Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 7 из 11 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
О чем вы, доктор? Займитесь своим делом. Выполняйте должностные инструкции. Сказано «люминь» – значит, «люминь», как в армии. Времени как раз хватило, чтобы дописать карточки и собрать сумку. В шкафу, надетая на литровую банку и прикрытая от пыли полиэтиленовым пакетом, именно для таких случаев хранилась шапочка, вываренная в крахмале по институтскому рецепту. Уже привычно не заглядывая в зеркало, я надела ее и отправилась в отделение раннего возраста – благо идти недалеко, через двор. Сияющий, по-летнему теплый вечер напомнил мне другой, недавний – тот, в который моя жизнь переломилась надвое. Все, что было объяснимо, привычно и понятно, осталось позади. Впереди ждала полная неизвестность. Я позвонила в дверь, произнесла привычное заклинание: «Психиатр, консультация», – и поймала себя на мысли, что мне ответят: «Потяни, деточка, за веревочку, дверь и откроется». Конечно, этого не случилось. В проеме двери, почти полностью его закрывая, возвышалась массивная фигура Лидии Ивановны. Она трудилась в больнице всю жизнь, давно ушла на пенсию – и продолжала работать, прихватывая еще процент за санитарку. Да и то сказать, кто бы еще остался здесь за такие гроши? По возрасту она годилась мне в матери, по габаритам превосходила раза в два. Невольно я почувствовала себя провинившейся девчонкой и быстро убрала волосы под шапочку, тут же мысленно обругав себя за недостойную торопливость. – Проходите, доктор, – неожиданно миролюбиво сказала Лидия Ивановна, – сейчас я их принесу. Она повернулась и прошлепала по коридору куда-то в недра отделения, о которых не хотелось думать. Я переобулась в розовые пластиковые тапки и прошла в знакомую дверь, вторую справа, где стояли пеленальные столики и старая клеенчатая кушетка, застеленная простыней со штампом «ОРВ». Лидия Ивановна возникла на пороге, ловко держа в охапке три свертка, профессионально упакованных во фланель. – Сейчас истории принесу, – сообщила она, укладывая свертки на пеленальный столик. Минздрав, чтоб тебе провалиться! Что я могу еще написать, когда диагноз подтвержден генетически? Что мне скажет пациент, который, скорее всего, никогда ничего не произнесет, кроме нечленораздельных звуков? Да и до этого еще надо дорасти… Ну что ж, осмотр психиатра – так будет им осмотр. В полном смысле этого слова. Я растеребила пеленки, высвободила ручку, еще сведенную мышечным гипертонусом, и разжала кулачок. Вот и результат осмотра. Линия, перечеркнувшая ладонь и три жизни: ребенка и его родителей. Чего им стоило принять это решение? Что бы я сделала на их месте? При одной мысли об этом у меня свело брюшные мышцы. Нет, нет, нет! Эта беда нас обошла в свое время, но живо воспоминание о том, как мы с Генкой ждали результатов анализа, – а вдруг? А что тогда? Я проделала эту процедуру еще дважды. С каждым разом руки все быстрее справлялись с туго намотанной фланелью, вспоминали те отработанные движения, которыми я – как давно уже! – распеленывала-запеленывала своих девчонок. Нет, настолько туго я их не пеленала, и ползунки надевала рано, и ручки оставляла свободными… Успокойтесь, доктор, это не ваша епархия. И не ваши дети, слава богу. Лучше поблагодарите Того, в Кого вы не верите, что тогда танец хромосом прошел по всем правилам. А почему в этих трех случаях произошло не так, не ваше дело. Отвлекшись от интересного и продуктивного диалога с собой, я обнаружила, что дисциплинированная Лидия Ивановна давно принесла истории, но не мешала сложному диагностическому процессу, для которого вовсе не нужно было семь лет учиться и восемнадцать – работать. Сдерживая накипающую злость на абсурд ситуации, я кротко сказала: «Спасибо, Лидия Ивановна», – и уселась в коридоре за столом постовой медсестры заполнять документацию. Привычно проверив, что истории те, что и требовались: девочка, два мальчика… ага, Веткина, Шульгин, Мотовилов… заключения генетической экспертизы… есть, подклеены, – я записала в каждой: «Осмотр психиатра. Диагноз: неуточненная умственная отсталость, обусловленная хромосомным заболеванием (синдром Дауна)» – шифр, подпись, дата, печать. Каждый раз в таких случаях мне казалось, что я подписываю приговор. Хотя умом я понимала, что приговор подписан задолго до этого и не мной, все равно было тошно, хотелось быстрее сбежать отсюда. Вот и сейчас, закрывая последнюю историю, я громче обычного сказала в сторону открытой двери: – Лидия Ивановна, истории на посту, я пошла. – Хорошо, доктор, дверь захлопните, я пока тут деток заодно перепеленаю. Застегивая босоножки, я присела на корточки и, вставая, нечаянно скользнула взглядом по висевшему на стене зеркалу. Человек – животное, которое привыкает ко всему. Я успела привыкнуть, что не отражаюсь в зеркалах, и наловчилась в них не смотреть. Но сейчас на меня из глубины зеркального стекла глядела рыжая лисья морда с желтыми глазами и пышными баками. К такому повороту событий я оказалась не готова. Очнулась я от знакомого запаха нашатыря. Опираясь на испуганно квохчущую Лидию Ивановну, доковыляла до той самой кушетки – жесткой, обитой клеенкой еще в незапамятные времена. И там-то, на этой кушетке, со мной и случилась первая в моей жизни истерика. Икая и захлебываясь от слез, я рассказала испуганно притихшей Лидии Ивановне обо всем, что со мной случилось. И о лисьей морде в зеркале – тоже. Как всегда после истерики, в палате было очень тихо. Лидия Ивановна с неожиданно посуровевшим лицом пробормотала: «Полежите пока…» – и вперевалку устремилась в коридор. Мне было все равно, что она думает и что собирается сделать. Держать все это в себе я уже не могла. В голове и во всем теле стояла странная звенящая пустота. Было легко и бездумно. Тут я услышала, как булькает закипающий электрочайник. Через пару минут в палату вплыла, словно авианосец, Лидия Ивановна с двумя чашками чая. – С кагорчиком! – предупредила она, суя чашку мне в руки. – Смотрите только не облейтесь, пятна будут. Я глотала крепкий сладкий чай со знакомым привкусом кагора, и мне казалось, что это бабушка пришла ко мне откуда-то издалека. В детстве она тоже, тайком от родителей, давала мне кагор, все малокровия боялась. Когда я подросла, она рассказала, как ее, чудом выжившую в блокаду, родня пичкала кагором. – Потом тетка меня попрекала: такая молодая, а уже все серебряные ложки пропила… – говорила бабушка. – Баб, ты обижалась? – А чего обижаться, она ж это шутя. Они и правда серебряные ложки променяли на кагор, рыбий жир, шоколад американский. Спасли они меня, тетя Стася и дядя Дима. Если б не они, я бы так и загнулась, ни твоего папы на свете не было бы, ни тебя. Ты их помни смотри, а я их никогда не забуду.
– Хорошо, баб. Я вернулась из прошлого и вновь услышала голос Лидии Ивановны: – Вам, Ольга Андреевна, теперь одна дорога, к Прохоровне. Если кто и может помочь, так только она. – Какая Прохоровна? – Да та, что в морге работает. – А чем она может помочь? – Не знаю, может, присоветует что. Она же сама… ну, это… тоже такая. Вторую сотню лет живет на свете неспроста. У нас тут давно еще, я только училище закончила и сюда пришла, тетя Сима работала. Как-то она подпила на День медработника и рассказала нам, девчонкам, про Прохоровну, что она здесь с пятидесятого года работает, и все санитаркой в морге, с того времени, как из лагеря вышла. – А за что она сидела? – За людоедство, – просто сказала Лидия Ивановна и незаметно перекрестилась. – Про голодуху поволжскую слышали? Вот она тогда тоже… того… ребеночка съела. И теперь будет жить, пока не отживет за него и его детишек, что на свет не родились. Когда-то она тете Симе проговорилась, а та нам. На другой день, помню, все спрашивала, чего она наболтала по пьяному делу, и просила, чтобы мы это всерьез не принимали и никому не рассказывали, мало ли чего спьяну набрешут. Сима-то померла давно… Вот я и думаю, что вам одна дорога – к Прохоровне. Она «Приму» курит ленинградскую. Вы ей купите блок-другой, она вам и посоветует что полезное… Я-то никому ничего не скажу, но и что вам делать – не знаю. – Спасибо, Лидия Ивановна, – только и смогла выдавить я. Чай с кагором помог. Я сумела встать на ноги, умыться и дойти до двери без посторонней помощи. – Лидия Ивановна, я не сильно зареванная? – Да так, ничего… – дипломатично ответила она. – Бледненькие только и глаза наплаканы. Сами-то доберетесь? – Доберусь, – заверила я и неожиданно для себя самой чмокнула ее в пухлую, пахнущую «Красной Москвой» щеку. Когда дверь отделения захлопнулась у меня за спиной, я спустилась на один пролет и, воровато оглянувшись, одну за другой приподняла штанины. Щиколотки покрывала густая рыжая шерстка. И ее уровень был несомненно выше, чем пару дней назад. Приступ внезапной слабости заставил меня схватиться за перила. Я постояла, отдышалась, сунула в рот квадратик шоколада от «экстренной» плитки, лежащей в сумке специально для таких случаев. Когда же я соберусь к эндокринологу? Тяну третий месяц. Любого из своих вменяемых пациентов я при такой симптоматике погнала бы туда пинками, ну а меня пнуть некому. Правду говорят, что врачи – самые проблемные и недисциплинированные пациенты. Вот хоть Чехова взять… Слабость заставила меня сесть на ступеньку, но источником этой слабости был страх – сейчас это четко осознавалось. Так же четко, как и то, что ни к какому эндокринологу я не пойду. Он, конечно, пошлет меня обследоваться – и что покажут анализы моей крови? Насколько я еще человек? Какие биохимические показания у оборотня? Как его лечить и надо ли его вообще лечить? Короче говоря, сколько мне осталось? Я поднялась, цепляясь за перила, не чувствуя ног, доковыляла до выхода и только теперь обнаружила, что шапочка так и осталась на голове. Подниматься в кабинет сил не было совершенно, так что я привычно сложила ее, сунула в сумку, нацепила темные очки и кое-как дотащилась до скамейки под старой ивой. Обычно здесь кишели мамаши из детского отделения, но сейчас, на мое счастье, там никого не оказалось. Я вызвала такси из той компании, где у меня была максимальная скидка, и поехала домой. Ночью я уже привычно лежала без сна и раздумывала, как жить дальше. Что бы ни приходило в голову, я все яснее осознавала, что выход один: идти к Прохоровне и смиренно просить ее помощи… если она еще захочет помочь. А если не захочет? Или не сможет? Что тогда? В безрезультатных сомнениях прошли два дня. За это время шерсть на щиколотках поднялась еще на пару сантиметров. По дороге на работу я купила два блока ленинградской «Примы» и после приема отправилась в морг. Мне повезло: Прохоровна сидела на той же скамейке, что и в прошлый раз. Не курила, просто грелась на осеннем солнышке. Но допотопный халат был тот же, с завязками на спине. В таком мой прадед сфотографировался на ступенях санитарного поезда в Первую мировую… Пока я шла к ней по залитому солнцем двору, Прохоровна не пошевелилась. Она сидела, опустив плечи и вытянув шею вперед, как нахохленная птица. Не привычная ворона, а кто-то из тех, кто сидит на кургане или парит над степью, высматривая падаль. Морщинистая шея, неподвижный взгляд… Гриф? Орел-могильщик? Никогда не была сильна в зоологии. – Добрый день, Анна Прохоровна, – сказала я и положила на скамейку рядом с ней пакет с «Примой». – Чего надо? – Поговорить. – За что? – Беда у меня. Посоветовали к вам пойти. – Кто? – Ну, люди… – обтекаемо ответила я. – Те люди, что могли такое сказать, давно в земле лежат. А вот меня она не примает… Да что говорить, раз пришла, значит, про меня знаешь. Так, что ли? – Что рассказали, то услышала, а правду или нет, не знаю.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!