Так что дожила. И когда министр вручила подарок будущим молодоженам, недрогнувшим голосом перевела ее пожелание множества здоровых детей и семейного счастья. Да, я смогла даже это. Не взглянув ни на тебя, мой монстр, ни на нее, ту, что обнимает тебя по ночам. Я не смотрела им вслед, когда делегация Ятори покидала здание саммита. Я не смотрела, кажется, уже ни на что. Убедившись, что министру более не требуется моя помощь, спустилась вниз и подчистила протокол и записи переговоров, удалив всю нашу с Чи «словесную дуэль». Операторы видеонаблюдения несколько настороженно отнеслись к моей деятельности, но тут как раз зашел Удав с бутылкой виски и двумя стаканами отпраздновать мой «дебют», и когда я молча забрала у него всю бутылку и начала пить, продолжая чистить видеоряд, никто не решился задать мне ни единого вопроса. Даже Удав. Он посидел со мной пару минут, видимо надеясь, что мне половины бутылки хватит, но когда понял, что я намерена выпить все до дна, встал и ушел, унеся вместе с собой сиротливые пустые стаканы. Такие, как Удав, всегда знали, когда не нужно лезть к человеку с расспросами, все-таки класс Титан – это класс Титан. А вот Барбара Тейн этого не понимала, и потому мне на сейр (наушник я давно вышвырнула к дерсенгам) одно за другим шли сообщения о моем непрофессионализме и о том, что мне следует завтра присутствовать на переговорах премьер-министра Ятори с министром экономики Гаэры, а потому пить явно не следует… Кажется, я ее послала. Не помню точно, к тому моменту в бутылке уже ничего не осталось, и все, на что я была способна, – механическое выполнение команд, правда… только рациональных команд. Поэтому, когда полковник Тейн приказала мне писать заявление по собственному, так как я уволена, я послала ее повторно. Похоже, дальше, чем в первый раз, потому что она заткнулась. А возможно, до нее просто дошел тот факт, что я и так в принципе не сотрудник языковой службы и в целом не работаю на Гаэру, так что с увольнением это она не по адресу. * * * Удивительно, но операторскую я покидала уверенным и ровным шагом, даже несмотря на каблук и отчетливое ощущение, что по мне промчалась стая дерсенгов, окончательно втоптав в грязь. На часах было что-то около полуночи, в голове туман от невыплаканных слез, впереди лифт, до которого я тоже дошла практически уверенным трезвым шагом, вошла, не запнувшись о порог, протянула руку к сенсорной панели, собираясь нажать кнопку четвертого этажа, на котором был мой номер, и замерла, увидев, кто ждет меня в лифте. Я считала Адзауро монстром? Я его недооценила. Сильно недооценила, он был хуже, чем монстр, он был лезвием, которое кромсало мое сердце, он был гением, который дерсенг его ведает как проник в сверхохраняемое здание саммита, он был чудовищем… абсолютно слетевшим с катушек чудовищем. В полупьяном бреду, со сниженной реакцией и на каблуках… Говоря откровенно, я изначально была ему не противником, а тут просто без шансов. Но Чи, похоже, об этом даже не подумал и не оставил мне даже призрачной надежды на сопротивление. Шагнув впритык, он, перехватив мои запястья, вздернул руки над головой, прижал своим телом к зеркальной стене в кабине лифта и, кажется, еще успел определиться с конечным пунктом назначения лифта, выбрав третий уровень парковки, а потом в ад провалились мы оба. Поцелуй как удар током по обнаженным нервам. Ощущение собственной слабости в руках того, для кого единственной слабостью была ты. Сорванное дыхание, жесткий захват почти до боли вздернутых над моей головой рук, словно он не желал дать мне ни единой возможности вырваться, и через ярость, через гнев, через ненависть накатывающее на нас обоих безумие. Наше одно на двоих безумие. И мне было плевать, что он делает мне больно, потому что это были его руки! Его сильные ладони, сдерживающие и вместе с тем прижимающие к нему. Его прикосновения, и я была готова шагнуть в любую пропасть, только бы чувствовать, что он меня держит, как он меня держит, насколько крепко пытается удержать, ломая, к дерсенгам, любые стены, заставляя запоздало вспомнить, что Чи был психом. Опасным социопатом, как и большинство аристократов на Ятори, но огромная проблема в том, что его безумием заболела и я. И мы, два психа, неслись вниз, падали, хватая ртом воздух, потому что в этом безумном поцелуе не было места даже для вдоха. И срывающийся шепот, едва лифт остановился: – Ненавижу! – Все, что прошептала я. – Люблю, – выдохнул он. Безумие танцевало вокруг нас, безумие уничтожало все вокруг нас, безумие затопило весь мир. Безумие, в котором единой неизменной величиной оставались лишь мы оба, мы и только мы. Стянутая с волос резинка, его пальцы на затылке и поцелуи, поцелуи, поцелуи. Дикие, страстные, до привкуса крови, до ощущения невесомости, до потери контроля над собой, над ситуацией, над происходящим… Его хриплое: – Останови меня. Пожалуйста, Кей, останови меня… И мое срывающееся: – Провались к дерсенгам, Чи! Он сжал меня, сжал с такой силой, что казалось, я сейчас сломаюсь в его руках, но его губы снова накрывают мои – и здравствуй, безумие, давно не виделись, а вся моя реальность раскололась на яркие осколки, стала калейдоскопом не связанных между собой картинок… Подземная парковка… я не сделала по ней и шага, Чи не выпускал из рук… Черный флайт с затонированными стеклами… Я знала, что его ведет Адзауро, но, даже управляя флайтом, он продолжал держать меня, усадив к себе на колени и целуя, исступленно, жадно, не останавливаясь. Окраина столицы… Гостиница с автоматическим управлением… Номер, неважно какой. Все, что я могла бы вспомнить о нем при всем своем желании, – это миг, когда Чи смел с постели покрывало с такой силой, что казалось, он сейчас готов смести все, что угодно, и уложил меня на накрахмаленную простынь. Кажется, это было первый раз за весь этот приступ безумия, когда он оторвался от моих губ и заглянул мне в глаза. В мои совершенно пьяные, и, боюсь, вовсе не от виски, глаза. – Останови меня… – практически стон. – Не хочу… – практически исповедь. И безумие окончательно сорвалось с цепи! Все, что я помнила, – его поцелуи. Все, что ощущала, – его поцелуи. Все, чем жила, были его поцелуи. Жаркие, алчные, голодные, вынуждающие задыхаться и в то же время не отпускать, все, что угодно, только не отпускать… не разрывать прикосновения, не терять ощущения его рук на мне, не вспоминать, не позволять никаким мыслям существовать в момент, когда все, что мне нужно, – это его безумие, разделенное на нас двоих. Но даже безумие, кажется, тоже сошло с ума. Безумие в безумии, квинтэссенция страсти, перешедшей на новый уровень. Чи раздевал меня медленно. Безумно медленно. Покрывая поцелуями каждый миллиметр освобожденной от одежды кожи, задыхаясь в моменты, когда останавливался и понимал, что прикасается ко мне. Ко мне. Что это я рядом с ним, фактически под ним, в его руках, в его полном распоряжении… И больше не было: «Останови меня», было лишь почти виноватое: «Прости, но я не остановлюсь». Оно было в каждом уверенном прикосновении, в каждом пронзительно-нежном поцелуе, в каждом жесте. Оно было огнем, который охватил и меня, и я уже не отдавала себе отчета в том, что делаю, не отдавала и не хотела отдавать, мир снова стал калейдоскопом ослепительно ярких картин: Я обнаженная, Чи стянул с меня последнее, что было, – черное кружево не допустимой по дрескоду детали туалета, – и на миг замер, так, словно хотел запомнить этот момент навсегда. Чи обнаженный. Это меня он раздевал нежно и бережно – свою одежду срывал не глядя, потому что всем, что он хотел сейчас видеть, была только я. Чи, медленно опускающийся на меня, вглядывающийся в мои глаза, напряженный, опасный, хищный… такой желанный. И боль, вырвавшаяся не стоном – криком! Ошеломительная, отрезвляющая, зверская боль! Боль, которую не ожидали ни я, ни он. Которая стала шоком для нас обоих! Но когда Чи, напряженный как струна, взмокший, с окаменевшими от напряжения мышцами, попытался отстраниться, мне стало плевать даже на боль. – Не оставляй меня, не сейчас… пожалуйста… – стон и сорвавшиеся с ресниц слезы. Он не оставил, словно понял – остановится, и я сдохну. Без него просто сдохну. Без его рук, без его прикосновений, без его поцелуев, без него… И мне плевать на боль, пусть будет больно, только бы он был рядом, только бы он просто был рядом… Десятки поцелуев, нежных, пронзительно нежных, и безумие порождает безумие, теперь я это точно знаю, потому что не прошло и минуты, как он снова потерял власть над собой. И мне было больно, мне все так же было больно, но я не променяла бы эту эйфорию осознания, что мы одно целое, ни на что в мире. Видеть его пылающие страстью глаза, ощущать неумолимость его движений, чувствовать себя такой хрупкой в его руках и отдавать, отдавать всю себя без остатка, за эти мгновения счастья… И когда он содрогнулся от удовольствия, моим удовольствием было просто его обнять, чувствуя, как глаза жгут слезы, ощущая, как неистово бьется его сердце, слыша его прерывистое дыхание. Мы совершили ошибку. Мы оба. Он не имел права приближаться ко мне, я не имела права с ним спать. У него все так же была невеста, которая, возможно, в этот самый момент ждала его, у меня… у меня не было ничего, кроме возможности его обнять. – Ты должна была сказать, Кей, – хрипло произнес он. И я поняла, что на этом все… моя сказка, пусть и безумная, закончилась. Он осторожно покинул мое тело, не желая причинить еще больше боли, чем уже причинил, я прекратила его обнимать и отвернулась. Не хотела видеть ни сожаления в его глазах, ни… ни собственно его глаза. Ничего не хотела. И, отвернувшись, я натянула на себя простынь, закрываясь от него, от его взгляда, от его возможности видеть меня вот такой – обнаженной, растоптанной, слабой… ничтожной. – Нам нужно поговорить, – тихо сказал Чи. – Конечно, – безразлично ответила я. Он помолчал, стоя рядом с кроватью, стоя надо мной, и добавил: – Я закажу контрацептив. А, да, точно… он же… в меня. Логично и более чем разумно. Можно даже сказать – проявление заботы по-яторийски… В гробу я видала такую заботу! – Кей… – тихий голос. Я промолчала, понимая, что едва ли смогу сейчас выговорить хоть слово. Адзауро собрал свои вещи и ушел в ванную. Там, включая воду, ответил, видимо, на одно из сообщений: