Какое-то время он молчит, пытаясь разглядеть, кто перед ним. Я жду, когда он меня узнает. – Это ты? – голос хриплый, слабый. Он долго смотрит мне в глаза. В моей памяти – ночной бар, звон льда в бокалах. – Да, – отвечаю. Тишина. Мы смотрим друг на друга, припоминая разные фрагменты одного вечера. – Ты никому не сказала, – говорит он. Молчание затягивается. У меня в душе невысказанная буря. – Пока нет. Он хочет приподняться на локтях, изо рта вырывается несвежее дыхание. Попытка сесть кажется невыполнимой, Майк падает на подушку. – Тем рейсом летела Лори Холм – моя сестра, – у меня в голосе сталь. Он меняется в лице. Отводит взгляд. – Выкладывай все. – Я уже дал показания. – Эту чушь я видела. Мне нужна правда. Он смотрит на дверь, как будто ожидая спасения, но она закрыта: мы одни. – Мы оба знаем, ты не должен был лететь. Оправдания или извинения меня не интересуют. Я жду фактов. Где вы разбились? – Над каким-то… островом… – Каким? Он качает головой. – Мы потеряли курс. Там… полно островов. Я часто брала интервью и сразу вижу, когда люди изворачиваются. В таких случаях я задаю серию легких, ничего не значащих вопросов, чтобы человек, отвечая без перерыва, ослабил бдительность. Однако сейчас времени нет. – Что было после крушения? – Мне удалось выжить, – помолчав, отвечает он хрипло. – Радость-то какая, – не удерживаюсь от ехидной реплики. – А остальные что? Он моргает. – Выжил только я. Тебе должны выслать мои показания. – Я хотела услышать твой ответ лично, а не из расшифровки. – Задаю вопрос по-другому, предельно односложно: – Моя сестра жива? Этот вопрос я лелеяла с тех самых пор, как исчез злополучный самолет. Тело ведь не нашли, значит, оставалась хрупкая надежда. Правильное ли это слово – «надежда»? С одной стороны, вселяет веру в лучшее, а с другой – в шаге от отчаяния. Надежда – единственное, что держит на плаву, когда рассыпаются в прах сколько-нибудь достоверные данные. Она зыбка, словно ветер, и все же я чувствую, она здесь, вокруг меня, и надеюсь, надеюсь, надеюсь… На лице Майка растерянность, он как будто удивлен, что я вообще об этом спросила. Только чему удивляться? Я два года прожила в мире теней – имею право предполагать, если он жив, может, спаслась и Лори? Пилот медленно качает головой. – Она умерла, – снова удар под дых, тупой и беспощадный… С какой стати? Я не обязана принимать его слова на веру. И все же в глубине души, где-то в ее закоулках, я знаю – это правда. – Где ее тело? – отстраненно спрашиваю я. – Прости… Ну уж нет, извинение за ответ не принимаю. Я наклоняюсь вперед, прямо к его лицу: – Где. Ее. Тело. Где оно? Говори сейчас же! Ты знаешь, где оно. Все еще в самолете? Ты оставил ее там? Только не там… Она боялась летать… мало того что разбилась, так еще лежит в треклятом самолете… – Нет… – еле шепчет он. – «Нет» – не оставил? Лицо пилота искажает глубокая боль. Он тянется к пульту подачи обезболивающего. Не достает. Я могла бы ему помочь, но воздерживаюсь. – Что ты сделал с телом моей сестры? С телами остальных? Я жду. Ногти впиваются в ладони. Меня разрывает от ярости, хочу выплеснуть все на него, но он так слаб и неподвижен, не воспринимает ничего, и мой гнев отражают стены палаты. – Я не хотел… правда… Я жду. Жду еще. – Чего не хотел? Тишина. – Майк? – я наклоняюсь ближе, почти задевая кончик его носа. – Не хотел чего? Его глаза недвижны. Он забылся. За дверью послышались голоса. Выглядываю: спиной к двери стоит медсестра, разговаривает с молодым человеком. Я видела его в газетах – это Натан, сын Майка. Рядом женщина постарше, скорее всего, жена: седые волосы собраны в пучок у шеи. Оба внимательно смотрят на медсестру, меня пока не заметили. Скоро войдут, надо торопиться. Возвращаюсь, крепко сжимаю руку Майка. Он просыпается. – Где их тела? Говори! Из его уст выходит одно слово или слог: – Мо-ор… Может, я не расслышала? – Мор?… – переспрашиваю я. Он молчит. И тут я понимаю: море. – Море? Ты бросил их в море? – Не мог похоронить… лопаты не было… копать нечем. Он снова тянется к пульту, на этот раз его пальцы находят кнопку. Нажимает. Доза обезболивающего идет по трубке в вену. Тело больного обмякает. – Жара… нельзя было оставлять. У нас не было выбора. – У нас? – встрепенулась я. Сердце чеканит в ушах. Он смотрит на меня: на долю секунды глаза расширяются, или мне показалось? – Ты сказал: «У нас не было выбора». – Нет. Ошибся… – тяжело дыша оправдывается он. Его веки начинают подрагивать.