Часть 6 из 11 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ситуация была патовая. Тайком от Генки я сходила к юристу. Шустрый грек невнимательно, как мне показалось, просмотрел договор, вздохнул и сказал, что видит его не в первый раз и может сказать только то, что говорил моим коллегам и товарищам по несчастью: надо было приходить до, а не после того, как его подписывали. Договор составлен очень грамотно – и не в нашу пользу. Шансов вернуть деньги ничтожно мало. Рычагов воздействия на фирму-застройщика нет. Надо надеяться, что дом все-таки построят. Когда-нибудь.
Тут он оборвал фразу и предложил мне воды.
Давно я не была так близка к тому, чтобы упасть в обморок. Но сил хватило, чтобы заплатить, поблагодарить и выйти из кондиционированной прохлады кабинета в раскаленный вечер, не чувствуя ног, словно на протезах.
В зеркальном стекле витрины я увидела свое отражение – и не узнала себя в белой маске со стиснутым в линию ртом и прищуренными как от ветра глазами. Генке не сказала ничего: он и так казнил себя за то, что поддался соблазну. Ему, с его характером, было невыносимо знать, что он дал себя провести. Если сейчас приняться выяснять, кто первый сказал «э» и кто виноват больше, положение станет совершенно невыносимым. Что бы с нами ни было, мы вместе. И выползти из этой ситуации можем только вместе.
– Выход через полчаса! – объявила я и положила Максу утреннюю порцию каши с мясными обрезками.
Собрались мы быстро. Вернее, собиралась Дашка. Катька выполняла ее немногочисленные толковые распоряжения, Макс поскуливал от предвкушения Большой Прогулки, а я стирала-купала Анфису. Управились мы почти одновременно. Как только я прицепила Анфису на четыре прищепки (потом подумала и добавила пятую – на хвост) и надела купальник, весь багаж был составлен у двери. Я привычным солдатским движением вскинула на плечо лямку здоровенного пляжного зонта, подхватила тяжелую сумку с остальными шмотками и оглядела свою команду.
Дашка в специальной пляжной футболке до колен, на груди Джек Воробей, на спине Кира Найтли в обрамлении волн, пальмовых листьев и якорных цепей. Катька в синих шортах и тельняшке с аппликацией – дельфин, просунувшийся в спасательный круг. Макс, улыбающийся во всю морду. Ну, и я, конечно.
Когда мы спускались к морю, оступаясь на горячей гальке, утреннее ощущение счастья накрыло меня опять. Сияющий день бабьего лета, пустынный пляж, куда выбираются только местные, знающие про эту укромную бухточку. Мобильник оставлен дома, и впереди целый день. Все, кого я люблю на этом свете, – здесь, рядом.
Кроме Генки.
Уже привычным усилием я прогнала тень тревоги. С ним все хорошо. Если бы что-то случилось, я бы почувствовала. Не смей распускаться. Девчонки заслужили беззаботный день на пляже рядом с матерью – пока ты им еще нужна.
Налетевший ветер облепил бесформенную футболку вокруг Дашки, и я вдруг увидела, что нескладного подростка больше нет. А есть девушка с небольшой, но безукоризненной формы грудью и модельными ногами. Талия могла бы быть потоньше, но через год-два бедра станут шире, округлятся – и талия будет что надо.
Почувствовав мой взгляд, Дашка оглянулась, и я, как пойманная, торопливо отвела глаза.
Когда я последний раз видела своих детей? Видела, а не просто смотрела на них сквозь усталость и ежедневные заботы? Еще тогда, когда я вынашивала их и рожала, я знала, что они вырастут и уйдут от меня в собственную жизнь. Но уж очень быстро прошли эти пятнадцать лет, превративших пухлого младенца в стройную девушку, а общего у них – только имя, да я, их мать.
– Мам, ты чего?
Катьке всегда выпадало выводить меня из рефлексии в «здесь и сейчас».
– Задумалась что-то…
– О папе?
– А что о папе думать? У него все хорошо, работает.
– А я о нем часто думаю…
– И что же ты думаешь, позволь узнать?
– Да ничего, скучаю… Когда он приедет?
– Кать, ну я же сто раз говорила. Заработает денежку и приедет. Помоги мне лучше зонт вкопать.
Катька просияла: это всегда делала Дашка. А вот теперь она такая взрослая, что ей это можно доверить.
Мы спустили с поводка изнемогающего от нетерпения Макса, и он тут же помчался к линии прибоя: лаять на волны и отскакивать от них, припадая на передние лапы. Привычно разбили лагерь: вкопали зонт, укрепили его камнями, расстелили два старых покрывала, надули матрас… И блаженный солнечный день потек своим чередом. Мы с Дашкой буксировали Катьку на матрасе. Дашка и Катька плавали вдоль берега по мелководью вместе с Максом – короткие лапы яростно гребут, уши стелются по воде. Я заплыла подальше от берега и лежала на воде, закрыв глаза, покачиваясь на зыби под легким ветром. Потом мы съели почти все, что принесли с собой, и улеглись на горячую гальку – горячую, а не раскаленную, как летом! – предварительно вытерев Макса его собственным полотенцем – старым, заслуженным, из которого давно выросла Катька.
Кажется, я задремала, пригревшись на солнце. Мне даже что-то приснилось – такое же радостное, как весь этот день, и тут же забывшееся, едва я открыла глаза.
Проснулась я от лая и смеха. Не поднимая ресниц, слушала, предвкушая, как увижу море, солнце, дочерей, обросший водорослями валун у кромки воды – все, что складывалось в мозаику сегодняшнего дня. Девчонки явно бросали палку в море, а Макс плавал за ней: занятие, которое всем троим никогда не приедалось. Я открыла глаза – и солнечный день на морском берегу оказался еще прекраснее, чем я ожидала. Море покрыто легкой рябью, словно «гусиной кожей» от прохладного ветра. В воде пляшут солнечные зайчики, повторяясь на галечном дне.
Тут в голове что-то щелкнуло, и чужой голос внутри произнес:
Счастье ловится
Сетью из солнечных бликов
На мелководье.
Удовлетворенный смешок, и голос умолк.
Никогда в жизни я не сочиняла стихов. Любила их, легко и надолго запоминала – да. Но этих стихов никогда не читала и не слышала. Хайку – но откуда оно взялось? И этот смешок… В нем звучало довольство, почти торжество. Но смеялась не я. Тембр голоса, интонации – все было не мое.
Любой начинающий психиатр проходит через это. Сначала просто боится заболеть тем, от чего лечит других. Потом ищет и находит у себя отрывочные симптомы, вспоминая Корсакова, который сам вел свою историю болезни, повторяет изречение: «Если долго смотреть в бездну, бездна взглянет на тебя». А потом забывает об этом, выздоравливает от детской болезни. «Перерастет!» – говорят старые опытные педиатры – и обычно они правы. Я давно это переросла. И сейчас прогнала тень давнишнего страха, встала и, подкравшись к девчонкам, перехватила и зашвырнула в воду надувной мячик, раскрашенный под арбуз. Изнемогший от беготни и лая Макс тут же бросился за ним, а мы к нему присоединились.
Выгнать их из воды удалось только тогда, когда я обнаружила, что Катька стала синей и пупырчатой, как курица второй категории в советском гастрономе.
Метров через десять от линии прибоя галька заканчивалась, шел песок, заполняющий пространство между здоровенными валунами. Вот туда мы с Дашкой и отволокли Катьку – за руки и за ноги. При этом раскачивали ее из стороны в сторону и пели:
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает,
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Процессию замыкал Макс. Время от времени он останавливался и начинал яростно отряхиваться, хлопая безупречно породистыми ушами.
Катьку мы закопали в горячий песок – отогреваться. Макс тут же устроился рядом, а мы с Дашкой отправились ополаскиваться. Вытираясь, я снова увидела золотящуюся под солнцем рыжую шерстку – только теперь на обеих щиколотках. Что за черт? И почему я называю неизвестно откуда взявшуюся поросль шерстью?
– Мам, ты что?
– Ничего, Дашкин. Наверное, перегрелась немного.
Дашка бросилась наперерез Катьке – та с индейским боевым кличем неслась к морю, а Макс со всех коротких лап мчался за ней, захлебываясь лаем. А для меня солнечный день померк, словно на него упала тень чего-то непонятного и угрожающего. Я устроилась под зонтиком и пролежала там, пока не пришло время собираться.
Мы устало тащились домой по вечерней улице: девчонки с Максом впереди, я замыкающим. Чтобы отвлечься от гложущего беспокойства, я рассматривала их смешные тени. Тень Макса с длиннющими лапами, которые подошли бы немецкому догу под девяносто сантиметров в холке. Сзади налетела волна громкого рэпа из мелькнувшей мимо легковушки. Я обернулась на шум и обнаружила, что тени у меня нет.
Это было таким потрясением, что я продолжала идти, как продолжает бежать смертельно раненный. Пусть недолго, но он бежит, не понимая, что это все, что ему осталось сделать на земле. Тени не было. Этого не могло быть, но было именно так.
Мы ввалились в прихожую. Макс понесся на кухню – пить. Слыша, как он громко лакает воду, я погнала девчонок в ванную, поставила зонтик в угол и подошла к зеркалу. Моего отражения в нем не появилось. Не веря своим глазам, я зачем-то прикоснулась к чуть запыленному стеклу. Помахала рукой перед лицом, поморгала. В зеркале было пусто. В нем отражалась стена, оклеенная дешевыми обоями в цветочек, край подоконника. Все, чему полагалось отразиться по законам физики, – кроме меня.
– Мам, ванная свободна!
– Хорошо, сейчас.
Зеркало над раковиной меня тоже не отражало. В голове стоял странный гул – может, я и правда перегрелась на ласковом сентябрьском солнце?
– Даш, мне что-то нехорошо, а завтра на работу. Поешьте, что там найдете в холодильнике, а я попробую уснуть.
– Хорошо, мам.
Я улеглась в кровать, но долго не могла заснуть, глядя в потолок и ощущая, что случилось что-то невозможное, невероятное, с чем придется жить дальше. Но как? В конце концов я все же уснула, и снилось мне что-то путаное, невнятное, имеющее свою логику, которую я никак не могла постичь.
Проснулась я на рассвете и сразу же бросилась к зеркалу. Оно оставалось пустым, и я не знала, как с этим быть дальше. Пока предстояло жить: поднять девчонок, отправить Катьку в садик в сопровождении Дашки, успеть на работу.
– Даш, у меня с лицом все нормально, нос не сильно обгорел?
– Совсем не обгорел. А почему ты спрашиваешь?
– Со стороны лучше видно. Придешь – позавтракай и сразу за уроки.
– А нам ничего не задано!
– Ну-ну…
Обычная суматоха приема дополнялась тем, что Оксана ушла в отпуск. Вроде никто ничего необычного во мне не замечал, а работа за двоих не располагает к рефлексии. К концу рабочего дня я замоталась так, что едва не забыла написать заявление на подработку – за медсестру. Хоть какая-то копейка за то, что все равно придется делать…
Бойкая Вика из регистратуры принесла журнал консультаций. Привычно скользнув взглядом по строчкам, нацарапанным на плохой бумаге разными почерками, я прочла: «психиатр – в отделение раннего возраста», и настроение сразу испортилось. Я расписалась, Вика упорхнула в облаке приторных духов, а я предалась горьким бесплодным размышлениям, параллельно, на автомате, дописывая карточки.
Какая умная голова в Минздраве додумалась назначать осмотр психиатра грудным младенцам? Как они представляют разговор врача с бессловесным пациентом? У них что, своих детей нет? Или они не изучали детские болезни? Ну да, понятно, отказники, дожидающиеся места в Доме ребенка, должны быть осмотрены абсолютно всеми – но хоть какой-то здравый смысл…