– Соберись, не торопись, – сказал Арсений и налил себе воды. Октябрина долго смотрела в окно, на стены. На надписи, на маленькие листочки, которые она прежде не замечала. Может, их прибил кто-то другой? Может, это послания друзей Арсения, его знакомых, приятелей? Они жили настоящим, но, казалось, навсегда обеспечили себе будущее. Октябрина даже позволила себе улыбнуться, хоть и совсем не хотела. Она – хотя бы небольшая и незначительная часть чего-то важного. Историю их отношений с Ромой она рассказывала долго. Прерывалась, всхлипывала, хлюпала носом, но продолжала. Арсений взял ее за руку. – Я хотела уйти, уйти навсегда, понимаешь? У меня была веревка, было все, – прошептала она и закрыла глаза. – Я стояла у табуретки и думала не только о себе, но и о нем. Мне даже думать о нем противно, я будто в грязи купаюсь каждый раз, когда его вижу. Я его ненавидела так сильно, что представила, будто в нем нет ничего, что можно было бы ненавидеть. Что все только во мне, понимаешь? Я думала, что только так отмоюсь от него, что только так он отстанет. Арсений сжал ее пальцы. – Я все думала, неужели нет такой любви, в которой ты ничего другому не должен? Вот такой, понимаешь, в которой люди по шестьдесят лет живут. Она ведь есть, но не для меня. Арсений улыбнулся. – Люди иногда ошибаются. Если у тебя такие неудачные кавалеры, не значит, что тебя никто никогда не полюбит. – Понимаешь, мы вот иногда смотрим на одиноких стариков и думаем: нет, это точно не про меня, со мной такого не случится. Но почему? Почему именно ты должен избежать такого исхода? Кто пообещал тебе, что в твоей жизни все будет хорошо? Может, та одинокая старушка, которая смотрит телевизор в зале и сидит на лавочке до полуночи, пока зубы не начнут стучать, – не ты, а кто-то другой? Почему каждый думает, что именно ему уготовлено счастье? – Потому что тебе оно точно уготовлено, понимаешь? – А ты откуда все знаешь? – прохрипела Октябрина, но на мгновение почувствовала, что в груди все-таки потеплело. – Ты всегда говоришь так, будто все на свете знаешь. Но мы ведь не можем знать даже про себя, как можем думать о других? Арсений долго на нее глядел. Улыбался, но не ей, а себе. – Про тебя я точно знаю. Просто поверь мне. Октябрина его словам очень хотела поверить, но не смогла. Еще немного она попыталась просидеть с одухотворенным выражением лица, но вскоре уголки губ повисли, на лице снова появилось то печальное выражение, с которым она пришла к Арсению в дом. Радости Арсения хватило на пару минут дольше Октябрины. Он смотрел на нее, но словно сквозь нее и видел все ее мысли. Октябрина под его изучающим взглядом поежилась. – Даже если наш корабль и идет ко дну, в чем я больше чем уверен, потому что каждый корабль рано или поздно тонет, мы еще успеем потанцевать на его палубе, – сказал Арсений ни с того, ни с сего. – Конец – это не выход, понимаешь? Это никогда не выход, я это на себе понял. Всегда есть что-то, ради чего жить. – Я… – Оставайся у меня. – Арсений поднялся. – Кровати пусты, я тебя не пущу в таком состоянии через весь город ехать одну. – Да я проеду, что со мной сделают? – Октябрина попыталась улыбнуться. – Я не смогу проводить тебя до дома. Тут неподалеку недавно девушку ограбили и избили. Ты видела новости? – У меня красть нечего, – усмехнулась Октябрина. Во рту снова стало горько, словно ей собственные же слова были противны. – Ну попугают меня, ну стукнут. Ну все же. Арсений смотрел на нее, покусывая губу изнутри. На лицо его темным пятном легла усталость. – Пожалуйста, побереги себя сегодня и останься. Я сплю в другой комнате, на ночь дом закрою. Тебе нечего бояться. – А если к нам заберутся воры? Арсений улыбнулся, но вымученно. – Я смогу их отпугнуть. Ночь Октябрины была неспокойная. Старый дом хрипел, кашлял, скрипел половицами, хлопал ставней, а из комнаты Арсения не доносилось ни звука. Октябрина не слышала, как он вставал и ходил. Один раз в его комнате включился свет, но быстро потух. Сны Октябрине снились сумбурные, громкие. Ей казалось, что она кричала во сне, что-то говорила, может, даже наяву, а проснулась в слезах, рядом с сидевшим на краю ее кровати Арсением. На нем не было лица. – Я что, кричала? – прошептала Октябрина, еще не до конца проснувшись. Арсений был бледен, кровь отступила от его лица, шею, рук, вся попряталась. Он был похож на бестелесного призрака. – Ты говорила во сне, – загробным голосом проговорил Арсений. Сон как рукой сняло. Таким голос Арсения Октябрина еще не слышала. Во сне ей виделась компания друзей Арсения. Все они, от мала до велика, собрались вокруг нее и убеждали, что она ничего не стоит, что делать ей в компании нечего. А Октябрина, кажется, соглашалась и даже говорила, что уйдет навсегда, уйдет ото всех, чтобы ни один человек ее в жизни не видел. Октябрину пронзил страх. Неужели она снова говорила во сне о том, как хочет со всем покончить? – Ты еще сомневаешься? – Он, казалось, улыбнулся, но лицо его почти не изменилось. Он поднялся, подал ей руку. – Встань к двери. Встань, да, в моем проеме. – Зачем? – Встань. Только прими какую-то красивую позу. Представь, что ты фигурка на полке. Октябрина поднялась с кровати, на ватных ногах проскрипела к двери и остановилась. Комната Арсения была чистая, маленькая и почти без вещей. Пара фотографий на стенах, но разглядеть, кто изображен, не вышло – слишком далеко. Сухие цветы в вазе, маленький комод для вещей, рюкзак у входа. На полу нет ковра, на потолке нет люстры. – Я совсем другой твою комнату представляла, – сказала Октябрина, обернулась и – застыла. Дуло смотрит между глаз Октябрины. Черное дуло пистолета. Дыра – космическая чернота, но если пальцы Арсения нажмут на курок, из черноты вылетит блестящая пуля. Блестящей она останется не дольше нескольких долей секунды. Нажмет? Не нажмет? Октябрина даже не могла отвечать на эти вопросы. Вопросов не было в ее голове. В ее голове не было совсем ничего. Почему, почему так? Неужели все всегда должно кончаться именно смертью, особенно когда от мыслей о ней отказались? Перед глазами за пару секунд пролетели самые счастливые события в жизни, и многие из них были с Арсением. Октябрина хотела закричать, упасть, спрятаться, хотя бы двинуться в сторону, но она стояла. Это событие – не ее выбор. Тогда в дом она пришла сама, но сейчас… Сейчас она не предвидела этого, не готова. Это нажатие было бы не ее выбором. Дух Октябрины протестовал. Белоснежный лик Арсения на фоне черного пистолета казался почти написанным на холсте. Свет из окна падал ему под ноги, белая рубаха его почти светилась, становилась новым солнцем. – Ты же уже однажды пообещала мне следовать за мной, – прошептал Арсений и – опустил пистолет. – Ты обещала забыть эти мысли. Я показал тебе столько людей, выбравшихся на свет, людей, которые выбрали жизнь. Я думал, что ты с нами. А сейчас вижу, что не забыла. Пистолет все еще в его руке. Может поднять и – выстрелить. Прежде Октябрина бы даже обрадовалась – не так сложно, как накладывать руки на себя. Легче, когда их наложат на тебя. Но это не ее решение. Горячая, склизкая, толстая, как змея в венах, мысль проскользнула по Октябрине – она бы уже не хотела видеть, как пуля летит в нее. Она бы не хотела видеть и ту дыру в стене дома, откуда ее спас Арсений. Октябрина просто хотела видеть. – Я, я… – прохрипела Октябрина, и слезы обожгли ее глаза. – Арсений. Горячие колени уперлись в холодный деревянный пол. В голове Октябрины пусто, пугающе пусто. Воздух не свистит, мысли не летают как подстреленные голуби, даже страха нет. Ладони касаются пола и Октябрина чувствует неровности, стертые чужими ногами. По этим доскам ступали, наверное, сотни людей. Вокруг – тишина, дом не вздыхает, окна не дрожат, не пытаются забыть увиденное и показанное миру, даже полы не скрипят. – Какой херовый из тебя психолог! – она сначала прошептала, протерла ладонями пол, уткнулась лбом в прохладный кусочек ковра, а потом закричала. – Сука, сука, Арсений! Сука ты! Арсений сел на пол рядом. Октябрины не касался, но смотрел. Октябрина плакала столько, что в какой-то момент поняла – не выдавит из себя больше ни слезинки еще очень долго. – Теперь я вижу, что ты не хочешь этого, – шепнул Арсений через какое-то время. – Как?! Как ты это видишь?! – прокричала Октябрина и ударила лбом по полу. – Сука, сука, сука, как, как ты это видишь? Всевидящий ты что ли! Она плакала, утирая лбом пыль с пола. Доски под ней напитались влагой, колени болели, а Арсений сидел рядом и молчал. Тишина дома теперь казалась оглушительной, хотелось закричать, разрушить его до основания. Его – позволившего Октябрине подумать, что где-то у нее на самом деле может быть дом. Арсений коснулся плеча Октябрины, а у нее не было даже сил сбросить его руки. Прикосновение его все еще теплое, родное. – Когда-то давно я был очень зависим от алкоголя, – начал Арсений, а Октябрина вздрогнула. – Я не особо хотел жить. Мне жизнь была не нужна. Я пил, пил, не просыхая. Я пил каждый день, ходил по чужим квартирам, ночевал там, пил, курил, может, еще что-то. Я даже не помню этого времени. Я пил так, что мог бы в любое утро не проснуться. Но меня это даже не волновало. Меня ничто не волновало. Я пил и вспоминал брата. На загаженных кухнях, на свободной табуретке, я видел его. Сначала он никогда не смотрел на меня с укоризной. Октябрина попыталась повернуться, но только упала на пол и перекатилась на спину. Арсений сидел над ней на коленях и смотрел ей в лицо. Взгляд его был стеклянный, такой же как когда-то у Октябрины в клубе. Она вдруг почувствовала, что чувствовал и он: его историю, может, тоже никто не слушал. Ему нужен человек, способный услышать. – Я хотел умереть больше всего на свете, но люди, которые в какой-то момент нашли меня на обрыве моей жизни, успели схватить за капюшон и оттащить. Не думай, что это произошло быстро, нет. Боря расскажет тебе, сколько пытался отучить меня пить таблетками, назиданиями, угрозами. Ничто не работало – я думал, что только смерть отберет мои страдания. Я всю жизнь жил с тяжестью чужой смерти на плечах, моя жизнь казалась уже невыносимой ношей. Я будто жил взаймы. Я думал, что должен был умереть вместо брата, потому что из него вышло бы больше толку. Я совсем не понимал, зачем Земля меня носит. – Арсений вздохнул, поднял дрожащую руку к шее и схватился за цепочку. – Но Боря отучил меня пить. Он меня спас от смерти. У него был целый план, он потом сказал. Мы уехали в степи на юг, там было очень красиво. – Арсений сглотнул. – Боря напился сам так, что чуть не умер. Мы пили вдвоем, а потом он начал пить две рюмки за мою одну. Мы были вдвоем в пустоши, никто бы не смог помочь, если бы Боре стало плохо. И мне пришлось не пить, чтобы следить за ним, держаться за остатки разума, чтобы если что – подставить плечо. Я вдруг осознал, что не могу видеть, как кто-то намеренно себя уничтожает. Мне вдруг стали страшны мысли о том, что Боря – это я. А я ведь ничем от него не отличаюсь. Просто мы на себя посмотреть не можем. Арсений отпустил цепочку, но так, словно все еще хотел к ней вскоре прикоснуться. Пальцами от провел от шеи до живота, рука упала ему на колени. Октябрина чувствовала, как в горле застряла горечь слез, но плакать, нарушать исповедь Арсения она не могла. – Потом я навсегда бросил пить. Я пытался бежать от мыслей о саморазрушении. Я путешествовал, менял города как заставку на телефоне. Если взять карту и отметить, в каких городах России я был, какая-то часть карты будет полностью закрашена. Но мысли бежали быстрее машин, попуток, поездов. Я не мог от них спрятаться. – Но ты ведь смог, – выдавила Октябрина и замолчала. Арсений посмотрел на нее безучастно. – Смог, но без шока не обошлось. Смерть такая, если однажды о ней подумаешь и почувствуешь, как холод пробежит по коже, – все, до конца жизни не успокоишься. – Он посмотрел на свои руки на коленях. – Во сне я однажды увидел брата. Мы были в поле, вокруг нас – пшеница, уже созревшая. Я видел его по пояс, брат дрожал. Думаю, он сломал ноги, когда падал с пятого этажа. Стоять ему тяжело. Он отчитал меня и сказал, что ради него я должен избрать другой путь. Он говорил, что моя жизнь и так коротка. Наша жизнь – пшик для мира, нас никто не заметит. Но для нас мы – вечность. Эту вечность мы носим в себе, эту непосильную ношу, которую даже ощутить нельзя. И он достал спичку из кармана, зажег ее и бросил под ноги. Брат поджег пшеницу, огонь объял его, огонь объял меня. Я чувствовал гарь, я глотал ее, кашлял. Поднявшиеся к черным небесам огарки осели в волосах, на языке. Я глотал огонь и вдруг почувствовал, что мне не больно. Пшеница горела, ветер нес огонь за нас. Брат остался невредим, я – тоже. А под сожженной пшеницей пролезали зеленые ростки. И тогда брат сказал мне: «Ты бы не возродился так. Пшеница вырастет такая же, один в один, а ты – всегда другой. Каждый твой пожар тебя изменит. Это – второй. В первом ты почти сгорел внешне, но второй даже не опалил тебя снаружи». И он исчез, а я стоял на горевшем поле. Я ходил мимо огня, а за мной зеленели ростки. А я шел за огнем и чувствовал, что жар его меня спасает. И когда я почувствовал это, пошел дождь и успокоил мою кожу. – Арсений улыбнулся. – Я чувствовал, что в тот раз переродился. Вокруг меня все было то же самое, когда я проснулся. И мне то самое в миг стало противно. И вот, так я решил стать таким, каким ты меня знаешь. Мне ответ держать не только перед собой теперь, а еще и перед братом. Он не просто так ко мне пришел. Он спас меня, а я теперь хочу спасти других. Октябрина пыталась осознать его слова, но перед собой видела только пожар. Его второй пожар. Арсений видел такой кошмар и нашел в нем спасение? Как же такое возможно? Представлять горевшего Арсения совсем не хотелось, но белая его кофта, длинные руки, распростертые к огню – Октябрина видела его, хотя совсем не хотела. Октябрина подняла голову и посмотрела на Арсения. На миг ей даже показалось, что в его глазах блеснуло кострище. Но они были все те же. Он был все тот же – тот, который появился после второго пожара. – Знаешь, а ведь мы не просто так встретились. – Арсений невесело улыбнулся. – У нас с тобой из-за других какая-то программа на саморазрушение включилась. У тебя из-за этого придурка Ромы, у меня – из-за смерти брата. – Арсений снова потеребил цепочку на шее. – Мне все казалось, что я умру и встречу его там. Что я очнусь на том свете, вокруг свет, на фоне света – брат в том же прикиде, в каком и умер. – Голос Арсения надломился, Арсений всхлипнул, но продолжил. – Что он улыбнется, протянет руку и скажет мне: «Арсений, брат, привет. Я так по тебе скучал, я так тебя ждал. Пойдем, я тебе все объясню» и обнимет. Октябрина не выдержала. Она подалась вперед, притянула Арсения к себе, он не противился. В его объятиях Октябрина почувствовала, как сердце успокаивалось, как мысли в голове утихали и переставали кричать, оглушать. Вокруг снова была тишина, и нарушало ее только тихое дыхание Арсения. Они сидели в обнимку долго. Может, даже слишком долго. Ноги онемели, руки устали. – А он настоящий? – прошептала Октябрина, вытирая слезы и выпрямляясь. – Настоящий. Но я никогда его не заряжаю. Хочешь? Вот, смотри. – Арсений поднял пистолет, направил его себе в грудь, но не успел нажать на курок. Октябрина рывком поднялась, схватила его за руку и отшвырнула пистолет. – Не смей! – прокричала она и – снова расплакалась. – Я ведь ради тебя сюда пришла. – Ради меня? – удивился он и поднялся. – Надо ради себя.