— Я буду следить за вашими анализами и сообщу, как только что-то узнаю. Договорились? — Договорились, — она скрестила руки на груди, устраиваясь поудобнее. Закрыла глаза, часть морщин на лице разгладилась. Она мне как-то сказала, что не может спать одна, боится, что кто-нибудь вломится к ней в дом, пока она спит. Неудивительно, что в больницу она всегда попадала ночью. Она сказала, даже не открывая глаза: — Попробуйте разузнать, что здесь делает полиция. — Попробую, — пообещала я, уже направляясь проверить других моих пациентов. Я бы не смогла ей рассказать, даже если бы что-то узнала. Ночь становилась все насыщеннее, и до четырех я ни разу не присела. Я налила себе кофе и включила компьютер, собираясь заняться записями, пока у меня короткая передышка. Стефани пододвинула ко мне стул. — Слышала, что случилось? — спросила она. Я уже и забыла про полицию. Я покачала головой. — У меня ни секунды свободной не было. Мы еще и люмбальную пункцию пациенту с шестой кровати делали. — Я открыла файл первого пациента и принялась просматривать его анализы крови в поисках нужного для отчета. — Что я пропустила? — Полиция привезла брошенную маленькую девочку. Ее избили. Бродила по парковке в одном подгузнике и каком-то странном ошейнике на шее. Ужас, да? — Она говорила быстро, чтобы успеть рассказать прежде, чем ее позовут к следующему пациенту. — Она не подпускала к себе полицию. Полицейским только втроем удалось запихнуть ее в машину. Грязная, руки в крови, а нам не разрешают ее помыть, пока они не соберут все улики. Никто понятия не имеет, кто она и откуда. Во мне поднялся гнев на несправедливость. Почему в этом мире детей дают тем, кто их бьет? Почему не тем, кто мечтает о ребенке, как я? Мы с мужем, Кристофером, годами пытались завести ребенка, но нас подстерегало одно разочарование за другим. Когда наш врач поставил мне бесплодие, мы обратились к другому, но тот лишь подтвердил диагноз: я никогда не смогу сама зачать ребенка. Я сглотнула с горечью. Бывают дни легче, но сегодня не один из них. — О родителях что-нибудь известно? — спросила я. — Нет. Ничего. Подозревают, что она либо пришла из трейлерного парка по другую сторону дороги, либо ее там кто-то высадил. Она поморщилась от отвращения. — Она тощая, словно много дней ничего не ела. — Бедняжка. Надеюсь, ее родителей найдут, и это окажется случайностью, каким-нибудь недоразумением. Стефани подняла брови. — Случайность? Что за недоразумение может привести к тому, что твой младенец потеряется на парковке в одном подгузнике? И еще кровь. Об этом ты забыла? — Кто-то же должен быть оптимистом. Хотела бы я и вправду быть столь оптимистична, как делала вид. Раньше я была такой. Больше не могу. Стефани рассмеялась и сжала мою руку. — Вот это мне в тебе и нравится, — сказала она перед уходом. Дома Кристофер ждал меня с чашкой ромашкового чая. В одной руке у него была собственная чашка утреннего кофе, а в другой — моя любимая кружка с надписью «Мопсов много не бывает», хотя собак у меня никогда не было. В последние два года я работала в ночные смены, а он — днем, если ничего не случалось, так что мы редко бывали дома одновременно, но нам такой график подходил. Он давал нам возможность соскучиться, а это иногда важно для отношений, даже если любить друг друга так сильно, как мы. Я сбросила туфли, взяла кружку и прошла за ним в гостиную. Плюхнулась на диван, утонув в нем, перьевые подушки приняли форму моего тела. Когда мы только купили дом и обставляли его, этот предмет мебели вызвал больше всего споров. Гостиная — первая комната, которую видишь, войдя в дом, и ему казалось, там уместен строгий диван, чтобы все выглядело мило и безупречно. Но дом не очень большой, и другой гостиной в нем не предполагалось, так что я понимала, что здесь мы будем проводить все время, а значит, диван должен быть удобным. В итоге я победила, а он потом неоднократно говорил, как рад, что его не ждет дома жесткий диван. Он сел на другом конце, я вытянула ноги ему на колени. Он снял с меня носки и начал массировать ступни. Когда я первый раз рассказала сестре, как он массирует мне ноги после работы, она заявила, что это только пока мы молодожены, но он все еще так делал спустя много лет брака. Если я заставала его дома после смены, он массировал мне ступни. Точка. И неважно, если сам оперировал двенадцать часов подряд. — Ну? — спросил он, поднимая брови. Невозможно работать в медицине и не попасть под ее влияние. С течением лет мы стали личными психотерапевтами друг для друга. Мы, как никто другой, понимали, что значило нести ответственность за жизни других людей. Не работающему в медицине этого не понять. — Элоиз опять у нас. — Что на этот раз? — Тромб. — И? — Отрицательно. Он улыбнулся. Он зачесывал темные волосы назад, прикрывая прядями начинающую лысеть макушку. Его очень беспокоила потеря волос, а мне было все равно. Я любила его усталый вид, как по мне, он с годами становился только привлекательнее. Мужчинам в этом плане вообще везет. Даже морщины ему к лицу. — Как у тебя прошел день? — спросила я. — Две операции. Три консультации. Кристофер работал хирургом-ортопедом в больнице «Нортфилд Мемориал», там же, где и я. Это самый крупный региональный госпиталь в Огайо, мы и познакомились там в кафетерии, когда он еще был первокурсником, работал целый день и учился ночами. Он был таким сосредоточенным и целеустремленным, что едва не упустил меня из виду, но рабочая этика принесла свои плоды. В итоге он оказался в ординатуре, потом остался работать по специальности. — Интересные случаи были? — спросила я. Он покачал головой. — Кстати, пока не забыл, обязательно прочитай письмо от Бианеллы. Она хочет, чтобы мы поехали на следующих выходных на семинар по международному усыновлению. Там будет круглый стол для родителей о скрытых сложностях при усыновлении детей из-за границы, — сказал он. Бианелла — наш специалист из органов опеки. Мы связались с ней после того, как репродуктолог в последний раз усадил нас перед собой и рассказал мрачную статистику. Мне уже было под сорок, и нас не прельщала судьба престарелых родителей. Я тогда думала, что усыновить ребенка очень легко, но в свое время я так же думала, что очень легко забеременеть. У нас уже была одна неудачная попытка, и она принесла столько же боли, как и выкидыши. — Я не уверена, что готова взять ребенка-иностранца, — сказала я. — Знаю. Я тоже. Просто почитай письмо и скажи потом, что ты думаешь. — Кристофер убрал мои ноги с коленей. — Мне пора собираться. Он пошел на кухню поставить кружку в посудомойку, я двинулась прямиком в спальню, но вдруг кое-что вспомнила. — Кристофер! — окликнула я. — Что? — Я забыла кое-что рассказать. — Я сделала паузу, чтобы убедиться, что он слушает. — Полиция сегодня привезла брошенного маленького ребенка. 2 Кристофер Бауэр Я только что вернулся в кабинет после изнурительной шестичасовой операции по восстановлению кисти, которая оказалась гораздо сложнее, чем мы ожидали. Я как раз наливал себе чашку кофе, когда вошел Дэн, заведующий хирургией. Выглядел он расстроенным. — Можно с тобой поговорить? — спросил он, закрывая за собой дверь. — Садись, — предложил я, показывая на стул перед моим столом. У нас не принято закрывать двери, так что, видимо, дело серьезное. Он покачал головой, взъерошивая темные волосы. На лбу отпечаталась тревога. — Что творится с людьми? Как можно быть такими монстрами? — говорил он, меряя шагами кабинет. Мы уже много лет работали вместе, и я впервые видел, чтобы он так нервничал. — Может, все-таки присядешь? — Нет-нет, спасибо. Я бы лучше выпил, — он с горечью усмехнулся. — Та девочка, которую привезли вчера ночью в отделение неотложной помощи, — жуткий случай. Ничего подобного не видел. Никогда, — он боролся с эмоциями, видимо, думая о собственных трех дочерях, чьи фотографии в ряд стояли на его рабочем столе. — Представить не могу, что кто-то может сделать такое с ребенком. Просто не могу. — О чем ты говоришь? — спросил я, подавляя любопытство. — Наверное, теперь тебе стоит присесть, — сказал он, почти не шутя. — Ее привезла полиция вместе со специалистами по защите прав детей. Судя по всему, ее обнаружили на парковке с западной стороны от Парк Стейшн. Знаешь ее? Я кивнул. Все знали Парк Стейшн и трейлерный парк на улицах за ней. Там цвело городское сообщество наркоманов. В эту часть города ходили только с одной целью. — Все тело девочки покрыто старыми шрамами и синяками. Ее, видимо, долго избивали, — ему пришлось прикладывать усилия, чтобы сохранять самообладание. — Она истощена и обезвожена и выглядит как голодающие сироты в телевизоре. Понимаешь, о ком я? — Он продолжил, не дожидаясь моего ответа: — У нее на ногах сыпь, как от септической инфекции. Рентген показывает множественные переломы. Некоторые старые, другие совсем свежие. Вероятно, у врача она никогда не была, так что кто знает, что еще мы можем обнаружить. — Он прочистил горло, потом переключился на роль руководителя. — Ею будут заниматься много врачей, нам нужны лучшие, поэтому я хочу, чтобы ты взял ее дело. Первый консилиум состоится завтра утром, так что отмени все дела. — Хорошо, конечно. Уверен, Алексис сможет все устроить, — сказал я, доставая телефон и быстро набирая письмо своему секретарю. — Что ж, пойдем, — Дэн пошел к двери, я следом. — Как только в СМИ узнают, поднимется шумиха. Пока еще ничего не утекло. Мы попытаемся как можно дольше сохранить дело в тайне, но ты же понимаешь, что это только вопрос времени, пока они пронюхают. Уровень секретности понятен? — Конечно, — кивнул я, хотя мне еще не приходилось работать с засекреченными случаями. У нас в городке редко случалось что-то настолько серьезное, мне обычно доставались дети после аварий или спортивных травм. Я не мог в этом признаться, но меня очень будоражила возможность быть причастным к такому необычному делу. Мы вошли в лифт на другом конце коридора. В нем было много народу, так что по пути на третий этаж мы молчали. Там Дэн открыл дверь и жестом показал мне выходить. — Что она здесь делает? — спросил я. На третьем этаже отделение неврологии, здесь лежат пациенты после инфарктов и инсультов. — Здесь ее никому не придет в голову искать, — сказал он. — Ты о репортерах?