Иногда приходится признать поражение. Потому что ничего другого не остается. Разговор с Идой, оба нападения, этот журналист, подкарауливший ее на парковке… Все это она смогла преодолеть и пережить. Потому что у нее была цель, более важная, чем мирские заботы. И еще у нее был Бог, который стоял у нее за спиной и чью поддержку она ощущала на каждом шагу своего пути. Сегодня она проснулась около шести. Она снова относительно неплохо спала по ночам. Возвращаясь в одиночестве домой, она каждый раз чувствовала себя неуютно, и теперь была крайне осторожна. Однако в целом день ото дня она чувствовала себя все лучше. Как и должно. С Божьей помощью. Она вновь чувствовала себя сильной. После получасовой молитвы она вышла на короткую пробежку, потом приняла душ, позавтракала и поехала в церковь. Там после утренней планерки она отправилась в свой небольшой, просто обставленный кабинет. Письменный стол, маленький диванчик, одинокое кресло в углу для разговоров с глазу на глаз, книжная полка на стене — различных брошюр на ней было едва ли не больше, чем книг. Христианские сюжеты украшали собой темно-зеленые стены. На стене у нее за спиной висела любимая репродукция — «Спаситель мира»[30], авторство которой приписывают Леонардо да Винчи. Ингрид посвятила утро целиком административным вопросам и подготовке к воскресной службе. Сегодня ничего незапланированного в связи с выборами, никаких душеспасительных бесед, никакой подготовки к крестинам, свадьбам или похоронам. В корзине на столе было полно непрочитанных писем, которые ожидали ответа, и в планы Ингрид входило пробежать их глазами. Это оказались профсоюзные вопросы, касающиеся церковных музыкантов, и Ингрид пришлось вчитаться. Обычный день, обычные хлопоты. Тогда-то и появились эти двое. Полицейские. Госкомиссия. Женщина помоложе, мужчина постарше. Ванья Литнер и Себастиан Бергман. Им было многое известно. Больше, чем тому журналисту. Похоже, им было известно все. Иногда приходится признать поражение. Потому что ничего другого не остается. Молодая женщина не отрываясь смотрела на нее, словно считывая и интерпретируя каждое произнесенное Ингрид слово. — «Аб Ово». Нам известно, что это, — произнесла она и сделала паузу, очевидно, ожидая реакции Ингрид. Та уже было решила солгать, или хотя бы изобразить полное непонимание, но быстро сообразила, что, раз полиция вышла на нее, значит, Клара или Ида уже все рассказали. — Группа пролайф-активистов в Уппсале, лидером которой были вы, — продолжила Ванья, не дождавшись ответа. — Да. — Линда Форш была одной из участниц. У Ингрид снова мелькнула мысль об обмане. Клары не было среди них той ночью, так что она не могла рассказать. Но что рассказала Ида? Вероятно, все. Ингрид не могла забыть голос, каким говорила с ней Ида, когда позвонила. Она была на грани помешательства. Прошло восемь лет. Воспоминания блекнут. Что-то мы забываем, что-то домысливаем, от чего-то открещиваемся. Возможно, ей снова удастся заставить эти воспоминания исчезнуть. Но вначале нужно все выяснить. — Почему вы спрашиваете об этом? — Мы считаем, что целый ряд нападений, изнасилования и гибель женщин могут быть связаны с вашей группой и с тем, что произошло с Линдой Форш, — предметно ответила Ванья, все еще не сводя взгляда с женщины в кресле напротив. — Это правда? — Да. Вы подвергались нападениям? — вступил в разговор Себастиан. — Нет. Быстрый ответ, заготовленная ложь. Себастиан раскусил ее и не сомневался, что и Ванья тоже. — В самом деле? Ингрид наскоро перебрала в уме возможные варианты. Если она признается, что была еще одной жертвой, чем это ей поможет? Она ведь уже наказана. Пусть и не в юридическом смысле. В любом случае вреда быть не должно. — Я не хотела бы, чтобы кто-то об этом узнал, — тихо проговорила она, опустив глаза. — У нас нет необходимости кому-то об этом рассказывать. Ингрид глубоко вздохнула, подняла голову и, глядя Ванье в глаза, поведала им все. Оба случая. Как это было. В первый раз, когда она шла к своей машине после встречи в церкви. Второй раз — дома. Шприц. Этот кошмарный мешок. Облекая произошедшее в слова, Ингрид внезапно осознала, до какой степени это ее потрясло. Какие корни успели пустить эти ужасные события в ее душе. Она убедила себя, что ей намного лучше, чем это было на самом деле. В то же время она была благодарна, что вера помогла ей пройти через испытания и двигаться дальше. Они хотели знать, видела ли Ингрид нападавшего. Она не видела. Оба раза он подкрался к ней сзади. Она рассказала, когда это случилось. Согласно схеме получалось, что оба раза на нее напали раньше, чем на Иду. Ингрид была первой жертвой. Это звучало вполне правдоподобно. Она ведь все-таки была лидером группы. Ингрид, пребывая в потрясении после собственного рассказа, замолчала. Ей пришлось выпустить наружу те воспоминания, которые она изо всех сил подавляла. Ингрид нужно было собраться. Она ненадолго вышла, чтобы выпить воды. — Расскажите о Линде, — попросила Ванья, когда Ингрид вернулась в кабинет. — Не знаю, что сказать. — Как она попала к вам? — Она была беременна, врачи рекомендовали сделать аборт, и ей требовались поддержка и забота. О нас она услышала от подруги. — Почему ей рекомендовали прервать беременность? — Врачи считали, что существовал риск как для нее, так и для ребенка. — Значит, вы убедили ее сохранить ребенка, несмотря на то, что знали, что для нее это было опасно, — резюмировала Ванья, по возможности нейтральным тоном. Она пыталась действовать профессионально. — Мы ее не убеждали, — поправила Ингрид. — Она пришла к нам потому, что хотела сохранить ребенка. И никто, кроме Господа, не ведал о грозившей ей опасности. — Мнение врачей в данном случае не могло быть аргументом, как я понимаю, — вставил Себастиан. Ему хуже, чем Ванье, удавалось контролировать свой тон. — Пожелай Господь их спасти, так бы и произошло, — пояснила Ингрид, как нечто само собой разумеющееся. — Очевидно, Господь не пожелал, — констатировал Себастиан. — Бородатый мужик с облаков согласился с медицинской наукой… Ингрид уже столько раз с этим сталкивалась. Критика из уст либеральных толкователей Библии, которые хотели бы трансформировать веру в угоду секулярной современности, и преуменьшали значение Писания — это одно. С ними она могла бы подискутировать. Но такой прожженный атеист, каким, по убеждению Ингрид, являлся Себастиан, не достоин был даже ответа. Ингрид молча смерила его почти сочувственным взглядом. — Итак, Линда обратилась к вам… — Ванья сделала попытку вернуть разговор в конструктивное русло. Уже не впервые личные взгляды Себастиана и его способ их выражения приводили к тому, что свидетель или подозреваемый решали прекратить сотрудничество. — Она нуждалась в поддержке, — согласно кивнула Ингрид. — Мужчина, отец ребенка — самоустранился. Держался от нее на расстоянии, как я понимаю. — А что насчет родителей? Братья, сестры, друзья? — Родители ничего не знали о прогнозе врачей. Она не хотела им рассказывать. Они бы не поняли, так она говорила. Ингрид сделала небольшую паузу, подалась вперед и посмотрела Ванье прямо в глаза, словно подчеркивая важность того, что собиралась сказать. — Она оказалась совсем одна. В такой сложной ситуации у нее были только мы. — Что произошло 22 июня 2010 года? Линда позвонила ранним вечером, она хотела встретиться. Она попыталась вывести своего парня на разговор. О них, о ребенке, о будущем. Что будет, если случится самое страшное. Но он не захотел говорить, устранился от этого. Она оказалась предоставлена сама себе, покинута в одиночестве. Да и самочувствие Линды оставляло желать лучшего. Они собрались. Все, кроме Клары Вальгрен. Та сама только что родила ребенка. Сына. Их дети должны были стать практически ровесниками. Они думали, дети подружатся. Сын Клары и ребенок Линды. Когда Линда пришла, все отметили, что та выглядела бледнее, чем всегда, но это не показалось им странным — ей ведь столько пришлось вынести. И морально, и физически. Они поинтересовались, как она, и Линда ответила, что впервые за все время беременности чувствует, что что-то на самом деле не так. Она была напугана, ее одолевали сомнения и тревога. Ей могло бы быть легче, если бы отец ребенка не отказался ее поддержать, если бы хоть кто-то был с ней рядом. У нее была подруга, Тереза, но та не оказывала ей особой поддержки. Она не понимала Линду. Только говорила, что поддержит любое решение, и что принимать такие решения Линда должна самостоятельно. Но Линда отлично понимала, что на самом деле подруга считала ее поступок ошибкой. Так что у нее никого не было. Кроме «Аб Ово». Они говорили. Обо всем, не только о беременности и связанных с ней тревогах. Она расслабилась, успокоилась, стала лучше себя чувствовать. Они пытались помочь ей отпустить свои страхи, положиться на Господа, который всегда знает, как лучше. Пытались помочь ей почувствовать радость оттого, что внутри нее растет маленькая жизнь. Насладиться чудом творения. Потом они вместе молились. О ней, ее ребенке, об отце ребенка. Просили о том, чтобы все наладилось, чтобы в это сложное время у Линды хватило сил, чтобы ее оставили тревоги, чтобы она смогла воссоединиться со своим партнером в любви и согласии. Им показалось, что она почувствовала себя лучше. Ей стало спокойнее, она улыбалась. Благодарила. Сказала, что не знает, что стала бы делать, если бы не было «Аб Ово». Не было веры. Не было Бога. Они собрались расходиться. Линда хотела только зайти в туалет перед выходом. Они ждали ее, болтали, конечно же, о ней и о ребенке, и вообще о разном. Первой опомнилась Ульрика. — Сколько мы уже ее ждем? Они помедлили еще минуту, а потом все вместе пошли к туалетам, которые располагались на цокольном этаже. Только один был занят, дверь была заперта. Они постучались.