Как жаль, что я не понимала этого тогда… – В день, когда мне исполнилось шестнадцать лет, папа сказал: «Если любишь дочь, позволь ее мечте осуществиться», – и подарил мне деньги, огромную сумму на пластические операции. «Билет в счастливую жизнь для маленькой красотки Кессади» – было написано на конверте, в котором лежал чек. Горло сжало спазмом, и несколько секунд я сидела молча, чувствуя, как с ресниц срываются слезы… Чи тоже молчал, просто молчал, крепко обнимая, чтобы я знала – он рядом, он со мной, я не одна. И он не задавал вопросов, не торопил, он просто слушал, и я знала – он выслушает все до конца. – Это была огромная сумма, – запрокинув голову и пытаясь сдержать слезы, продолжила я, – для моей семьи – просто нереальная. Папа продал магазин. Продал магазин и подписал контракт на год. Год своей жизни… Говорить становилось все сложнее. – Он выбрал для меня лучшую клинику… лучшего пластического хирурга, родители были рядом, когда мне сделали первую операцию из запланированных – ринопластику, а потом… Как объяснить, что было потом?! Как?.. – Они улетели всей семьей… Я закрыла глаза, вспоминая тот последний раз, когда я видела их. Папу, маму, Клиэ, Эннита, бабушку. В тот день казалось, счастье пронизывало всех солнечными лучами, оно искрилось, переливалось, сияло… Оно было почти ощутимым. Клиэ, усевшаяся на край моей кушетки, радостно болтала про новую школу и что она там будет единственной красоткой, Эннет по Сети нашел себе друзей и гоночный клуб, мама радовалась новым местам и впечатлениям, бабушка – предстоящему путешествию, и папа… папа перестал виновато смотреть на меня и тоже был счастлив. А я отключалась, еще не совсем отойдя от наркоза, открывала глаза, смотрела на них, не могла даже улыбнуться из-за кислородной маски, и глаза закрывались снова… Если бы я знала, если бы я только могла знать, что это был последний раз, когда я их видела, я бы не закрывала глаза ни на секунду, чего бы мне это ни стоило… – Пассажирский крейсер Онеда-3347 взорвался при посадке, начав гореть еще в атмосфере, – механическим, почти безжизненным голосом произнесла я. – Ошибка пилота… В тот день мне проводили еще одну операцию, я была под наркозом и даже не знала, а дедушка, он остался на Гаэре приглядывать за мной… у дедушки не выдержало сердце. Инфаркт, следом инсульт… Он был один дома, вызвать врачей оказалось некому… Дедушка пережил бабушку лишь на несколько часов, а я… Я проснулась от боли – мне перестали капать обезболивающее, и боль, не заглушенная ничем, терзала мое тело, как изголодавшийся хищный зверь. Кажется, я звала на помощь, кажется, кричала… вспомнить точно я не смогла. Ни когда все закончилось, ни когда я пересказывала этот момент Исинхаю. Не рассказывала бы, но это было необходимо для дела. Судя по тому, что удалось выяснить, я, никому не нужная, провела несколько дней в изолированной палате. Не в морге, нет, потому что за смерть нужно было отчитываться перед государством, морги любых клиник контролируют, а потому, что меня продали. По документам все было – не придерешься: «Осложнение при операции», «Недостаточно оснащенная реабилитационная часть клиники «Красота рядом», «Перевод пациента в другой госпиталь». Это по документам. В реальности – меня продали. Как кусок все еще каким-то чудом живого мяса, как «с паршивой овцы хоть шерсти клок», как существо без сознания, без прав, без права даже на жизнь. О том, что я осталась одна, что моих родных больше нет, я узнала от двух медбратьев, которые не слишком осторожно толкали мою каталку к выходу, обсуждая по пути, что искать меня вообще некому. Мне было шестнадцать, я только что узнала, что моих близких больше нет, я некоторое время бредила от подскочившей температуры, и какая-то часть моего сознания цеплялась за надежду, что все услышанное было бредом… Наверное, в тот момент я практически сошла с ума… Но даже такие, как я, были кому-то нужны. Клиника продала меня Майкони. У него имелось много имен, много связей, много личностей, он сам себе проводил пластические операции и сам же себя называл доктором Майкони. Он вколол мне обезболивающее, антибиотики, следом капельницу с витаминным раствором, и я была практически благодарна ему за это. Я просто тогда еще не знала, что это станет последним обезболивающим для меня, а впереди ждет ад. Майкони был психом. Чудовищем. Социопатом с «комплексом Бога». Всей его жизнью и всей страстью было – проводить опыты. Экспериментировать. Убивать своих скованных жертв и фиксировать на камеру все мучения погибающих. Но даже у настолько ненормального психа имелась вполне себе коммерческая жилка – он зарабатывал продажей секс-рабынь. В какой-то степени Майкони был гением – он умел лепить из своих полумертвых жертв потрясающе привлекательных кукол. Умел, но не особо любил это делать – ему всегда казалось, что результат недостаточно хорош. «Что же ты, деточка, грудь не удержала? Съехала у нас грудь, деточка, на семь миллиметров съехала» – с садистской ласковостью говорил он и доставал скальпель. Резал Майкони наживую. Всегда. Он обездвиживал, но не обезболивал – ему нравилось определять состояние жертвы по ее широко распахнутым от ужаса и боли глазам. Он считал, что позволяет нам открывать в себе невероятные способности, существенно завышать порог болевой чувствительности, становиться особенными – он мнил себя создателем… И каждый раз почти искренне сожалел, когда очередная жертва погибала от болевого шока на операционном столе. О, он досадовал, злился, орал на подчиненных, скидывал мертвое тело с операционного стола и требовал принести следующее, и на этот раз нормальное, дабы оно оправдало его ожидания. Большую часть времени в его «клинике смерти» я проводила в бессознательном состоянии. Я была самой молодой его «пациенткой» и в то же время единственной, кто не пытался даже цепляться за жизнь – понимание того, что моей семьи больше нет, разбило меня на осколки. Просто уничтожило… мне было уже все равно, кто и что со мной делает. В какой-то момент я даже перестала чувствовать боль. А потом появился Слепой. Жуткий, изуродованный другим маньяком с комплексом Бога, он пугал огромными фасеточными глазами насекомого, но в то же время его глаза давали ему гораздо больший обзор, чем другим, привязанным к операционным столам жертвам. И Слепой, осмотревшись за первые полчаса, пришел к печальному пониманию – нормальная в чудовищной операционной осталась только я. И он начал говорить со мной, просто говорить, но это заставило меня хотеть жить дальше. И это не я стала ключом к свободе для Слепого – а он моим. Майкони сильно потратился на его приобретение, и потому, прекратив делать из нас «особенных», он начал стремительно лепить из нас «товар». Один Слепой стоил примерно как десять секс-игрушек на танаргском работорговом рынке, для которого нас и готовили. Увы, в то время, когда в остальной Вселенной ценились стандарты естественной красоты, Танарг предпочитал «идеальных рабынь». Идеально красивых, идеально послушных, идеально тупых. Умных, сильных и независимых женщин на Танарге хватало – равноправие было удивительным нюансом этого жестко тоталитарного режима, и в случае жестокого обращения или даже секса по принуждению в браке, который танаргские женщины не стремились заключать вообще, жена вполне могла вызвать полицию. И они вызывали. И потому свои сексуальные аппетиты танаргцы предпочитали удовлетворять другим способом, но киборги не были тем, чего они хотели, – живые игрушки всегда предпочтительнее. Мне повезло, я была девственницей. Тогда, в тот момент, это не казалось преимуществом, но Слепой сказал: «Это наш шанс» – и начал доказывать Майкони, что продажа одной меня на Баяндеше принесет гораздо большую выгоду, чем оптовый контракт с Танаргом. Убедил. Майкони действительно продал меня за большие деньги, но это были его последние деньги – люди Исинхая, с которыми нам удалось связаться, вытащили нас обоих: и меня, и Слепого. – Так вот, о чем я? – вернулась к рассказу. – Меня продали Майкони. Об этом я тебе уже рассказывала, не говорила о другом – у Майкони был учитель. Он часто говорил при мне, что «учитель бы мной гордился», еще чаще «Я заставлю его мной гордиться». Майкони был психом, я это понимала еще тогда, догадывалась, что таких психов во Вселенной хватает, но… масштаб. Никто не знал масштаба. Масштаб вскрылся не так давно. Все началось с замечания Сейли после обнаружения мной файлов с характеристиками S-класса, и нам примерно удалось определить время, когда и где файлы украли. А это, ты не поверишь, это было закрытое хранилище. – Закрытое? – переспросил Чи. Как объяснить? – Настолько засекреченная информация хранится изолированно, – пояснила я. – Это примерно как у нас, в смысле, у Исинхая, наиболее важная инфа не имеет доступа к Сети в принципе, бумага, одноразовые сейры, изолированный бункер-хранилище. – Понял, – кивнул Акихиро. – И вот на тот момент проникнуть в хранилище мог только искусственный разум, но подобные попытки блокировались системой, однако тогда еще никто не знал об ИсКинах. – Слышал что-то, но, насколько мне известно, подтверждения их существования нет. – Адзауро устроил меня удобнее на своих коленях, нежно стер с лица влажные дорожки слез. Я даже не заметила, что все это время плакала… – Есть, – глядя ему в глаза, ответила я. – К сожалению – есть. Они тоже результат экспериментов хирурга-психопата, вот только их из ада вытащило Астероидное братство. Соответственно, работают они на пиратов. Работают преданно. Им есть за что быть благодарными, поверь, я знаю, о чем говорю, и они выкладываются основательно на каждом задании. Их возможности запредельны, мозг фактически делят человеческая составляющая и искусственный разум, и их выжило всего несколько человек из двенадцати тысяч переселенцев, подвергнутых экспериментам. Так вот… Я помолчала, собираясь с мыслями, и выдохнула: – Исходя из того, что нам известно, учителем, наставником и объектом подражания доктора Майкони был тот, кто создал ИсКинов. И судя по тому, что они продолжают мониторить все медицинские лицензии, он все еще жив. И я… мы пытаемся его найти. Мы со Слепым. Для меня это… важно. Очень важно. Чи на сказанное мной отреагировал молчанием. Просто молчанием. Затем вдруг резко поднялся, подняв и меня, унес в спальню и, уложив на постель, отстраненно приказал: «Спи». Сам же остался стоять над постелью, игнорируя мой потрясенный взгляд. – Слушай, – сказал через несколько секунд, – у нас же годовщина скоро? – В смысле? – не поняла я. – Пять лет совместной жизни, – загадочно улыбнулся Чи. – Отдыхай, скоро буду. Он действительно скоро вернулся, и мы даже поспали несколько часов вместе, а вот проснулась я одна. * * * Через сутки Чи улетел на Дженерийский саммит, вопреки всем своим угрозам, не взяв меня с собой, но при этом и не позволив мне покинуть Ятори. Тем обиднее было, включив трансляцию с саммита, не обнаружить там своего мужа! От Ятори на саммите присутствовали министр инопланетных дел и министр экономики, оба с супругами… А Чи не было! Я связалась с Исинхаем и узнала, что Адзауро вовсе не прилетал на Дженеру. Попытки связаться с моим монстром ни к чему не привели, он ответил лишь спустя часов шесть: «Я в норме, скоро буду». «Скоро буду» случилось через десять дней. Самое обидное, что мне даже психовать было нельзя – наша ночь страсти оказалась с последствиями, так что по возвращении Чи ждал сюрприз. Но, как оказалось, меня тоже. День пятилетия нашей свадьбы начался с цветов. Их было бесчисленное количество, и немалое фойе загородного поместья оказалось полностью заставлено букетами. А потом двери открылись и в дом вошел полковник Стейтон. Я в этот момент как раз пыталась остановить Чи-младшего, который вошел во вкус и радостно разбивал уже четвертую вазу своей деревянной катаной. Хорошо разбивал, одним четким отработанным ударом – Чи научил, на мою голову. И тут Стейтон. – С годовщиной, госпожа Адзауро! – радостно поздравил он меня. И пока я стояла, удерживая выдирающегося ребенка, который хотел, вопя «мама, смотри, папа еще такой удар показывал», громить все остальные вазы, подошел, протянул мне сейр, перетянутый поздравительным алым бантом, и забрал у меня Чи-младшего, покорив его сердце подарком в виде игрушечного, но вполне себе шевелящего лапками, крыльями и усиками жука. Для Амайи подарок тоже нашелся – маленький пушистый белый котенок, судя по лазоревому цвету глаз, откуда-то с Илонеса. И когда дети умчались, снося по пути все, что могли снести, полковник выпрямился, посмотрел на меня и сообщил: – Вообще-то, госпожа некапитан Давьер, вам полагается подарок открыть, а дальше уже будем действовать по ситуации. – Все так серьезно? – иронично поинтересовалась я, за иронией скрывая… накатывающую панику. – К сожалению… да, – нехотя признал Стейтон. Я молча развязала подарочный бант, отпечатком пальца открыла сейр и едва его не выронила – там было изображение доктора Майкони. В молодости. Он стоял в белом халате, серьезный и сосредоточенный, в группе таких же одетых в белые халаты докторов – и все они наблюдали за операцией, которую проводил сухонький, совершенно лысый врач… И казалось бы все в норме, но… у пациента на операционном столе были открыты глаза. И мертв он не был. На следующей фотографии еще одна операция, и на этот раз Майкони ассистировал. На третьей – половина стоявших ранее и наблюдавших за ходом операции докторов все так же смотрела на мир… вот только уже распахнутыми навстречу вечности глазами из банок с их заспиртованными отрезанными головами. На входящий звонок я ответила практически машинально. – Привет, дыхание мое, – поприветствовал меня загоревший, сильно похудевший, но в целом весьма бодрый Чи. Просиял улыбкой, с нежностью глядя на меня, а затем продолжил: – У нас тут дилемма, любимая. С одной стороны, я искренне хотел бы подарить тебе его голову, впрочем, можно и целого, моя исключительная благодарность sunttenebrae, нам удалось взять всех «светил садистской медицины» живыми, с другой… ИсКины вышли на связь, готовы перекупить у нас урода за любые деньги или услуги. Что скажешь? Что я могла сказать?! Чи не приземлился на Ятори, это уже говорило о многом. О слишком многом – он не хотел подвергать нас опасности, а ИсКины вполне собой ее представляли. – Когда они на вас вышли? – спросила я у Стейтона.