Решение зрело в бабушке четыре дня. Все эти дни она глаз не спускала с Янки и Глеба. А Глеб, как нарочно, будто знал о Янкином плане и подыгрывал: то руку ее перехватит, когда она мимо пробегает, то комплимент при всех отвесит, то скользнет по ней таким взглядом, от которого дыхание перехватывает… Янка уже сто раз пожалела о том, что затеяла. Черт бы побрал этих Конопко с их бедностью! И тут же пугалась таких своих мыслей, начинала молиться неизвестно какому богу и просить прощения – тоже неизвестно за что. Разговор бабушки с Глебом состоялся в четверг. О чем они говорили, Янка не слышала. Она ждала его под черешней и дрожала как заяц. Вот он вышел из дома, подошел к скворечнику, заметил ее. Усмехнулся. – Ну что, красавица? Гонят меня, гонят поганой метлой. – Почему? – Ну, говорят, что ремонт надо делать, но что-то тут нечисто… – Что нечисто? – тут же вспыхнула Янка: неужели бабушка ему рассказала, что она нажаловалась? – Ну, наверное, они боятся, что я тебя соблазню. – А ты? – насмешливо, чтобы скрыть растерянность, спросила Янка. Никогда еще Глеб не говорил с ней так… откровенно. Она смутилась, и в тот же миг ей захотелось, чтобы у них с Глебом было ВСЁ. А что? Ей уже шестнадцать! – Что? – Соблазнишь? – Яна… ты играешь с огнем, – сказал он тяжело. – А это опасно. Глеб дотронулся пальцами до ее плеча, провел по ключице, замер, а потом рука упала вниз, повисла вдоль тела. Янка смотрела на него распахнутыми глазами, а все язвительные и умные слова вдруг куда-то улетучились, испарились, одна ерунда вертелась на языке, и она выпалила поспешно: – Могу устроить тебя к хорошим людям. И недорого. Глеб усмехнулся и ответил равнодушно: – Давай. Дура, вот дура! Ничего поумнее не нашлась сказать? «Могу устроить»! Как тетки на автовокзале! И какие глаза у него сразу стали – насмешливые и снисходительные. Она для него маленькая девочка, была и останется. Дура, дура безмозглая! Сквозь жгучий стыд она слышала, как бабушка вышла из дома и что-то крикнула Глебу и как Глеб говорил ей, что, конечно же, съедет, он все понимает, ремонт есть ремонт, да не вопрос, жилья сейчас навалом, и потом, может, это знак, что ему пора двигаться дальше, в другое место? – Вот-вот, – буркнула бабушка, – Крым большой. Глеб собрался за час. – Ну, веди, мой ангел нежный, – сказал он Янке, и она повела. – Тетя Нияра, вот вам постоялец. Тихий, скромный, платит хорошо! Янка эти слова заранее приготовила и сто раз отрепетировала. Глеб брови приподнял: ого! А тетя Нияра захлопотала: – Сейчас, сейчас, миленький, вот тут пока сядьте, а то Яночка не предупредила, мы сейчас мигом вам комнату освободим… – Мать! – хмуро одернул ее Таль. Его злило, что перед этим фотографом все так юлят. Кивком головы он отозвал Янку в сторону. – Чего это вы его прогнали? Янка повела плечом. – Ну? – Подумали, что он ко мне клеится. – А он? – Что? – Клеился? – Ты, Таль, дурак? Но Таль был совсем не дурак. Он видел, как этот хлыщ московский на его зеленоглазую Янку смотрит. Будто одежду снимает. – Правильно, что выгнали, – сказал он. – А тут я за ним присмотрю. – Ты лучше за собой присмотри, – фыркнула Янка. Потом попрощалась со всеми, получив охапку взглядов в награду: хмурый – от Таля, благодарный – от тети Нияры и Анюты, преданный – от Маруси. И непонятный – от Глеба. Шла по набережной и улыбалась. Теперь Таль ни за что не догадается, что она к ним жильца спровадила, только чтобы им подработать. Смешной Таль! Ревнует… Да нужна она Глебу! «Нужна, нужна!» – бился в сердце комок из его взглядов, слов, улыбок, из его краткого прикосновения, которое Янка до сих пор чувствует, будто навсегда отметина – вот тут, в ямочке между ключицами, где живет теперь ее дыхание и сердце. Глава 6. Разные поцелуи Тарас стоял на горе, смотрел в сторону моря. За спиной начинался Верхний Перевал, его заповедник. Можжевеловая роща, сосны, потом буковый лес. Тарас знал его, как знал родной дом. Все-таки пять лет лесничим. И пять лет он не может привыкнуть к виду, что распахивается с этой горы. Каждый раз что-то тоненько рвется в груди. Надо будет еще раз привести сюда племянников. Тарас вспомнил, как Янка замерла в буковом лесу у Хапхала, и усмехнулся. И тут же крикнул вниз, на тропу: – Глеб! Ты как? – Нормально! – донеслось с тропы. Тарас улыбнулся снова. Смешной этот Глеб. Ну зачем лезть в горы, если не любишь их? – Искусство требует жертв, – будто услышав Тарасовы мысли, пропыхтел Глеб, поднимаясь наконец-то на гору. Он уперся руками в колени, тяжело дышал и сплевывал. Тарас хмуро ждал. Хотя надо было бы сказать, чтоб не плевался. – Ну, вот твое искусство, любуйся, – усмехнулся Тарас. Внизу парило море. Уснувшими исполинскими животными застыли около него горы. Вились тут и там тропки и дороги. Замерли отдохнувшие за зиму виноградники. Тарас отошел к огромному древнему можжевельнику, похлопал его по стволу, как коня, прислонился спиной. Глеб устало достал фотоаппарат и штатив, начал настраиваться, будто примериваясь, прицениваясь, как на рынке. Тарас впервые смотрел на него неприязненно. Янка вот еще влюбилась. Дуреха. «Зато ты больно умный, – опять внутренне нахохлился, нахмурился Тарас. – Будто Юлька должна ждать тебя вечно». Но жениться на Юльке – это значит уйти из заповедника или мотаться все время к ней в Феодосию, жить на два дома. Не хочется ему так. И оставить это место не может. А она? Что ей, трудно сюда перебраться? «Так ты бы спросил», – проворчал про себя Тарас и устало тряхнул головой, решил не думать об этом. Вон Татьяна выскочила замуж, такая любовь была, а теперь? Что Янка, что Ростик, что сама она – будто отравленные на всю жизнь. – Просто потрясающее место! – закричал с обрыва Глеб. – Такой простор! Ого, а ты-то какой живописный! – он направил объектив на Тараса. – Вы с этим деревом чем-то даже похожи. – Возрастом? – А что? Ему сколько? – Лет триста, наверное… – Ну, нет, не возрастом, но он такой же, понимаешь, весь одинокий, гордый и независимый, стоит особняком, но творит пейзаж… «Все, понесло», – подумал Тарас и отключился от Глебовой трескотни, стал смотреть на море. Мама работала в темном, тесном павильончике, где всегда пахло лежалым арахисом и чем-то еще, противно-сладким. «Как можно целый день тут сидеть? – недоумевала Янка каждый раз, когда приходила к маме на работу. – С восьми до восьми! Я бы рехнулась! Еще эта толстуха!» Толстуху звали тетя Ира, она была маминой сменщицей, но любила приходить в магазин и во время маминой смены, так, поболтать. Толстая тетка с кудрявыми рыжими волосами, обветренным и вечно загорелым лицом, хриплым голосом. Она все время приставала к Янке с идиотскими вопросами: есть у нее мальчик? Целовалась она? А сколько раз? Взасос или просто? А может, она совсем большая уже, а? И противно подмигивала при этом. А потом хохотала, когда Янка отшучивалась, дерзила или «включала мороз», как тут говорили, то есть игнорировала полностью. Тетя Ира все равно хохотала. – Как ты с ней работаешь? – пытала Янка маму и удивлялась еще больше, когда та с деланым равнодушием говорила: – Да нормальная женщина, обычная… Ты как-то предвзято к людям относишься. Янка и представить не могла, что эта рыжая толстуха стала ее маме утешительницей, советчицей и единственной здесь подругой. Ира была замужем два раза и имела третьего сожителя. Услышав незамысловатую Татьянину историю, она проявила чисто женскую солидарность и поведала ей ворох подобных сюжетов, но с разным финалом. Татьяна слушала ее с отчаяньем смертельно больного. – А вообще, бестолковая ты, – заявила ей как-то Ира. – За любовь надо бороться. – Как бороться, Ир? Если другая? – Ну и что? Не стенка – подвинется. Что у нее там по-другому? Может, титьки на спине растут? Ты в себя не веришь, вот в чем дело. А был бы у меня такой мужик, как ты про него рассказываешь, я бы за него голову отгрызла. Татьяна только вздыхала. Бороться за любовь… даже звучит странно. Любовь ведь не квадратные метры, не должность, не золотая медаль. Янке легко было соврать, что больше не любит, любит, конечно, но вот бороться… Не умеет она, не знает как. Зато Ира знала. Она разработала целый план и вдалбливала его в Татьяну с завидным упорством. – Чего это ты по телефону-то с ним не разговариваешь? Очень даже зря! У него за семнадцать лет на твой голос уже инстинкт выработался, как у собачки Павлова. И дети общие, вот про детей и говори. Не скрывай, что денег не хватает, пусть помогает. Мужики – они, знаешь, все бизнесмены: трудно им отказаться от того проекта, в который они много денег вбухали. – Ну, я же вот ответила на Новый год… все-таки он такие подарки сделал… – Вот-вот! И почаще пусть делает! И ты почаще с ним разговаривай, чтобы общие интересы оставались. И вообще, не понимаю я тебя: сорвалась, уехала, квартиру бросила… Хоть бы уж продали тогда, что ли. На эти деньги здесь нормальную квартиру можно купить, хоть от родителей бы не зависела. Мысль о брошенном жилье мучила Татьяну все настойчивее. Будто четырехкомнатная квартира, купленная и обставленная с такой любовью, когда все в ее жизни было еще хорошо, звала ее через тысячи километров. А Ира гнула свою линию четко: и про квартиру, и про красавицу Янку, которой здесь не место, конечно, да и что ее здесь ждет? – Вот увидишь, выскочит замуж за какого-нибудь местного придурка, еще школу не закончит, такая не засидится! И будет потом всю жизнь, как я, от одного мужа к другому бегать да за любую работу хвататься. А Ростик, сама говоришь, от рук отбился. Конечно, без отца-то… Вообще, Танька, тебе бы мужика найти… Но Татьяна даже думать об этом не хотела. Она чувствовала себя старой и изломанной, хрупкой. Но Ирины слова, как монотонные капли, падали в сердце, и голова болела от мыслей. И когда Андрей позвонил в следующий раз, она взяла трубку и нашла в себе силы поговорить с ним спокойно и даже весело.