– Боже мой, – наконец проговорила она, схватившись за лицо. – Это мой муж… Это Макар Иванович… – Подтверждаете, мадам? – Пристав сохранял служебное спокойствие. – Да, да… Это он… – Тогда оформляем протокол опознания… Прошу проследовать со мной в приемную часть, мадам, для составления документа по форме… Закрыв лицо ладонями, Лидия Павловна выбежала во двор. Не замечая Пушкина, который, подпирая плечом дверной косяк, наблюдал за опознанием. Носкову потребовалась некоторая внутренняя борьба, чтобы признать очевидное. – Ничего не понимаю, – сказал он. – Все очевидно, Михаил Николаевич, – ответил Пушкин. – Что очевидно? Это ведь тот утопленник, которого артельщики убили… – Артельщики вытащили тело из проруби. Мадам Алабьева подтвердила: ее муж. – А кто же тот, – пристав мотнул головой в сторону стеллажей. – Не ее муж. Похож на Алабьева… Не забудьте вернуть вдове связку ключей. Ей может пригодиться: вдруг в сейфе найдутся не только деньги. – А что же еще? – Самое ценное: бумаги. Например, завещание… Лидия Павловна подписала протокол не глядя. Чтобы скорее покинуть участок. Но уйти ей не дали. Выразив соболезнования, Пушкин просил уделить ему минуту. – Понимаю ваше горе, мадам, – сказал он. – Вам предстоят трудные дни: хоронить не только падчерицу, но и мужа. Затем оглашение завещания… – Мне это известно… Что вы хотите? – Вы делали заявление: некая баронесса фон Шталь угрожает вашей жизни… Мадам Алабьева брезгливо скривила губы. – Какое это имеет значение… Я потеряла мужа… – Тем не менее проведен розыск. Оказалось, что на баронессу было совершено покушение: ее похитили и пытались утопить в проруби. К счастью, она выжила… После таких испытаний ей требовалось восстановить силы. Мы оставили ее в номере «Лоскутной». Завтра утром снимем допрос. – Для чего мне это рассказываете, господин Пушкин? – Высока вероятность, что убийца вашего мужа и тот, кто покушался на баронессу, – одно лицо. Завтра мы узнаем его имя. Убийца будет арестован и предан суду… Вас проводить до дома? – Благодарю, дойду сама, – проговорила Лидия Павловна и покинула участок. В кулачке она сжимала связку ключей. • 83 • Дело близилось к полуночи. Портье «Лоскутной» зевал в кулак и протирал глаза. К стойке подошла дама, скромно, но прилично одетая. Лицо ее прикрывала вуалетка, чтобы защищать в мороз нежную кожу. Она хотела знать, в каком номере проживает ее подруга, баронесса фон Шталь. Портье умело замялся. На конторку легла бумажная купюра. Мадам заплатила даже больше, чем принято. Открыв книгу регистрации, портье нашел номер, в котором остановилась баронесса. Вежливо поблагодарив, дама поднялась по широкой лестнице, застеленной мягким ковром, на третий этаж. Номер был слева по коридору. Она осторожно постучала. – Кто там? – послышался слабый голос из-за двери. Дама назвалась подругой Валерии: она хотела сообщить нечто важное. Потребовалось некоторое время, чтобы щелкнул замок. Дама решительно толкнула дверь. – Что вам надо? – вскрикнула баронесса, отступая. Выглядела она ужасно: шея замотана толстым шарфом, на голове тюрбан из полотенца. Больная куталась в одеяло, как в бурку. – Уйдите, или я закричу… Угроза не подействовала. Дама прошла вперед, не затворив дверь. – Вы совсем расхворались, бедняжка, – сказала она, двигаясь так, чтобы отрезать путь к побегу. Баронесса вынужденно отступила к дивану, на котором до этого спала. – Не смейте ко мне приближаться… – Отчего вы так злитесь? Вам вредно после купания в проруби… – Уходите! – Баронесса пыталась крикнуть, но вылетел жалкий хрип. – Простуженное горло… Такая мелочь, а может стоить жизни. – Дама толкнула ее в грудь, фон Шталь повалилась на диван. – Лежите смирно, моя милая… Баронесса забилась в угол, поджав ноги, будто оказалась в коконе. – Не смейте… – Что я не должна сметь? Это вам не следовало совать нос в дела, которые вас не касаются… Тогда бы все закончилось по-иному… А теперь слишком поздно… – Не понимаю, что вам надо… – Мне надо, чтобы завтра на допросе в полиции вы ничего не смогли рассказать… – И не подумаю… Я все вспомнила… Вам не поздоровится… – Ну вот вы и вынесли себе приговор… Поверьте, мне очень жаль… Жертва сопротивлялась изо всех сил, бросалась подушками, закрывалась одеялом, пока его не сорвали, царапалась, лягалась из последних сил и даже пробовала кусаться. Все было бесполезно. Ее прижали к дивану так, что нельзя было шелохнуться. – Помогите… – задушенно прохрипела баронесса. Жизнь ее повисла на кончике булавки, нацеленной в горло. Шарф не спасет. – Замри! Он рявкнул с такой силой, что задрожали хрустальные подвески люстры. В вытянутой руке Пушкин держал револьвер. Ствол целился в голову. – Руки поднять… При любом движении стреляю на поражение… Вскинув оружие, он выстрелил в потолок. Как предписывала инструкция. Чтобы серьезность его намерений была ясна. Грохот оглушил. С потолка посыпалась известка. В номер вбежали Лелюхин с Актаевым. Их помощь уже не требовалась. Уткнув лицо в подушку, Агата тихонько постанывала. 28 февраля 1894 года, Чистый понедельник, Великий пост • 84 • Эфенбах умел быть хлебосольным хозяином. Дорогого французского гостя угощал не где-нибудь, а у Тестова. Несмотря на пост, для особых гостей в трактире водилась и рыбка, и икорка, и даже страшно сказать – знаменитый молочный поросенок. Стол был изобильным. Михаил Аркадьевич, вдруг вспомнив французский, поднимал тост за франко-русский союз. Отказаться месье Жано не мог. Он пребывал в той степени добродушного счастья, когда человеку так хорошо, что ничего больше и не надо. При появлении Пушкина он приветственно вскинул руки, будто хотел обнять его, как родного брата. Опередил Эфенбах: прижал к себе и троекратно расцеловал. Чего Пушкин терпеть не мог. – Ну, герой наш раздражайший, отличился, нечего сказать! – громыхал он на весь зал. – Такие фокусы отмочил что в Пресненском участке, что в гостинице! Ай, любо-дорого сказать! Садись и весели, мы с инспектором в нетерпении… Ничего не оставалось, как присесть к столу. Пушкин совсем не выглядел героем-победителем, напротив, казался строг и печален. Предложенную рюмку пригубил, от поросенка отказался. – Обстоятельства дела изложены в протоколе, – сухо сказал он. – Да что там протокол, черви съедят и не подавятся… Лучше расскажи, как оно так легло, – Михаил Аркадьевич хотел блеснуть перед Жано. Чтоб знал наших.