Смесь страха и восторга, когда он отпускает ее, все еще немного побаивавшуюся воды, поплавать на животе. Игра и смех. Он и его дочь в теплой воде. Ее нежные ладошки на его щеках. Ее маленькое теплое тельце рядом с ним. Ее запах — детское мыло и солнцезащитный крем. Ощущение безусловной, безграничной любви. Идеальная жизнь. Потом гул. Стена воды. Беспощадный хаос. Ее маленькая ладошка все еще в его руке. Единственная мысль. Во что бы то ни стало не отпускать. Вся жизнь в правой руке. Инстинктивное понимание. Он упустил ее. Потерял. Навсегда. Себастиан совершил ошибку, когда, вернувшись в гостиницу, решил лечь в постель. Он лишь хотел немного отдохнуть. Было раннее утро. Теперь он сидел на кровати, пытаясь размять судорожно сжатую правую руку. К своему удивлению, обнаружил, что у него мокрые щеки. Он провел по лицу рукой, ожидая, что увидит на ней кровь, что он каким-то образом во сне нанес себе рану. Себастиан не ожидал увидеть слезы. Он уже привык просыпаться в отчаянии, в сомнениях, в пустоте, но плакал он очень редко. Однако в последние месяцы сон значительно усилил свое разрушительное воздействие на Себастиана. Теперь сон приходил к нему по два раза в сутки. Себастиан выяснил причину помимо собственной воли. Не могло ли быть так, что чем больше отдаляется от него Ванья, тем чаще во сне к нему приходит Сабина? Что тоска по одной дочери выражает себя воспоминанием о другой? Как психолог, он не подписался бы под такой гипотезой, но Себастиана не отпускала мысль, что, когда все было в порядке, или, по крайней мере, у них с Ваньей бывало перемирие, он чувствовал себя лучше. Сон являлся реже. И не нес в себе такой разрушительной силы. Теперь они с Ваньей снова были в состоянии войны. Целиком и полностью по его вине. Она могла бы быть в его жизни, разыграй он свои козыри чуть мудрее. Поначалу она инстинктивно думала о нем плохо, как и большинство людей, коих он не предпринимал попытки затащить в свою постель. Но это было до того, как Себастиан узнал, кто она. Что она — его. Чем больше проблем у нее возникало в отношениях с матерью и Вальдемаром, тем сильнее тянулась она к нему. Они определенно уже были на пути к чему-то, когда после свадьбы Билли Себастиан рассказал Ванье, что она его дочь. Тогда она согласилась принять его в свою жизнь. Медленными шажками они приближались к чему-то хорошему. И он все уничтожил. Конечно. Действовал за ее спиной. Предал ее. Объединился с единственным человеком, которого она действительно ненавидела. Наплевал на ее единственную просьбу: держаться подальше от Анны. «Ты ни черта не знаешь о том, чего я хочу, и никогда не знал, а когда я сама тебе об этом рассказала — ты плевать на это хотел!» Сейчас Себастиану вновь пришли на ум слова Ваньи, брошенные ему в лицо вчера. Если покопаться в себе самом, что Себастиан делал крайне неохотно, не может ли оказаться, что она права? А он вообще пытался? Интересовался ею по-настоящему? Искренне? Разумеется, нет. Все, что он делал, касалось только его. Его желаний. Его благополучия. Как, например, когда он лишил Ванью шанса уехать в США на учебу в ФБР, затем лишь, чтобы удержать ее рядом с собой. Чтобы она не оказалась по ту сторону Атлантического океана. В общем-то, неудивительно. Себастиан всегда знал о себе, что он отъявленный эгоист. Он считал, что проявление уважения к другим людям — сильно переоцененная практика, но как только его поведение становилось препятствием для достижения какой-либо цели, Себастиан был вынужден его менять. Но чего же хотела Ванья? Что может сделать Себастиан, чтобы она дала ему еще один шанс, последний шанс, который он так отчаянно стремится получить? Он не знает, а она никогда не ответила бы, даже если бы он спросил. Но Себастиан знает того, кто знает ответ, или, по крайней мере, должен знать его. Того, кто в данный момент был ей ближе всех. Того, о ком даже Себастиан слышал только хорошее. Того, кого она любит. Настало время для разговора с Юнатаном Бекком. * * * В тесноватой кухне на Норбювеген Юнатан готовил еду. Можно с легкостью перечислить два десятка дел, которые удаются ему куда лучше. Даже три десятка. Но было довольно забавно наблюдать за тем, как он пытался не впадать в панику, когда что-то оказывалось переваренным или недоваренным, или подгорало, или когда он обнаруживал, что продукты, которые должны были быть уложены в горшочки, оставались забытыми на столе. Сегодня вечером в планах была паста с лососем в сливочном соусе с укропом и лимоном, гарнированная кресс-салатом, редисом и сыром пармезан. На первый взгляд сложно, но Юнатан искал в Сети рецепт менее чем с десятью ингредиентами и нашел вот этот. По всей видимости, автором рецепта была повариха из кулинарного телешоу, имени которой Юнатан не знал. Ванья зашла в кухню. Спортивные штаны, футболка, мокрые волосы после душа. Она пришла вовремя — он как раз собирался вылить соус в пасту, которая, надеялся Юнатан, уже достигла состояния альденте. — Накроешь на стол? — спросил он, и Ванья утвердительно кивнула. С разделочной доски она прихватила редиску и засунула в рот. Потом резко распахнула дверцу шкафчика прямо рядом с головой Юнатана, так что он даже отпрянул в сторону. — Как вообще можно было выбрать столь безобразный фарфор? — фыркнула Ванья, доставая две глубокие тарелки. Юнатан промолчал. Отчасти потому, что вопрос не требовал ответа, отчасти — потому что в этот вечер все, что бы он ни делал, было обречено на критику. Иногда Ванья впадала в такое состояние, и в основном Юнатан просто пережидал эти периоды. Он не любил выяснения отношений. Юнатан был знаком с несколькими парами, которые придерживались мнения, что ссоры являются признаком крепких и страстных отношений и демонстрируют, что партнеры друг другу не безразличны — в общем, что ссоры полезны и даже жизненно необходимы, чтобы разряжать атмосферу в доме. Возможно, это и правда было так, но Юнатану все равно не нравилось ссориться, поэтому он зорко следил за тем, чтобы конфликтов не возникало, когда к этому появлялись предпосылки. Как, например, сейчас. Юнатан понимал, что дело вовсе не в квартире. Тут что-то другое, большее. С тех пор как Ванья пришла с рабты, она не говорила ни о чем, кроме того, что еще вывело ее из себя за прошедший день. Первое место досталось Тилльману. Он по ряду причин больше не являлся подозреваемым, однако Ванья готова была начать против Тилльмана персональный крестовый поход, лишь бы засадить его за решетку. В общем, Ванья очень много говорила о нем, но также и о Себастиане, который был верен своим привычкам, со всех сторон безнадежен, и вообще известная задница. Тройку лидеров замыкала Анне-Ли, о которой до нынешнего вечера Юнатан слышал только хорошее. Сегодня, однако, Анне-Ли существенно поколебала свои позиции в Ваньиных чартах одобрения — после того, как посмела открыто подвергнуть критике Торкеля, а с ним и всю Госкомиссию. — А знаешь, что самое худшее? У него есть ребенок. У него дочь, — продолжала Ванья свой рассказ, раскладывая столовые приборы и расставляя бокалы. Как понял Юнатан, «у него» означало у Тилльмана, к обсуждению которого вернулся разговор. — Ей всего восемь, но, если она вырастет и превратится в одну из тех «ведьм», о которых он пишет, или станет убежденной феминисткой, он и ей пожелает быть изнасилованной? Даже несмотря на то, что и этот вопрос не предполагал ответа, Юнатан почувствовал необходимость что-то сказать. Быть честным. Он понимал, что Ванью это все всерьез взволновало. — Конечно, он так не поступит. Взгляд, которым Ваня одарила его, недвусмысленно давал понять, что она превратно поняла его слова — словно он выступал в защиту Тилльмана. Так что Юнатану пришлось проявить красноречие. — Он говорит ужасные вещи, но это вовсе не означает, что он хотел бы навредить собственному ребенку. Никакие родители не желают своим детям зла. — Многие желают. Сознательно или бессознательно. Есть очень много дерьмовых родителей. Юнатан не стал спорить. Благодаря своей работе в полиции Ванья многое повидала. Он постоянно удивлялся, как она все это выносит. Как они все это выносят — ежедневное наблюдение худших человеческих качеств и результатов их проявления. К тому же Юнатану были хорошо известны подробности сложных отношений Ваньи с ее родителями. Со всеми тремя. Он знал, что все они ранили или предали Ванью. Не кроется ли в этом причина ее неумения отодвигать в сторону события прошедшего дня? Юнатан поставил еду на стол, и они сели ужинать. — Ты же постоянно сталкиваешься с неприятными людьми, что такого особенного в Тилльмане? Почему ты не можешь выкинуть его из головы? Юнатан хотел, чтобы Ванья обдумала его слова. Чтобы ей самой пришла в голову мысль о том, что за ее неприязнью к Тилльману скрывается нечто иное. В противном случае Юнатану придется поиграть в психолога-самоучку и самостоятельно вытащить эту проблему на свет божий. Постепенно он приближался к ответу. Несмотря на то, что разговоры явно шли на пользу Ванье, Юнатан понимал, что тема семьи — открытая, незатянувшаяся рана в ее душе, и добровольно бередить ее Ванья не станет. — Я не знаю, — отозвалась Ванья, накладывая себе еду. То, что сказал Юнатан, было справедливо. По большей части на службе — а соответственно, и в жизни — Ванье приходилось сталкиваться с людьми, общение с которыми в разной степени вызывало у нее дискомфорт, о которых она составляла негативное мнение, а иногда даже презирала. Как полицейский она вовсе не стремилась открывать свою душу, понимать, выискивать первопричину чьих-то поступков и смягчающие обстоятельства. Она быстро составляла мнение о человеке и раньше довольно успешно разделяла работу и личную жизнь. Ванья намотала пасту на вилку и отправила порцию в рот. — Вкусно, — коротко похвалила она. — Нет, не очень, ничего особенного, — не согласился с ней Юнатан. — Ну хорошо, это не твой кулинарный звездный час, — улыбнулась она, встала, распахнула другой шкафчик и достала оттуда графин. — Может быть, я так реагирую, потому что он — чей-то отец, — сказала Ванья, стоя спиной к Юнатану и наполняя графин водой из крана. — А я каждый день сталкиваюсь с Себастианом. И эта ситуация с Вальдемаром… И моя мать, и все это дерьмо… Знаешь, это все отцы. Дурные, говенные отцы. Она вернулась на свое место и разлила воду по стаканам. Все как он и предполагал. Юнатану не были известны все детали — между Ваньей и ее родителями так много всякого произошло, а он не всегда был с ней рядом. Но когда они с Ваньей были вместе в первый раз, Юнатан часто встречал Вальдемара. Вальдемар нравился ему, и Юнатану казалось, что это чувство было взаимным. Но прежде всего, Юнатану было очевидно, насколько близки были Вальдемар и Ванья. В то время Вальдемар был, насколько это вообще возможно, далек от определения «дурной, говенный отец». — Мне казалось, что Вальдемар — лучший папа на свете, — сказал Юнатан, отправляя в рот очередную порцию пасты. — Так и было. Еще год назад. — Если целых тридцать лет до этого он был замечательным, почему бы тебе не пообщаться с ним? Не разобраться во всем? — Это не так просто. Когда Ванья это произнесла, то сама немного удивилась. Вальдемар действительно был лучшим папой, какого только она могла себе представить. В жизни Ваньи не было ни одной сложной ситуации, разобраться в которой ей не помог бы Вальдемар. Не было ничего, что Вальдемар не сделал бы для дочери. Он до сих пор делал все, что было в его силах. Он порвал с Анной, стал сотрудничать со следствием, был готов понести наказание, просил прощения, выражал искреннее раскаяние. Был на сто процентов честен с Ваньей — а этим в последние годы Ванья не была избалована. Ванья готова была простить, идти дальше, попробовать вновь повернуться друг к другу лицом. Решила создать для себя новую жизнь. В какой-то короткий момент она даже представила себе, что в этой новой жизни найдется место для обоих ее отцов. А потом все снова рухнуло, и единственной переменой, которую Ванья смогла осуществить, стал переезд в Уппсалу, или бегство в Уппсалу — как посмотреть. Ванья чувствовала себя преданной. Он все это время знал, но ничего не говорил ей. Возможно, из лучших побуждений — не хотел разрушать их отношения, — но тем не менее. Целая жизнь оказалась построенной на лжи — такой клубок быстро не распутаешь. — Совсем наоборот, это очень просто, — возразил ей Юнатан. — Позвони ему, я уверен, что он будет вне себя от радости. — Не уверена, что хочу доставить ему эту радость.