рынке, вся жизнь утратила смысл. Ваши серые глаза я вспоминаю и днём, и ночью, а моя жизнь без надежды поговорить с Вами превратилась в настоящую муку. Я — как слепой, что ищет во тьме чашу с водой, чтобы утолить жажду. Дайте мне надежду — и я сделаю всё, чтобы завоевать Ваше сердце. Я стану воздухом, которым Вы дышите, стану камнями, по которым Вы ступаете, хотя я знаю, что недостоин быть даже пылью на Ваших туфельках.Как Вам, должно быть, известно, я отправляюсь в долгое путешествие, и только от Вас зависит, будет ли оно отрадным или беспросветным. Если Вы согласитесь поговорить со мной перед отъездом, я стану счастливейшим из смертных. Я готов отдать жизнь за счастье увидеть Вас хотя бы на миг. Иные мгновения стоят целой вечности. Если Вы доставите мне счастье увидеться с Вами, я буду навеки благодарен. Если Вы согласны, сообщите, где и когда мы сможем встретиться.С нетерпением жду Вашего ответа, с Вашим именем на устах, в мыслях и в сердце.Марти».Лайя прижала письмо к юной груди, а в ее серых глазах проступили слезы, затянув все вокруг туманной дымкой.34 В Барселоне проходили грандиозные торжества. Прошло уже несколько месяцев со дня воссоединения графа и Альмодис, и теперь Рамон Беренгер задумал устроить праздник в честь прихода весны, решив применить старую проверенную стратегию, известную ещё римским императорам, чтобы расположить к себе простонародье, а заодно отвлечь подданных от других мыслей. Стратегия эта была предельно простой и состояла всего из трёх слов: «Хлеба и зрелищ». Когда у людей заполнен рот и есть возможность закрыть двери своих лавок и мастерских, чтобы отправиться смотреть представления, которые в изобилии обеспечил добрый сеньор, они готовы забыть о насущных проблемах и пить, гулять и веселиться.Бернату Монкузи, главному графскому казначею, было приказано выдать каждой семье по селемину [19] пшеницы, куску постной свинины, куску говядины и по три динара на каждого человека. Кроме того, он пожертвовал церкви немалую сумму денег, а также колокола для храмов святой Эулалии из Кампа, святого Викентия из Саррии, святого Гервасия из Кассолеса и святого Андрея из Паломара. Теперь звон этих колоколов перекликался с колоколами Сео, и бесконечный перезвон оглашал все улицы города, словно отгоняя от графской четы нависшую угрозу отлучения.Бернат по своему обыкновению исхитрился положить изрядную долю пожертвований в собственный карман.Оба зрелища, конечно, весьма различались, ведь одно предназначалось для толпы, а другое — для блистательного окружения Беренгера.На улицах и площадях непрерывно шли уличные представления. Выступали мимы, акробаты, фокусники, силачи и клоуны, набивали карманы брадобреи и зубодеры. Но более всего простому люду были по душе бои и турниры, ежедневно проходящие на пустоши Виланова, по другую сторону городской стены. Победителям полагалось солидное денежное вознаграждение, и рыцари со всей Септимании стекались сюда, чтобы помериться силами и талантами, привлеченные щедрой наградой и правом повязать на плечо шарф своей дамы. Главными судьями на турнирах были Рамон Беренгер и Альмодис де ла Марш.Главная ложа под балдахином в узкую красную и желтую полоску располагалась посередине ристалища, напротив того места, где предстояло столкнуться поединщикам. На помосте стояли два великолепных трона, чуть ниже и по бокам разместили свои гербы представители знатных семейств. По другую сторону ристалища, напротив ложи, помещалась судейская трибуна. Судьям предстояло следить за соблюдением правил турнира и чтобы все участники имели равные возможности. По всему полю были разбиты шатры участников утреннего турнира, над каждым шатром развевался стяг цветов рыцаря; повсюду бегали взмыленные оруженосцы, поднося то полированную кирасу, то шлем с яркими перьями. Копья, которые вскоре сломают, в идеальном порядке покоились на деревянных козлах.Прочитав письмо, переданное мавританкой, Лайя мечтала только о встрече с возлюбленным. Аиша решила, что настал самый подходящий для этого момент, поскольку отчим Лайи был занят делами графа, а заодно и своими собственными, и теперь носился по всему городу, приглядывая за ярмарочной торговлей и проверяя лицензии уличных комедиантов. Главный казначей не знал ни минуты покоя, он метался от церкви святого Иакова до Кастельнау, а оттуда — к воротам Бисбе и Кастельвель, чтобы затем отправиться по улице Аладина к воротам Регомир.Ни малейшее нарушение не ускользало от его зоркого глаза, и под конец его необъятный кошель доверху заполнился монетами всевозможных достоинств. Если какой-либо торговец выражал недовольство распоряжениями Монкузи, его тут же хватали и тащили в тюрьму, если кто-то осмеливался торговать на улице — его лоток бесцеремонно сносили. Лайя об этом прекрасно знала, а потому решила не терять времени и, пользуясь выпавшим случаем, устроить собственную судьбу. Аиша, со своей стороны, была хорошо осведомлена о делах Марти и распорядке его дня и посчитала, что безопаснее всего будет встретиться с Омаром, управляющим Марти, который занимался виноградниками в Магории, и передать ему письмо для хозяина. Лайя написала письмо, и Аиша тут же отправилась на площадь, спрятав его в складках одежды. В сущности, она ничем не рисковала: даже если ее увидит кто-то из прислуги, наверняка решит, что служанка отправилась что-то купить по приказу госпожи.Аиша долго не могла найти на рынке Омара, поскольку он с самого утра был занят на мельнице, чей смотритель которой вместо работы предпочёл веселиться на празднествах в честь графини.В конце концов она все же увидела его, издали узнав по медленной усталой походке. Заметив девушку, мавр поспешил ей навстречу.— Я уже думала, что не дождусь тебя, Омар. Мне казалось, твой день начинается намного раньше.— Так и есть, дорогая подруга, но в дни, подобные этому, у меня бывает особенно много дел.— Как поживают Найма, Мухаммед и маленькая Амина?— Прекрасно. По правде говоря, я не устаю благодарить Аллаха, пославшего нам такого доброго хозяина. Это настоящий подарок судьбы, ведь наша участь целиком зависела от ее капризов и... толщины кошелька других покупателей...— Я тоже не перестаю благословлять этот день, — призналась Аиша. — Только рядом с ним я обрела покой.— А сейчас ты счастлива? — спросил Омар.— Как никогда прежде. Она мне скорее подруга, чем хозяйка, а главное, я могу отблагодарить бывшего хозяином за его доброту.— Итак, Аиша, для чего ты хотела меня видеть?Девушка извлекала из-под одежды письмо Лайи.— Вот, возьми. Хозяин с нетерпением ждет этого письма. Я думаю, ты знаешь, от кого оно...— Передай своей сеньоре, что уже сегодня к вечеру она получит ответ от моего хозяина, — с улыбкой ответил Омар.Аиша удалилась, на прощание пожелав другу удачи.Едва пергамент оказался у него в руках, Омар, прекрасно знавший, в чем дело, тут же поспешил в порт, где в эту минуту находился его хозяин. Марти как раз горячо обсуждал с Жофре быстроходность будущего корабля. Улучив момент, когда моряк повернется спиной, Омар молча поманил хозяина, знаками давая понять, что хочет сказать по секрету что-то очень важное.— Прости, друг мой, но мне нужно на минутку отлучиться по одному делу, — извинился Марти перед Жофре. — Кажется, мой секретарь принес какие-то новости. Из-за этих празднеств все пошло кувырком и накопилась целая гора срочных дел.— Не беспокойся, Марти, — ответил Жофре. — Могу себе представить. Наш главный мастер посмотрел корабль и собирается нанять плотников, чеканщиков и канатчиков. Разумеется, платить им сейчас придется вдвое против обычной цены. А что делать? Если не заплатим, то потеряем лишнюю неделю, а Средиземное море ждать не любит.— Через минуту вернусь.Омар стоял на почтительном расстоянии. Марти подошёл ближе.— Что за неотложное дело заставило тебя бросить работу и отправиться искать меня в порту? — спросил Марти притворно строгим тоном, стараясь скрыть улыбку.Мавр тоже улыбнулся в ответ.— Сеньор, если вы думаете, что причина неважная, можете меня высечь. Вот, возьмите.Омар нашарил в кармане письмо и протянул его хозяину.Марти не узнал почерк, но, заметив лукавую улыбку на губах слуги, сразу все понял.Сгорая от нетерпения, он отошел в сторону, сорвал печать, развернул свиток и прочитал:«Барселона, 20 июня 1053 годаДону Марти БарбаниДорогой друг! Бесконечно благодарю Вас за бесценный дар. Никто прежде не делал мне столь ценных подарков. Аиша — великолепная певица и самая лучшая подруга, которую я получила благодаря Вашей щедрости. Ваше признание в своих чувствах тронуло мое сердце. Мысль о том, что я произвела такое впечатление на человека, который меня даже не знает, приводит меня в трепет, и мне страшно подумать, что я могу Вас разочаровать при более близком знакомстве. Это разобьет мне сердце. Ведь я всего лишь женщина без малого четырнадцати лет, страстно мечтающая иметь друга, которому могла бы довериться. Если Вы не возражаете, мы могли бы увидеться в среду, в день главного турнира, все наши слуги будут участвовать в его подготовке. Так мне будет проще улизнуть от неустанной слежки моего отчима. Если Вы не против, можем встретиться в девятом часу в доме Аделаиды, моей кормилицы, я время от времени ее навещаю. Ее дом находится позади церкви святого Михаила, напротив входа в ризницу.Ваш другЛайя».Марти спрятал письмо во внутренний карман жилета и, сам не свой от радости, горячо обнял Омара.— Честно говоря, ты доставил мне такую радость, что за это письмо я готов отдать всё, даже свою часть корабля.35 К двум часам пополудни Марти нарядился в лучшее платье и, едва касаясь ногами земли, направился к церкви святого Михаила в конце древней римской улицы Кардус.Омар, который, как всегда, помогал ему одеваться, даже заметил по этому поводу:— Сеньор, вы уже трижды меняли рубашку; если сделаете это сегодня еще раз, то завтра вам нечего будет надеть.— Послушай, Омар, — ответил Марти. — Я не знаю, что нас ждет, а потому позволь мне радоваться сегодняшнему дню. Один Бог знает, какие карты судьба выкинет завтра.Перед уходом он посмотрелся в бронзовое зеркало в спальне. Из зеркала на него смотрел загорелый молодой человек с горделивым взглядом и статной фигурой, одетый в зеленую тунику с португальским галуном, бордовые чулки и башмаки из тонкой кордовской кожи. Волосы, подстриженные по каролингской моде, покрывал щегольской флорентийский берет. Он вышел из дома задолго до назначенного времени и долго бродил по улице из конца в конец, не в силах дождаться, когда колокола церкви святого Михаила прозвонят час пополудни. Тогда он поспешил к заветному дому, навстречу владычице своих снов.Дом оказался небольшим, крытым черепицей, с единственным входом со стороны улицы и треугольными отдушинами в боковой стене, за которой, должно быть, помещался амбар. Марти вошел в прохладную полутень крыльца, сам не свой от волнения. Сердце его бешено билось, во рту пересохло, а язык, казалось, прилип к гортани. Он взлетел по лестнице, прыгая через две ступени, и в один миг оказался на втором этаже. Переведя дух, Марти постучал в дверь. Послышались чьи-то быстрые шаги, и через минуту, показавшейся вечностью, дверь открылась. На пороге стояла улыбающаяся женщина средних лет с седыми волосами.— Полагаю, вы Марти Барбани? — спросила она.Молодой человек без всякого смущения ответил:— Он самый.— Проходите, вас ждут.Марти немедленно подчинился. Едва за ним закрылась дверь, женщина добавила:— Будьте добры следовать за мной.Она повела его по узкому коридору, до дверцы с деревянными филёнками. Женщина осторожно постучалась, и тут же изнутри послышался чей-то голос. Марти показалось, что это голос Аиши.— Сеньора, наш гость прибыл.Дверь приоткрылась, и из-за нее выглянуло сияющее лицо его бывшей рабыни.Провожатая, извинившись, откланялась:— Прошу прощения, но у меня слишком много дел.А Аиша добавила:— Скоро я к вам присоединюсь. — Затем, открыв дверь нараспашку, она повернулась к Марти. — Можете войти, сеньор, вас ждут.Марти вошел в полутемную комнату. После яркого света улицы он не мог рассмотреть ничего, кроме неясного профиля девушки, стоявшей возле закрытого ставнями окна, сквозь щели едва пробивался тусклый свет с улицы.И тут у него за спиной послышался голос Аиши:— Сеньор, это Лайя. Счастье переполняет мою душу при мысли о том, что я сумела вам услужить. Лайя, это тот самый дон Марти, лучший хозяин, которого я встречала в жизни.После этого прислужница удалилась, деликатно прикрыв за собой дверь.Молодые люди остались наедине. Глаза Марти наконец привыкли к темноте, и девушка показалась ему волшебным видением из другого мира. На ней было синее платье с квадратным вырезом, высоко подпоясанное под юной грудью. Рукава, пышные на плечах, туго охватывали запястья. Поверх платья был наброшен просторный плащ, а волосы, разделенные на прямой пробор, заплетены в косы и уложены кренделями на висках. Голову ее, подобно короне, венчала повязка из голубого дамаста, расшитого серебряной нитью.Они шагнули навстречу друг другу и, по-прежнему глядя в глаза, сели на скамью.— Сеньора, — начал Марти, не в силах скрыть волнения. — С тех пор как на невольничьем рынке перед моим взором мелькнули ваши черты, ваш образ неотступно преследует меня день и ночь. Если вы дадите мне надежду, я сделаю все, чтобы добиться вашей руки, если же нет — я навсегда исчезну из вашей жизни.Девушка потупилась, тронутая пылкими словами Марти, на ее щеках выступил румянец. Затем, подняв на него глаза, она медленно заговорила.— Я в таком долгу перед вами, что никогда не смогу расплатиться, проживи я хоть тысячу лет. Во-первых, вы подарили мне величайшее в жизни утешение. С тех пор как умерла мама, мне некому было рассказывать о своих горестях, пока вы не прислали мне Аишу. Во-вторых, своим письмом вы оказали мне величайшую честь, которой я, конечно же, не заслуживаю, ведь вы совершенно меня не знаете, не знаете, какая я на самом деле. Тем не менее, вы были первым, кто обратился ко мне в таких выражениях, и я польщена, хоть и не заслуживаю подобных похвал.— Лайя, я не в силах побороть свои чувства. Я встречал многих людей, но никогда мое сердце так не трепетало от радости. Каждую ночь я вижу во сне ваши серые глаза. Если бы слуга разбудил меня в эту минуту, прервав чудесный сон, я бы, наверное, убил его. А проснувшись, я думаю лишь о вас. Я не могу так больше жить и лишь хочу знать, могу ли на что-то надеяться.— Мне почти четырнадцать, и я не хочу причинить боль такому приятному человеку.— Хотите сказать, что не оставляете мне надежды?Девушка вскочила.— Нет, Марти! Просто отчим никогда не позволит нам быть вместе.Марти сжал руки девушки в ладонях.— Значит, я могу надеяться?— Марти, вами так легко восхищаться. Видимо, с этого и начинается любовь. Аиша мне столько рассказывала о ваших достоинствах, что я полюбила вас, ещё даже не зная, хоть и понимала, что это совершенно бессмысленно. Отчим скорее заточит меня в монастырь, чем отдаст не гражданину Барселоны.— Позвольте мне надеяться — и я сверну горы! Я вернусь из плавания через год или чуть позже, вернусь богатым и, если буду знать, что вы меня ждёте, никакие преграды меня не остановят.— Я буду ждать вас, сколько потребуется, и скорее уйду в монастырь по собственной воле, чем буду принадлежать другому.— Прежде чем я покину царство мечты, я хочу навеки сохранить в памяти ваш образ, потому что не в силах жить вдали от вас.Он нежно взял ее за подбородок и поцеловал.36 Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Альмодис прибыла в Барселону, и ее союз с Рамоном Беренгером омрачился целым рядом печальных обстоятельств. Отлучение, о котором им уже объявил епископ Одо де Монкада, еще не утвердили официально, и теперь не только венценосная чета, но и все графство пребывало в тревоге. На улицах то и дело случались потасовки между сторонниками Альмодис и старой графини Эрмезинды. Учитывая характеры женщин, трудно было ожидать, что они легко смогут найти общий язык. С другой стороны, в семейной жизни графской четы тоже возникли трудности, ведь у каждого из них были свои дела и обязательства и слишком многое их разделяло.Граф вместе со своим кузеном Эрменьолем д'Уржелем оказался вовлечен в затяжной военный конфликт. Арнау Мир де Тост, сеньор Ажера и вассал Рамона, попросил помощи в войне с братьями Ахмедом аль-Муктадиром и Юсуфом аль-Музаффаром, властителями Сарагосы и Лериды, то и дело совершающими набеги на Ажер и угрожающими городу Манресе. Чтобы помочь своему благородному другу, которому впоследствии пожаловал за его верность Камарасу, и противостоять мятежной знати, все настойчивей заявлявшей о своих претензиях к самой могущественной из всех графских династий Каталонии, Рамону пришлось проводить много времени вдали от дома, и влюбленные могли наслаждаться лишь редкими моментами близости.Графиня посвятила досуг благотворительности: основывала новые монастыри, помогала вдовам и сиротам, посещала мастерские в квартале Сео, а также выступала в роли судьи во время всевозможных тяжб из-за собственности, имущества, земельных границ или рабов. Если дело касалось земель, она вставала на сторону вассалов Беренгера, не боясь выступить против любой другой благородной фамилии, будь то род Сан-Жауме, Монкада, Желабер, Фольш или Алемани.И в эти неспокойные времена к прочим проблемам добавилось еще одно крайне неприятное обстоятельство. Рим объявил о предстоящем отлучении от церкви, что могло повлечь за собой большие бедствия, вплоть до потери графством независимости и нового вторжения сарацинов. В притонах, трущобах и подворотнях только и говорили, что об отлучении. Духовенство, подчиняясь указаниям Рима, пророчило графству самое мрачное будущее и в самых обычных событиях усматривало дурные предзнаменования. С амвонов тут и там вещали про историю царя Давида — как яркий пример того, какие проклятия влечет за собой грех похоти, и теперь эти проклятия неминуемо должны пасть на Барселону. Короче говоря, противостояние между сторонниками Папы и графа крепло день ото дня, и вскоре положение обещало стать совсем скверным.Альмодис мечтала родить сына, который смог бы осуществить мечты и надежды ее супруга, поскольку его первенец Педро Рамон, рожденный в браке с Изабеллой, оказался совершенно никчемным. При барселонском дворе она могла положиться лишь на двоих: Лионор, ее придворную дама, которой она поверяла все свои заботы и горести, и Дельфина, карлика, развлекающего ее в часы досуга долгими беседами, неизменно сводящимися к теме беременности. Поскольку аббат Сен-Жени остался в Тулузе, по рекомендации одного из придворных Альмонис нашла нового духовника, падре Льобета, и он стал, пожалуй, единственным человеком в новом окружении, которому она могла доверять: она не верила льстивым речам царедворцев, неустанно вьющимся вокруг; куда больше по душе ей оказался этот человек, скорее похожий на воина, чем на священника, он всегда говорил, что думает, не прогибаясь перед ней и не пытаясь угодить.В то утро графиня заговорила об этом с Лионор, когда они вместе трудились над гобеленом с изображением цветов и трав.— Скажи, Лионор, как ты думаешь, когда я стану матерью?— Это известно одной лишь природе, сеньора. Трудно что-либо предсказать. Но я вам одно скажу: чем меньше вы будете об этом думать, тем скорее исполнится ваше желание.— Увы, положение дел таково, что мое желание трудно осуществить. Мой муж все время на войне, а на расстоянии соитие невозможно.— Но зато когда он возвращается, вы с ним не вылезаете из постели.Графиня вздохнула. Оглядевшись, не подслушивает ли кто, она наклонилась к самому уху дамы и прошептала:— Лионор, я должна кое в чем тебе признаться. Знаю, я не должна говорить о таких вещах, и будь здесь моя мать, она устроила бы мне выговор. Но тебе я сказать могу.— Я вас слушаю, сеньора. Вы же знаете, я буду нема, как могила.— Видишь ли, когда мой сеньор супруг входит в меня, он весь полон страсти, но потом...— Что потом, сеньора?— Не знаю, как объяснить, но мне кажется, что для таких вещей требуется время, а...Лионор выжидающе посмотрела на неё.— Одним словом, вулкан его страсти извергается слишком быстро, не успев воспламенить меня. Думаю, именно так будет правильнее сказать.Лионор на миг задумалась.— Мне кажется, сеньора, у вас есть средство, чтобы справиться с этой бедой.— И что же я могу сделать?— Заниматься этим чаще, сеньора. Тогда ему проще будет держать себя в руках и он продержится дольше.— Но, Лионор, что я могу поделать, если вижу его лишь от случая к случаю? Или мне вместе с ним отправиться на границу воевать с неверными?— А ведь это неплохая мысль. Мужчины порой бывают такими странными. Но если он целый день будет биться с маврами, а ночью отдыхать, лежа на вас, не сомневаюсь, что вы вернетесь в Барселону с ребенком во чреве. Порой походное ложе в этом смысле намного лучше, чем пуховые перины.Стремление родить сына стало для Альмодис навязчивой идеей, ведь чтобы упрочить своё положение, ей нужно было подарить графу наследника. Она пользовалась любым предлогом, чтобы свести к этой теме разговоры с Лионор, Дельфином и даже с падре Льобетом. Она просто не давала им покоя, донимая этими разговорами со свойственной ее характеру настырностью.Дождливым утром, когда карлик помогал ей поливать цветы в зимнем саду, Альмодис подступила к нему все с теми же не дающими ей покоя вопросами.— Скажи, Дельфин, как ты думаешь, что произойдёт, когда придет срок? Стану ли я матерью или по-прежнему останусь бездетной? Что тебе подсказывает чутьё?Пронзительный голос карлика разнесся эхом под сводами зимнего сада.— Я вам уже говорил тысячу раз, что мои видения всегда приходят внезапно. Иногда я вижу совершенно незначительные вещи и очень редко что-то действительно важное.— Я это прекрасно знаю, но все же ответь, чего мне следует ожидать?— Ну что ж, признаюсь, меня действительно не так давно посетило видение, вот только его не назовешь благоприятным.— Ради всего святого, Дельфин! Скажи, что ты увидел! Разве не разгадал прекрасный Иосиф сны фараона, и разве его предсказания не сбылись?Дельфин до сих пор не пришел в себя после жестоких слов графини, когда он после той ужасной резни при нападении пиратов, пришел к ней в каюту.— Что ж, сеньора, если вам интересны видения труса, я расскажу.— Послушай, Дельфин, я не собираюсь вымаливать у тебя прощения. Если решил прочитать мне нотацию, я поговорю с тобой иначе, чтобы быстрее дошло. Так что, если предпочитаешь услышать все те же вопросы после того, как получишь десятка два плетей, то за этим дело не станет. И уж поверь, после этого тебе будет не до каламбуров.— Сеньора, вы назвали меня дерьмом и тварью в присутствии доньи Лионор.— Я назвала тебя так, как ты в ту минуту заслуживал. Кстати, ты забыл, что ещё я назвала тебя трусом. Так что не выводи меня из себя и расскажи о своих видениях.Карлик прекрасно знал, что он может себе позволить, а что — нет, а также понимал, что иногда может подурачиться, но уж если хозяйка заговорила серьёзным тоном, тут уж шутки в сторону.— Видите ли, однажды вечером, вскоре после нашего приезда в Барселону, я перебрал местного вина — знаете, такого сладкого, оно называется москатель. Оно очень коварное, это вино: от него так и тянет ко сну, и вдруг я понял, что не в силах добраться до своих покоев, и уснул прямо где пил — в конюшне на тюках соломы. И тогда мне приснилось кое-что странное.— Кончай тянуть кота за хвост, Дельфин, и переходи к сути.— Ну хорошо, сеньора. Я видел вас и донью Лионор в вашем кабинете, а потом вдруг послышался чей-то пронзительный плач. В глубине комнаты — там, где лежат ваши пяльцы — стояла огромная колыбель, способная вместить нескольких младенцев. Вы с доньей Лионор наклонились над ней и увидели на дне колыбели два свертка. Откинув полог, вы обе застыли от ужаса, увидев, что один новорождённый до крови расцарапал другому лицо.— И что же может означать этот бред?— Ничего, сеньора. Вы меня спросили — я ответил. Вы хотели знать — и теперь знаете, это и было мое видение. Тем не менее, в моей памяти ещё сохранились видения, посетившие меня накануне встречи в лесу, когда мы заключили договор — помните? Я тогда сказал, что вам суждено продолжить династию, и думаю, сейчас как раз пришло время.— Но для этого я должна стать матерью.— Разумеется.Графиня на мгновение задумалась, затем, проведя рукой по лицу, словно пытаясь сбросить невидимую пелену, спросила:— Ну хорошо. Дельфин, ты никогда не упускаешь случая улизнуть из дворца, чтобы вволю пошляться по тавернам, харчевням и постоялым дворам,