За что же убивать Агату? Почему он подсылал негодяев, которые дважды хотели ее убить? Теперь она не сомневалась, что случай на ледяной горке был второй попыткой. Выжила чудом. Ну так с третьего раза добьется своего. Ведь она сама сунула голову в капкан. Как было бы просто: взять с собой Пушкина. Сейчас не Агата лежала бы связанной, а господин Алабьев давал бы показания… Хотя в чем ему признаваться? Он, пожалуй, и Пушкину указал бы на дверь. Имеет полное право. Вопрос «за что?» Агата крутила со всех сторон, но разумных ответов не находилось. Неужели все дело в том глупейшем случае, даже не случае, а недоразумении, которое Агата случайно видела в прихожей? Эту мелочь она сразу выкинула из головы. Вообще не поняла, что там происходило. Какое она имеет отношение к Алабьеву? Неужели за это надо лишить жизни ее, милую и хорошую Агату! Ну или баронессу фон Шталь… Какая-то невозможная глупость. Изо всех сил Агата пожелала только одного: чтобы невероятным образом Пушкин нашел ее. Она просила удачу, которая всегда была с ней, чтобы исполнила последнее желание и оставила навсегда. Удача помалкивала. Агата ощутила боль в затекших руках и шевельнулась. – Баронесса пришла в себя, – сказал голос, которого не могла узнать. Притворяться дальше бесполезно. Агата брыкнула ногами, надеясь, что сможет разорвать путы, но только подпрыгнула на перине. – Мадемуазель, вы напрасно тратите силы… Она стала дергать и выворачивать кисти рук, чтобы ослабить узел, но только содрала кожу. Намотано накрепко. Чьи-то руки подхватили ее под мышки. Агата стала выть и брыкаться, но ничего страшного не случилось: подушкой не придушили и ножом по горлу не резанули. Она оказалась в сидячем положении. С боков заботливо подоткнули подушками. Чтобы не упала с кровати. – Что с вами делать, баронесса… Ума не приложу… Если бы у Агаты были свободны руки… Он бы надолго запомнил, как вязать беззащитную мадемуазель… • 61 • Усевшись на диванчик пролетки, Пушкин достал блокнот. Карандаш вытащил из серебряного чехольчика. Писать в перчатке было неудобно, но формула требовала быть составленной немедленно. Пушкин привычно начертил таблицу и круги связей, после чего заполнил недостающие цифры. По сути, формула сыска была математической машиной, определявшей вероятности. У каждого, кто попадал в формулу, был свой процент вероятности. А дальше процент одного участника формулы соотносился с процентом других, после чего выстраивался ряд вероятностей. Без совмещения с кругами связей, в которых Пушкин записывал мотивировку поступков, ряд был бесполезен. Находя точки пересечения таблицы и узора кругов, Пушкин находил результат формулы. Но без капельки искусства формула не работала. Как не едет колесо, которое не смажут дегтем. Если бы Пушкин объяснил, как работает формула, и передал другому сыщику, у того ничего не вышло. Формула без Пушкина не работала. Как цветок не растет без земли. Формула сложилась быстро. Результат был очевидным. И чрезвычайно печальным. Как печально бывает знание. От которого, как известно, одни печали. Но знание имеет такое свойство, что, раз узнав, от него нельзя отделаться. А только идти ему навстречу. Как бы тяжело это ни было. Уклоняться Пушкин не собирался. Он должен был идти до конца. Пока не хватало некоторых деталей. Знать об этом не полагалось никому. Даже приставу 1-го Пресненского участка. Носков встретил чиновника сыска, как доброго товарища. – Скоренько же вернулись… Опять в мертвецкую? Вы там совсем своим стали… У пристава было отличное настроение, он шутил. В папке лежало чистосердечное признание доктора Австидийского, который был отпущен домой с условием явиться в участок по первому вызову. И даже новое дело, которое пришлось открыть по убийству мадемуазель Алабьевой, не казалось безнадежным. Всяко сыск разберется. Носков ждал, что чиновник сыска будет заниматься барышней, но тот спросил, где тело человека, которого утопили артельщики. Приставу показалось, что ослышался. – Лазарева хотите осмотреть? – Сейчас нужен неизвестный. Личность не установили? – Не удалось… Посмотрел по заявлениям, не подходит под описания. Наверно, городовый, долго у нас пролежит… – Где он? Пристав переадресовал вопрос доктору. Воздвиженский указал на нижнюю полку стеллажа: выше класть не стали, чего доброго, сломается под весом. На других полках хранились знакомые: над утопшим господином лежал Лазарев, на другой стене, подальше, уложили Ферапонтову. Чтобы после смерти не портила мертвым настроение. Присев перед телом, Пушкин попросил посветить. Доктор снял лампу из-под жестяного абажура и встал позади чиновника сыска. Свет окрашивал белое лицо желтым. Стоя поблизости, Носков наблюдал за манипуляциями Пушкина с большим недоверием. И без того все карманы проверил, ничего кроме связки ключей не нашлось. Ни платка с монограммой, ни имени на сорочке. Пустая трата времени. Когда же Пушкин стал делать карандашный набросок в блокноте, терпение пристава закончилось. – К чему вам это, Алексей Сергеевич? – Отсутствие полицейского фотографа приходится заменять рисованием, – ответил Пушкин, работая карандашом. Рисунок выходил чрезвычайно похожим на образец. – В газету литографию хотите поместить? Чтобы родственники опознали? – Возможно… – Тогда другое дело, наша вам благодарность… – Артельщики вину признали? – Упорствуют. Ничего, через день-другой признают. Закончив рисунок, Пушкин спрятал блокнот и обернулся: – Господин Воздвиженский, поставьте лампу и помогите перевернуть тело… Доктор растерянно оглянулся. Не нравилась ему эта затея, но отказать не мог. Воздвиженский присел рядом с Пушкиным: – Как желаете осмотреть? – Поверните на бок. Приложив немалое усилие, доктор приподнял тело и толкнул так, чтобы оно заняло на боку вертикальное положение. На спине виднелись рваные следы от багров. Они Пушкина не заинтересовали. Для чего-то он засунул пальцы за воротник сорочки и оттянул. – Михаил Николаевич, артельщиков надо отпускать… Это уже чересчур. С какой стати отпускать убийц? О чем Носков откровенно выразился. – Взгляните сами, – сказал Пушкин, будто не заметив возражений. Приставу оставалось присесть на корточках. Палец в перчатке указывал на шею. Точнее – на крохотный темный шарик, что пристроился, как прыщик. – Ах ты, холера, – ругнулся Носков. А мог бы куда крепче выразить свою тоску. – Доктор, поясните: что происходит с телом, когда булавка попадает в позвоночник? Воздвиженский старательно закашлялся. – Наверняка сказать трудно… – А вы попробуйте. – Предположу паралич конечностей… – Жертва не может оказать сопротивление и падает в прорубь. После чего захлебывается. – Возможный исход. – Для того чтобы булавка вошла в позвонки, удар нужен сильный? – Довольно сильный… Очень сильный… Еще и приспособиться, чтобы так точно воткнуть… Больше мертвое тело Пушкин не беспокоил. Он встал. – Прошу сделать вскрытие на предмет обнаружения воды в легких… Этого господина убили не артельщики. Вот и получай услуги от сыска. Носков подумал, что угрозы Австидийского сущий пустяк по сравнению с новым делом. Уже раскрытое и почти завершенное дело надо начинать с начала. Да и перед артельщиками извиняться, что ли? – Я, конечно, все понимаю, господин Пушкин, – начал пристав, не зная, как подступить к главному. Но его перебили. – Дело будет раскрыто очень быстро. – Ну, раз вы обещаете, – Носков только руками развел. – У нас вся надежда на сыск… Случаем, личность убитого не знакома? – Она мне неизвестна, – ответил Пушкин. Тут уже и Воздвиженский решил явить усердие: – Прямо сейчас провести вскрытие? Пушкину требовалось совсем другое: тело оставить в покое, а вот барышню на столе привести в надлежащий вид. То есть застегнуть сорочку, затянуть галстук, вернуть накладные усы с бородкой и парик. Ну и, как полагается, закрыть простыней. Желательно чистой. Окончательно перестав понимать, зачем понадобились такие сложности, пристав не возражал. Только спросил: для кого мадемуазель прихорашивают. – В участок прибудет гость. – Гость? Какой гость? – спросил пристав, не ожидая очередного сюрприза. – Инспектор французской полиции. Пора встречать… • 62 • В сидячем положении кляп мучил рот, голова исходила тупой болью. Агата дышала носом и страдала. Повязка была на глазах, можно было только слушать. Судя по звуку голоса, ее тюремщик находился у дальнего конца кровати. – Баронесса, вы любите русские сказки?