. Даже еще бесполезнее. – Она преследовала Валерию Макаровну? Открывать последнее, что обещала не рассказывать, тетушке не хотелось. Но и врать больше не могла. – Агата решила, что видела Алабьева… Короткая и быстрая работа логики доказала, что Кирилл Макарович вряд ли вызвал такой горячий интерес мадемуазель Керн. – Видела старшего Алабьева? Тетушке оставалось кивнуть. Что непросто, лежа затылком на пуховой подушке. – Поверь: она ошиблась. Ей показалась. Это все чепуха. Агата сама была не уверена, что его видела… Ну и что, что вернулся… Только, прошу, не выдавай меня… Сделай вид, что сам додумался. Пушкин думал совсем о другом. – Тетя, не мучьте себя… Лежать в уличном платье под одеялом жарко, – сказал он. С одной стороны, Агате Кристафоровне было приятно, что она воспитала в племяннике такую сообразительность. Но теперь эта сообразительность обернулась против нее. Тем не менее она неторопливо скинула одеяло и опустила ноги в уличных ботинках на ковер. – Только прошу вас: не повторяйте вчерашний подвиг. – Не тебе меня учить! – строго заметила она. – Ты куда собрался? А завтрак? Дарья уже хлопочет… – Когда Агата вернется, накормите ее блинами так, чтобы не смогла шевельнуться, – сказал Пушкин, стоя в дверях спальни. – Или свяжите по рукам и ногам… Дарья с ней справится. И обе запритесь в доме… Агата Кристафоровна не успела сказать ничего нравоучительного, как в прихожей хлопнула дверь. Теперь оставалось решить, что делать ей. Разгадав хитрость Агаты улизнуть раным-рано, тетушка не могла понять: а что ей теперь делать? Нельзя же вот так взять – и послушаться Пушкина. Не бывать этому во веки веков! Тетушка так рассердилась, что забыла попросить у племянника прощения. Чего требовал сегодняшний день. А он первым никогда не попросит, уж сколько лет одно и то же. Просто ужасный характер. Не зря Агата называет его «ледяное сердце». В чем-то она права… • 49 • Ничто человеческое приставу Носкову было не чуждо. Засидевшись вечером в гостях, под блины и масленичный стол, пристав остался ночевать. И хоть обязан был вернуться в любое время в участок, где находилась его казенная квартира, но иногда обязательства отступают перед человеческой слабостью. На самом деле почти всегда отступают, но что тут говорить. Проснувшись рано утром на чужом диване, пристав выкушал лекарственную настойку, заел свежими, с утра испеченными блинами, попросил у всех прощения и сам простил друзьям их прегрешения и в отличном настроении направился в участок. Тут ему с порога сообщили о происшествии: в кабинете частного доктора на Кудринской улице с вечера лежит труп. Помощник Татарский нигде не мог найти Носкова, а сам трогать тело и доставлять в участок не решился ввиду исключительных обстоятельств. Что за обстоятельства, Татарский пояснить отказался, дескать, пусть его благородие самолично во всем разберется. Доктора пристав знал и был о нем не самого лучшего мнения: не столько занимается святым долгом лечения, сколько набивает кошелек. Сам Носков не стал бы лечиться у Австидийского, даже если бы умирал на его пороге. А попросил бы отнести в мертвецкую участка, чтобы доктор Воздвиженский уморил окончательно. Прибыв на Кудринскую, Носков обнаружил в приемном кабинете уличный холод. Австидийский дремал в кресле, одетый в пальто и шапку. Городовой Лопахин с напарником распечатали окна и распахнули настежь, чтобы морозный воздух задержал тление и запах. Тело лежало, как его на ковер опустил доктор. Молодой человек подогнул ноги, далеко откинув левую руку. Правая крючком прижалась. Галстук распущен, сорочка разорвана. Пристав не заметил ничего, что бы отличало погибшего от других несчастных. Ни топора в голове, ни кола, прошившего тело насквозь. Самый заурядный погибший. Он уже хотел обратиться с недоумением к помощнику, но тут в проеме сорочки заметил нечто, что его сильно взволновало. – Что такое значит? – обратился он к Татаринову. – Вот пусть господин доктор и пояснит, – ответил помощник. Австидийский уже проснулся. Засунув руки под мышки, он смотрел на полицию недобрым взглядом. Мысленно проклиная Лопахина, который устроил ему такой сюрприз. Чего доброго, на день закроют кабинет, когда народ валом повалит. – Господа, для чего устроен весь этот цирк? – спросил он недовольным тоном. – Это я у вас хочу узнать, Австидийский, каким образом… это… оказалось у вас в кабинете? Пристав не скрывал неприязни. Имея на это полное право: мало по участку двух трупов, которыми сыск занимается, так извольте – еще один. Носков уже знал, что с этим делом легкого раскрытия не предвидится. – Ваш городовой выполнил свой долг: привел с улицы пьяного, чтобы не замерз… Лопахин кивком подтвердил: так и было, ваше благородие, исполнил свой долг. – Мой долг оказывать помощь любому, кто в ней нуждается, – продолжил доктор. – Этот человек не назвал себя, у него случился приступ, и он умер у меня на руках. После чего я побежал за городовым… После чего городовой побежал за вами в участок… Вместо вас из участка прибыл господин Татаринов… Господин Татаринов не захотел забрать тело в участок, а оставил у меня… Чтобы не запахло, приказал открыть все окна… Я достаточно подробно дал пояснения? Пояснения были хоть куда. Но это только разозлило пристава. Доктор такой правильный и ловкий, что не подберешься. Ну, на этот случай у Носкова свои методы. Совершенно законные, дозволенные полиции. Не закрывая окон, он приказал Татаринову составить протокол осмотра места преступления. Тщательно составить, до каждой мелочи. Опросить кухарку, которая пряталась на кухне. После чего вызвать санитарную карету и доставить тело в мертвецкую участка. Татаринов понял, что у пристава личные счеты с доктором, и взялся со всем усердием. Даже чернила согревал дыханием. – Собирайтесь, Австидийский, – сказал Носков, оправляя портупею. Доктор выразил все возмущение, какое успел накопить за ночь: – Что значит «собирайтесь»? – Едете в участок со мной. – По какой такой надобности? Это что такое? – Надобность очевидная, – сказал пристав, чувствуя, как бессильная злоба раздирает докторишку. – Труп в вашем кабинете. – Вы что, меня подозреваете? Это абсурд! – Будем разбираться… Тщательно. Вскочив, доктор угрожающе замахал рукой: – Не сметь со мной так обращаться! Я вас не боюсь! Я вам не позволю! На каком основании меня арестовали? Я буду жаловаться прокурору! – Не арестовали, а задержали для выяснения и дачи показаний, – меланхолично ответил Носков, привыкший к подобным воплям. – Не поеду! Не имеете права! Произвол! – Не поедете? Так поведем… Лопахин, конвоируй задержанного в участок… Как только Австидийский понял, что его поведут под револьвером городового по улицам, где живут его пациенты, боевой дух испарился. Он стал мил, покладист и даже любезен, прося прощения за глупую выходку: устал, не спал ночь… Пристав явил милость не позорить доктора, но решение не изменил: разбирательство будет в участке. И точка. • 50 • Страховое общество «Стабильность» открылось ровно в девять утра. Как в любой день. В приемном зале было тихо. Служащие, то есть страховые агенты, обычно общительные, были молчаливы, сидели за столами и тщательно занимались бумагами. Когда звякнул колокольчик и вошел первый посетитель, все головы обратились к нему. И тут же обменялись между собой понимающими взглядами. – Доброе утро, господа, – сказал Пушкин. Таиться не имело смысла. Судя по нестройным ответам, утро было не сказать чтобы доброе. Долг вежливости заставил страхового агента Казачкова, дежурившего по конторе, подойти к гостю. – Чем могу служить, господин Пушкин? – Господин Алабьев, как я понимаю, вернулся? Немного сообразив, каким именно Алабьевым интересуются, Казачков ответил: – Никак нет-с… Макар Иванович еще в отъезде-с… – А Кирилл Макарович? Тут страховой агент потерял с лица приятную улыбку. – Господин управляющий с утра открыл-с контору. – Тут он сделал драматическую паузу и продолжил шепотом: – и сразу уехал-с! Отмечу: в большом волнении… Выглядел дурно, неопрятно, будто не спал ночь. Ума не приложу, что случилось… – Не объяснился?