теперь ее охватил ужас от одной мысли, что отчим может захотеть нового. Порой она готова была даже покончить с собой.К вечеру приехал хозяин, а в скором времени Лайю вызвали к нему. Девушка предстала перед Бернатом Монкузи неприбранная, с растрепанными волосами, в халате, перехваченном на талии пояском, и арабских шлепанцах с загнутыми носами. Советник выглядел серьезным и весьма подавленным. При виде падчерицы он еще больше укрепился в своем решении. Необузданная алчность на этот раз оказалась сильнее похоти, которую когда-то возбуждало в нем это несчастное создание. Тем не менее, лихорадочный блеск в серых глазах этой женщины его пугал.Лайя прошла мозаичному полу, не сводя с отчима жутковатого взгляда, и остановилась прямо перед ним, чувствуя, как у неё внутри все холодеет, как всегда в присутствии этого человека.— Садись, — сказал он. — Я привёз новости, которые напрямую тебя касаются.Девушка продолжала стоять, не сказав ни слова.— Как мне сообщили, ты даже не пытаешься изображать скорбь после смерти нашего ребёнка.Девушка немного помедлила, прежде чем ответить.— Вы хотите сказать, вашего ребёнка? Других детей у меня не было.— Каждая родившая женщина становится матерью, если я не ошибаюсь. И любая нормальная женщина должна все-таки переживать, потеряв своего первенца. Даже самки животных воют и стонут, не желая покидать умерших детенышей.— Это если ребенок рожден от любви, а я не питаю к вам ничего, кроме бесконечного отвращения. Не стоит удивляться, что последствия ваших действий именно таковы.В эту минуту Лайе вдруг подумалось, что, пожалуй, не стоит попусту злить отчима. С другой стороны, терять ей уже все равно было нечего: хуже уже не станет. Но каково же было ее удивление, когда оказалось, что отчим даже не думает сердиться!— Мне непонятно твое ко мне отношение, — спокойно ответил советник. — Я, как честный человек, предлагал тебе свою руку, ты сама отказалась стать моей женой. А впрочем, в наших интересах забыть прошлые обиды и претензии. В конце концов, даже к лучшему, что ребенок умер: пути Господни неисповедимы. Веришь ты мне или нет, но я действительно желаю тебе добра и готов быть щедрым, если ты будешь слушаться и выполнять мои распоряжения.Лайя молчала.— Хочу сообщить тебе приятную новость: твой ухажер вернулся и сейчас в Барселоне.От этого известия у девушки закружила голова, и лишь внутренняя сила, проснувшаяся в ней после всех перенесенных страданий, не позволила ей потерять сознание.Пересохшими, как трут, губами она спросила:— И к чему же вы сообщили мне эту новость?— Видишь ли, все в жизни меняется в зависимости от обстоятельств, и то, что вчера было черным, сегодня может стать белым. Сейчас мне намного выгоднее иметь его своим союзником, чем врагом.Сердце Лайи бешено застучало. А советник между тем продолжал:— По-моему, все предельно ясно. Я собираюсь выдать тебя замуж. Ты получишь мужа, а я — весьма выгодного зятя, который принесёт мне большие доходы. Во всяком случае, между нами говоря, это долг мужчины, который принудил девушку к сожительству. По закону он должен либо жениться на ней, а ты ведь отказалась выйти за меня замуж; либо найти ей другого мужа, что я и сделал.Лайя просто ушам своим не верила. Наконец она все же решилась ответить, подозревая, что за словами отчима скрывается какой-то тайный умысел.— Я не понимаю, почему вы вдруг решили сменить гнев на милость, но позвольте вам напомнить о том письме, что вы заставили меня написать. Моя жизнь погублена, и теперь мне остаётся лишь уйти в монастырь. Ни Марти, ни кто-либо другой не захочет взять в жены обесчещенную женщину.— Ну, во-первых твоё замужество уже само по себе избавляет тебя от бесчестья. А во-вторых, эта обесчещенная женщина сделает выскочку Марти Барбани гражданином Барселоны. И это не говоря уже о весьма внушительном приданом, которое само по себе способно заткнуть рот кому угодно.— Марти не из тех людей, кого можно купить или продать по вашему капризу! — выкрикнула Лайя.— Поверь, любой человек имеет свою цену, а если кого-то не удалось купить — значит, просто мало заплатили. Но здесь не тот случай.— И какова же цена вашего нового преступления? Ведь это именно преступление — обмануть хорошего человека.— А не придётся никого обманывать. Марти возьмёт тебя в жены и не станет задавать вопросов. Ему уже сообщили, что тебе вскружил голову некий придворный, но ты не можешь назвать его имя, поскольку это станет позором для всех. Ему сказали, что ты избавилась от ребёнка. Кстати, по сути, так оно и есть. Как видишь, обманывать никого не придётся.В голове у Лайи все перемешалось. Она отказывалась верить, что этот человек готов выпустить ее из своих когтей. Какую новую гадость он замышляет?— Что ещё я должна сделать — или, наоборот, не делать? — спросила она. — Какие ещё условия я должна выполнить?— Ты мне много чего должна. По твоей милости, из-за того, что ты не желала делить со мной ложе, я потерял наследника, который был мне одновременно сыном и внуком. Ведь когда гончар работает с ленцой, можно ли удивляться, что амфора в итоге получается кривобокой, как бы ни была хороша глина? А потому заявляю: ты сама разрушила наши отношения, по твоей вине увяли мои чувства. А кроме того, какой мужчина сейчас на тебя польстится? Ты давно смотрела на себя в зеркало? Взгляни, на кого ты похожа! А уж если вспомнить, с каким видом ты лежала со мной в постели... Просто бревно, а не женщина; порой мне казалось, что я занимаюсь любовью с мраморной статуей. Ты не пожелала сделать даже шагу мне навстречу, хотя прекрасно знала о моих чувствах. Чему ж тут удивляться, что теперь сама мысль о женитьбе на тебе вгоняет меня в дрожь?От такого цинизма девушку едва не стошнило, но она взяла себя в руки и промолчала. Отчим снова заговорил.— Теперь о другом. Как ты сама понимаешь, единственная гарантия твоего послушания — жизнь этой проклятой рабыни. Так вот, я держу ее в одном из моих загородных домов. Я скажу тебе, где именно, но если будешь упрямиться, сама увидишь, что с ней случится. Так что, если надумаешь что-нибудь с собой сделать — скажем, уморить себя голодом — твою подругу постигнет та же участь. Ты должна снова стать красивой ко дню вашей встречи. Если на продажу выставить недокормленную кобылу, никто ее не купит.Лайя пропустила оскорбление мимо ушей — в глубине души она была уверена, что за поведением этого человека стоит лишь безграничная жадность.— Как я могу быть уверена, что Аиша жива?— Даю тебе слово.— Этого недостаточно, я хочу ее видеть.Монкузи задумался.— Ну хорошо, через пару недель, когда ты немного поправишься, я отвезу тебя на ферму неподалёку от Террассы, подаренный мне за верную службу графом Рамоном Беренгером и графиней Альмодис, где я держу твою рабыню. Ты с ней увидишься, но не вздумай сказать хоть слово о ребёнке. И если ты приведешь себя в божеский вид, то вернёшься в Барселону и будешь готовиться к свадьбе.Из-за своих бесконечных тревог и раздумий Лайя совсем потеряла аппетит. Единственным утешением для нее было то, что ее дорогая Аиша по-прежнему жива, хоть и томится в темнице Террассы. Правда, немного радовало еще и то, что отчим определенно решил оставить ее в покое. Что же касается Марти, то, хотя ее чувства не изменились, Лайя считала, что больше не достойна его любви. Ей казалось, что совместная жизнь с мужчиной для нее теперь невозможна, одна мысль о том, что кто-то может прикоснуться к ее телу, наводила ужас.Прошёл месяц со дня ее встречи с отчимом. Однажды вечером, когда она ложилась спать, вошла Эдельмунда и сообщила, что в понедельник на рассвете они уезжают в Террассу.Снова в дорогу. Эскорт из шести воинов, на этот раз во главе с капитаном, сопровождал две кареты. В первой ехала она сама вместе с дуэньей, а рядом с возницей сидел лучник. Во второй ехали две дамы-компаньонки, привезённые из Барселоны в помощь Эдельмунде и выбранные по ее образу и подобию. Замыкали процессию воины эскорта. Ночь они провели в доме одного из должников Монкузи, точно на середине пути, и на следующий день добрались до фермы неподалёку от Террассы. Здесь Лайю проводили в комнату в одной из башен, которые прежде занимал управляющий, дон Фабио де Кларамунт с семьёй, теперь им в спешном порядке пришлось перебраться в другие помещения.Здесь Лайя пользовалась большей свободой, чем в предыдущей тюрьме, хотя ей так и не позволили увидеть Аишу. Буря разразилась к вечеру. У Лайи начался бред, в кошмарных видениях ей вновь овладевал похотливый сатир и бесчисленные уроды один за другим вылезали из ее нутра. Она готова была вскочить с постели и броситься с башни, как хотела сделать ещё в Сальенте, лишь бы избавиться от терзающих ее демонов.Каждый день за обедом и ужином Эдельмундой напоминала, что жизнь Аиши зависит от ее аппетита. В конце концов, терпение у девушки лопнуло, и, когда перед ней в очередной раз накрыли стол, уставленный всевозможными кушаньями, которые прописал лекарь, она заявила тюремщице:— Я не верю, что Аиша жива. Если я не увижу ее завтра, я не проглочу ни кусочка.Она не хотела даже думать, какие последствия будут иметь для нее эти слова, для Лайи больше ничего не имело значения. Когда она думала о Марти, он казался ей видением, почти бесплотным образом. Порой ей стоило бесконечных усилий вспомнить его лицо. Но иногда ее сознанию все же удавалось выбраться из бездонной пустоты, зацепившись за что-то конкретное.К вечеру в башню поднялся Фабио де Кларамунт, управляющий крепости. Холодно поприветствовав молодую хозяйку, он перешёл делу.— Мне сообщили, что вы отказываетесь есть, пока не повидаетесь с узницей, — произнёс он. — А я, следуя приказу, не должен ее кормить, если вы не будете есть.Казалось, в голосе этого человека звучало скрытое сочувствие. Он знал, что должен выполнять распоряжения хозяина, пусть даже ему самому они и не по душе, но при этом что-то ему подсказывало — эта сероглазая девушка с потухшим взглядом не просто гостья.— Мое поведение изменится, только если я смогу лично убедиться, что Аиша жива, — ответила Лайя.— Полагаю, что я могу доставить вам это удовольствие. Тем не менее, я вынужден принять меры, чтобы потом меня не обвинили в нарушении приказа.Лайя вскочила в радостном ожидании скорой встречи с подругой. Дуэнья тоже поднялась.— Не стоит утруждаться, донья Эдельмунда, — сказал Фабио. — Ручаюсь, что верну вашу подопечную в ее покои в целости и сохранности.Дуэнье ничего не оставалось, как уступить, поняв, что с управляющим лучше не спорить.Фабио де Кларамунт привел Лайю на первый этаж и проводил в комнатку, где отдыхали стражники, сменившись с караула. Лайя удивилась, что управляющий привел ее в такое место: она была уверена, что это, как всегда, будет подземелье. Дон Фабио перебросился несколькими словами с капитаном, и тот протянул ему связку ключей.Управляющий выбрал один из них — не самый большой — и, открыв маленькую дверцу, обитую железными полосами, поманил девушку за собой.В маленькой комнате не было никакой мебели, кроме деревянной скамьи у дальней стены. Повинуясь безмолвному жесту управляющего, Лайя села на неё.Затем она услышала ровный голос тюремщика:— Сеньора, сам я ничего не имею против ваших встреч. Но мне приказано сделать все возможное, чтобы вы могли увидеть узницу, но при этом не имели возможности с ней говорить. У меня есть жена и дети, и вы сами понимаете, мне не нужны неприятности. Умоляю, не создавайте мне лишних проблем. Если вы войдёте в мое положение, мы можем стать друзьями, и ваша жизнь здесь может быть вполне сносной, в противном же случае вы вынудите меня принять более жёсткие меры.Поначалу Лайя не поняла, что он хочет этим сказать, но потом подумала, что можно попытаться сделать его своим союзником.Кларамунт наклонился и отодвинул железную скобу. Под ней оказалось отверстие в потолке подвальной камеры. Управляющий поманил Лайю, приглашая заглянуть внутрь.На каменной скамье, вытянувшись во весь рост, лежала женщина, прикрытая одеялом. Лайя с трудом узнала в этой изможденной женщине с застывшим и потерянным взглядом прежнюю Аишу. Рядом стоял поднос, а на нем — миска с холодной кашей, морковка, кусок овечьего сыра и кувшин с водой.Голос тюремщика зазвучал вновь.— Если вы будете есть, ее тоже будут кормить, причём она получит такое же количество еды. Мне сказали, что вы можете видеть ее каждый день, чтобы убедиться, что она жива. Но вы ни в коем случае не должны с ней разговаривать.66 Вернувшись домой, Марти не уставал дивиться, как изменилась Барселона за время его отсутствия. За пределами городских стен выросли новые пригороды Санта-Мария-де-лес-Аренес, Сан-Кугат-дель-Рек и Сан-Пере. Появилось также несколько новых церквей, а на улицах и рынках теперь можно было увидеть людей из самых разных концов света и услышать самые разные языки. Дома его радостно встретили Омар, Найма, их сын Мухаммед, маленькая Амина, донья Катерина, Андреу Кадина и Мариона, владычицы котлов и сковородок. Со времени его отъезда прошло два долгих года. За это время у Марти успели вызреть новые планы: он собирался купить еще два корабля и посетить новые земли, но теперь его терзала лишь одна мысль: что же в действительности произошло с Лайей? Он не в силах был думать ни о чем другом и не мог дождаться той минуты, когда сможет поговорить с ней.В любом случае, он принял решение — как можно скорее обвенчаться с Лайей, которая, как оказалось, страдает от приступа лихорадки где-то за пределами города, и лекари запретили пока ее посещать. Эти слова Монкузи передал ему Эудальд Льобет, сам же советник уехал по делам графа и не собирался возвращаться до конца года.А между тем, из родительского дома пришло письмо с печальным известием: три месяца назад умер дон Сивер — священник из Вилабертрана, его первый учитель. Марти, уже и так собиравшийся навестить мать, решил, что непременно заедет на кладбище, чтобы проститься со стариком и прочесть молитву за упокой его души.Субботним вечером он стоял перед дверью Баруха, которого уже известил о своем приезде. То ли Марти подводила память, то ли за минувшие годы он привык к безбрежным открытым пространствам, но дверь в доме еврея показалась ему значительно меньше, чем он помнил.Позвонив в колокольчик, он тут же услышал за дверью шаги, словно человек нарочно дожидался поблизости. Никто не окликнул его, не заглянул в глазок, дверь сразу распахнулась, и Марти увидел перед собой сияющие глаза и неотразимую улыбку девушки, которую он сразу не узнал. В следующий миг он догадался, что это все та же малышка Руфь смотрит на него из-под густых ресниц сверкающими черными глазами.— Да хранит вас Яхве на всех путях и дорогах, да славится имя его во веки веков, — произнесла она.— Да хранит он тебя... вас, Руфь, — поправился Марти. — Вы так выросли, что я даже принял вас за одну из ваших сестёр.— Прошло больше двух лет, Марти. А время идёт не только для вас.— Но я тогда был уже взрослым, а потому почти не изменился. А вот вы были совсем девочкой, а теперь я вижу перед собой взрослую женщину.— Когда вы уезжали, я уже не была ребёнком, — слегка обиделась она. — Да вы проходите, отец сейчас вернётся. Он велел мне принять вас. Поэтому я и ждала вас у дверей.С верхней площадки лестницы послышался чей-то голос:— Руфь, кто там пришёл?— Все в порядке, мама, это сеньор Барбани. Отец велел мне его встретить.И многозначительно подмигнув, добавила:— Да вы проходите, не стойте на пороге! А то ещё подумаете, будто я — плохая хозяйка.— А вы знаете, я до сих пор не могу забыть ваш лимонад. Я объездил весь мир, но нигде не пробовал ничего подобного. Можно ли назвать плохой хозяйкой ту, что его готовит?— Я рада, что вы хоть что-то помнили обо мне, пусть даже такую малость, как лимонад.Вслед за девушкой Марти прошёл в сад. Здесь мало что изменилось, за исключением того, что сейчас стояла зима, и цветы давно завяли. В остальном же все осталось, как прежде: и огромный каштан, и скамейка, и колодец с воротом, и плетёные стулья, и сосновый стол. Не было только качелей, что раньше свешивались с одной из ветвей могучего дерева.Они сидели, наслаждаясь лучами солнца, и Марти, чтобы нарушить неловкое молчание, спросил:— Вы убрали качели?— Я уже давно потеряла к ним интерес. В этом доме больше нет маленьких детей, и качаться некому. Но расскажите, каков мир, который вы повидали?— Ну что за вопрос! — улыбнулся Марти. — Он огромен, поистине огромен, и его населяют самые разные народы.— Я все время думала о вас! Можете представить, как я вам завидовала?— Как я вас понимаю! В вашем возрасте я думал точно так же, мир вокруг казался мне слишком тесным... А теперь взгляните — я объездил почти все Средиземноморье. Но не грустите: со временем отец найдет вам хорошего мужа, и ваша жизнь совершенно переменится.— Возможно, но я думаю, что никогда не выйду замуж.— Почему вы так говорите?— Это не я говорю, а мое женское чутьё.— Неужели вам не нравится ни один молодой человек?— Ну почему, нравится. Но боюсь, он даже не подозревает о моем существовании.В эту минуту на галерее открылась дверь и на пороге появился Барух и тут же бросился навстречу Марти: несомненно, меняла был безмерно рад его видеть. Марти поднялся, и оба крепко обнялись на глазах у смущенной и слегка раздосадованной девушки, недовольной тем, что приход отца помешал ее задушевной беседе с Марти.— Какая радость, мальчик мой! — воскликнул меняла. — А я уже боялся, учитывая мои преклонные годы, что никогда больше вас не увижу.— Видимо, сам Яхве хранит вас, — ответил Марти. — Сейчас вы выглядите намного лучше, чем перед моим отъездом.— Увы, друг мой, но время не щадит никого: молодые взрослеют, старики дряхлеют. Но пойдёмте-ка лучше в дом: солнце уже садится, и во дворе скоро станет холодно. Нам столько нужно рассказать друг другу! Что же касается тебя, дочка, то я ценю твою заботу, но все же прошу тебя оставить нас наедине.Однако девушка притворилась, будто ничего не слышала, и вместе с ними прошла в гостиную, где с невинным видом принялась перекладывать подушки на креслах.— Руфь, попрощайся с сеньором Барбани и ступай, — повторил Барух. — Нам нужно поговорить наедине.Еврей особенно выделил слово «сеньор», давая дочери понять, что ей надлежит именовать Марти этим титулом.— Отец, позвольте мне остаться, — взмолилась Руфь. — Я не буду встревать в разговор и мешать вам. К тому же рассказы Марти о его путешествии расширит мои познания — больше, чем что-либо другое.— Руфь, иногда ты бываешь просто невыносимой! Я должен поговорить с нашим гостем, а о чем — тебя не касается. Если ты желаешь расширить свои познания, я попрошу раввина, чтобы он обучал тебя канонам нашей веры вместе с Башевой; тогда у тебя будет чем занять свободное время, можешь задать ему любые вопросы, какие у тебя возникнут.— Вы никогда не хотели меня понять! — воскликнула Руфь. — Вы хотите, чтобы я сидела взаперти и долбила скучные тексты из Талмуда, готовила пресную кошерную еду, пекла пироги... Можно подумать, что я служанка!— Уйди немедленно с глаз моих! Потом поговорим.Девушка удалилась, на прощание одарив Марти лукавой улыбкой.— Простите ее, — виновато вздохнул старый Барух. — Это сложный возраст, а моя дочь — вообще особый случай.— Не стоит извиняться, Барух. У нее сильный характер, и мне это по душе. В будущем ей это пригодится.После этого они уединились в гостиной, которая тоже показалась Марти значительно меньше, чем помнилось.Весь вечер Марти рассказывал о своих приключениях, о дальних странах и удивительных портах, которые открыл для него еврей. Сам же меняла, вооружившись пером, чернильницей и листом бумаги, устроился за столом и делал заметки, а попутно отвечал на вопросы и давал советы.Обсудив все дела, оба пришли к выводу, что их будущее — за кораблями. Марти решил вложить большую часть доходов от виноградника и мельниц, в морскую торговлю. Кроме того, он подумывал о покупке нового дома неподалёку от церкви Святого Михаила, и решил по этому поводу посоветоваться с Барухом. Тот заверил, что этот район вполне респектабельный и спокойный. Затем они поговорили о делах Марти, которые благодаря Омару шли в гору. Когда же и эта тема была исчерпана, Марти решился завести речь о греческом огне.— Я слышал о нем, — кивнул Барух. — О нем упоминается в древних манускриптах, но нигде не приводится состав. Не сомневаюсь, что многие властители дорого заплатили бы за него, но по сей день никому так и не удалось раскрыть секрет.— Я хорошо представляю себе преимущества черного масла, которое горит намного медленнее, чем сальные светильники, — сказал Марти. — Вы посмотрите, по ночам в нашем городе царит такая непроглядная тьма, что даже городская стража не решается сунуть нос в некоторые переулки. Если же развесить на высоких столбах железные клетки, а внутрь поместить емкости с маслом и фитилями из шерстяных нитей, то будет достаточно одного человека, он сможет их зажигать при помощи длинного шеста с фонарем на конце. Таким образом, светильники будут гореть всю ночь, а улицы станут менее опасными.— Мне пришла в голову блестящая идея, — произнес меняла. — Если вы предоставите корабль на восточном побережье, проблема будет решена. Вам останется лишь оборудовать в городе склады, где будут храниться запечатанные сосуды с черным маслом — чтобы в случае кораблекрушения или какой-либо другой задержки в городе был запас и он не остался бы без света. Вы получите необходимые документы на ввоз, я лично этим займусь. Однако разрешение на установку светильников зависит от вегера, к которому, как сами понимаете, у меня нет доступа. Зато он есть у смотрителя рынков, дона Берната Монкузи. Не сомневаюсь, что этот алчный тип не упустит своей выгоды.— Я оплачу расходы. Кстати, я хочу кое-что вам сообщить, об этом пока знает лишь наш общий друг Эудальд Льобет.— И что же это?— Я собираюсь жениться на падчерице Берната Монкузи.На лице еврея проступила растерянная улыбка. И в эту минуту выходящее в сад окно неожиданно захлопнулось.67 В январе 1056 года графиня Альмодис сияла от счастья. Старуха Эрмезинда, потерявшая внутреннюю опору после смерти главных сторонников, в обмен на одиннадцать тысяч унций золота согласилась уговорить Папу снять отлучение, более трех лет висевшее над графской четой дамокловым мечом.Весело трезвонили колокола, а придворные тянулись вереницей, чтобы выразить свое почтение и поздравить с чудесной новостью. Одни — с неподдельной радостью, но большинство — чтобы заслужить милость Альмодис де ла Марш, ведь именно она управляла графом, а значит, и всем графством.В город пришел праздник. Радостная весть моментально разнеслась среди добрых горожан, и теперь люди от души радовались, что кончились их сомнения и тревоги. Представители младших ветвей графского дома уже давно подозревали, что рано или поздно это должно случиться, и все они, блюдя собственные интересы, старались вести себя лояльно по отношению к графской чете. Теперь же все валом повалили в графский дворец, словно паломники — к священному огню. Одо де Монкада, епископ Барселонский, Гийем де Вальдерибес, главный нотариус, судьи Понс Бонфий и Эусебий Видиэйя и сам граф Рамон Беренгер собрались в углу гостиной с кубками вина в руках, чтобы отметить это радостное событие.Жильбер д'Эструк, доверенный рыцарь Рамона Беренгера I, главный сенешаль Гуалберт Амат, представители семейств Монкада, Кабрера, Алемани, Мунтаньола, Феррера, Оло и многих других почтительно выстроились перед небольшим троном, где восседала Альмодис, расточая улыбки. Каталонские дворяне преклоняли перед ней колени, опираясь на маленькую скамеечку у ног графини, а их жены, подобрав юбки, грациозно приседали в реверансах. И те, и другие щедро рассыпали перед ней комплименты и поздравления — трудно сказать, насколько искренние. Большой зал был переполнен. Засвидетельствовав графине свое почтение, дворяне тут же бросились устраивать собственные дела и завязывать новые связи, надеясь погреться в лучах нового светила, восходящего над Барселоной. Эудальд Льобет, почетный гость графини, с ироничной улыбкой подошел поздравить графиню.— Разве я вам не говорила, что церковь, как всегда, поступит дипломатично? — спросила Альмодис.Эудальд не стал спорить.— Разумеется, говорили, сеньора. И надеюсь, что вы, при вашей прекрасной памяти, помните, что я вам тогда ответил.— В эти счастливые минуты я о многом забыла, Эудальд.— Помнится, я ответил что-то вроде того: «То, что вы получили дважды, вы можете получить и в третий