Сорока на хвосте уже успела разнести по всему королевству самые дикие слухи о Ренатиной кончине — один другого лучше. Якобы Легарт нашел где-то потерянную дочь Инге, которая вдали от общества совсем одичала. Одни судачили, будто я коварно подстерегла и задушила Ренату, подвесив на потолочной балке, другие — что я ночью подкралась к ней спящей и зарезала. Третьи — и вовсе небылицы плели про то, как я при всем честном народе средь бела дня набросилась на нее и перегрызла горло. Но, что бы там ни сочиняли, все сводилось к одному — дурная девица извела свою благородную и благодетельную родственницу. Почти логично, а главное, правдоподобно. Фантазия у людей буйствовала пышным цветом, видимо, кто-то сознательно старался на благо моей репутации. Меня, само собой разумеется, на мероприятие не пустили — видимо, берегли нервы гостей. Ну или их шеи от моих острых клыков. Я просила спрятать меня в деревне, но Легарт поступил проще — запер одичалую претендентку на сердце короля в комнате и приставил двух амбалов к двери. Запретил даже в окно выглядывать. Пускали сюда только Людю — вот уж кто доказал непоколебимую верность. А может быть, возможность удачно выйти замуж делала для нее любые преграды и трудности несущественными. На похороны явилась и матушка Легарта — леди Катрисс, проживавшая в каком-то отдаленном имении. Я ее не видела с тех самых пор как ее муж, деверь и свекор навечно остались в полях Ковенойса. Тогда она облачилась во все черное и уехала, предоставив возможность сестре мужа распоряжаться всем. В моих воспоминаниях леди Катрисс осталась холодной и надменной дамой. Такой она и вошла в мои покои сразу же после приезда. Высокая, худая, со вздернутым в кинжальной непреклонности подбородком, с уложенной в замысловатую витую прическу копной теперь уже полностью седых волос. — Я так понимаю, — бросила она через плечо своему единственному сыну, — ты решил запереть девчонку здесь, чтобы избавить себя от лишних проблем. — Не преувеличивайте, матушка, — процедил сквозь зубы кузен. — Просто слухи и домыслы не играют нам на руку. — Ты плохо знаешь свою мать, — она обернулась к сыну, с которым оказалась практически одного роста, а Легарт был далеко не низок, — если считаешь, что я поверю словам погрязших в праздности расфуфыренных куриц. Я прекрасно понимаю, что люди болтают всякую чушь. А вот «оградить» девчонку — твоя идея, не так ли? — Я был вынужден сделать это для ее же блага. — Ну конечно, я так понимаю, кому-то из твоих же людей не удалось удержать язык за зубами? — Она пристально посмотрела на сына. Кузен смиренно вздохнул. — Возможно. Но оправдываться я не стану, — спокойно произнес Легарт. Интересно, они про меня совсем забыли? Или я такая незаметная? — А я и не требую, — усмехнулась пожилая леди. — Для главы дознавателей ты все же еще слишком молод, тебе не хватает опыта, как твоему деду. Ну прямо укусила за живое. Я даже услышала, как скрипнули зубы Легарта. Милой со мной она точно не будет, если не щадит сына. Повергнув в смятение не последнее лицо в государстве, леди Катрисс перевела острый, словно бритва, взгляд на меня. Вот не надо было так громко думать о своей незаметности, попрепирались бы мать с сыном и ушли обмениваться уколами дальше, а я снова осталась бы в одиночестве. А теперь леди Катрисс пристально рассматривала меня своими бледно-зелеными глазами. — О да! — изрекла женщина. — Это определенно дочь Инге. Выражение этих глаз ни с чем не спутаешь. Что не так в моих глазах? Они даже не зеленого цвета, как у всех Браггитасов. Тем временем матушка Легарта чинно уселась в кресло. — Встань и подойди ко мне, дитя. Ну прямо как королева, в каждом движении монаршья важность, даже рукой взмахнула по-королевски. Пришлось, роняя стул и путаясь в еще непривычном широком подоле, выкарабкиваться из-за стола, где я добросовестно писала письмо в обитель вайделе Беате. — М-да, — задумчиво изрекла дама, как только я встала перед ней во весь рост. — Вас в том пристанище совсем не кормили? — Тощая жердь! — еще менее сдержанно, сомкнув губы в тонкую линию, вынесла неутешительный вердикт леди Габриэле — родная сестра моего покойного деда. Она также приехала на похороны, но вместо того чтобы отправиться в храм, сослалась на ревматизм и посетила кухню для покорения вершин кулинарных изысков, а точнее, просто решила поесть пирожных, которые потребляла с особым удовольствием и смаком — это со слов Люди. О несвоевременной кончине дражайшей племянницы она тоже выразилась весьма эксцентрично, причем в присутствии большого количества скорбящих гостей. — Бедная Рената?! — воскликнула в ответ на чьи-то излияния. — Кто вам сказал, что моя племянница была бедной? Она жила как королева, делала, что хотела, и просаживала деньги семьи на «эльфийскую пыль»! Бедняжкой она точно не была, если увлекалась этой гадостью. После этого пересуды в фамильном замке стихли, а на следующий день скорбящие гости поскорее разъехались. Для меня же все только началось! Наивные мечты о короткой передышке перед поездкой в столицу испарились, как утренний туман. Едва за последним гостем закрылась дверь, меня вызвали на семейный совет. Почтенные дамы в лице матери Легарта и двоюродной бабки заставляли ходить перед ними, поворачиваться, улыбаться, смеяться, кланяться, кушать кексы, подавать чай и махать веником под названием «веер». В общем, это был кошмар! Леди, достопочтеннее одна другой, вздыхали, хмурились, прикрывали глаза и разочарованно кивали головами, украшенными благородными сединами. По их высокопарному мнению, я была неотесанной грубиянкой, о чем они не забывали мне сообщать. Это хотя бы было честно. Еще бы не было так неприятно от мерзких хихиканий прислуги! Вечером, уставшая, будто перепахала целое поле в качестве тягловой лошади, измученная муштрой, я поплелась в свою комнату, где меня уже ждала Людя с охапкой свежих слухов и ценных советов в сфере скорого устройства своей (ну и моей, разумеется, тоже) обеспеченной жизни благодаря выгодному брачному союзу. Встретила она меня озабоченным взглядом, полным сочувствия: — Что-то на тебе лица нет. Случилось что? Я упала на кровать и обессиленно раскинула руки в стороны. — Ничего… Меня, похоже, готовят к полномасштабной войне за сердце короля. Да еще и «тощей жердью» обзывали сегодня бессчетное количество раз! — Ну, главное, что не лупили жердью! — Людя осторожно присела на край моего ложа. — А слова, они — как вода в песок. Хотя если воды много… Неуклюжее подбадривание и нотки задумчивости в ее голосе чуть взбодрили, и ухмылка сама обозначилась на губах: — Тебе хорошо говорить, ты небось из замковой кухни не выходишь. Неусыпно следишь за качеством приготовления еды. — Да я только одним глазком взглянуть! Да понюхать! — оправдываясь, Людя наклонилась надо мной, чтобы посмотреть прямо в глаза. Я положила ладони ей на щеки и слегка потрепала: — Ну, видимо, тебя от насыщенных паров раздуло, аки утопленника! — Вот тебе здрасте! Нарвалась на похвалу от лучшей подруги! — Людя обиженно отвернулась, скрестила на груди руки. «Да что же это я?! Не хватало еще поссориться с единственным родным здесь человеком!» Когда я протянула руку, чтобы примирительно положить ее на плечо подруги и попросить прощения, Людя повернула ко мне лицо уже без тени обиды: — А что, я и правда раздобрела? — Есть немного… — Немного… — Людя капризно поджала губу. — Лорды любят женщин всеобъемлющих, как манерами, так и телом. Я бы на твоем месте задумалась о пользе булочек и запеченной свининки. И что с ней прикажете делать? — Но я не просто пришла к тебе языком почесать! Ты все прихорашиваешься, а могла бы подумать и о своей первой служанке! — Людя молитвенно сложила руки на груди и сделала невыразимо печальные глаза. — Платьечко бы мне новое, да локоны завить! Пожалуйста! Перед этими полными слез глазами не устояло бы ни одно благородное сердце. Трепещите, вельможи! Но резон в ее словах был. Вскоре после похорон в замке снова появилось много народа, но все это были не родственники и друзья, а люди дела — белошвейки, модистки, цирюльники, лекари, наставники. По словам леди Катрисс, люди проверенные и надежные. Не знаю, насколько надежные, но один из наставников особенно впечатлил — южанин по имени Лоренцо. На меня он, хоть и был на полголовы ниже, смотрел свысока, словно я навозная муха, говорил с сильным южным акцентом и имел манеры настолько странные, что, если бы не аккуратненькая ухоженная растительность на подбородке и низковатый голос, я решила бы, что передо мною дама. Но двигался Лоренцо весьма изящно, чего не скажешь обо мне. Очень скоро я получила увесистое прозвище Слониха, но это было лучше, чем Мейнская кобыла, поэтому смолчала. Хотя желание подкорректировать этому Лоренцо его благообразный нос укоренилось во мне сильно. Очередной раз получив его тросточкой с костяным набалдашником сначала по неверно поставленной ноге, затем по «скорченной, как коряга», руке, я, утратив последние крохи терпения, запасенного в обители, глянула на него сверху вниз таким испепеляющим взглядом, что в ответ получила уже боязливое и более вежливое: «Ну нельзя же так, дорогюша! Вы во мне дырю прожжете, кто же вас будет учить манерам?» Как-то от всего этого было не по себе, будто я заняла чужое место и пыталась выдать себя за совсем другого человека. От постоянного дерганья и верчения меня начинало тошнить, а собственное отражение в зеркале, которое я имела честь видеть каждый день по нескольку часов кряду — стало вызывать неприязнь. Более того, все усугублялось тем, что знания, которые я получила в обители, здесь оказались не нужны. От дамы при дворе не требовалось знания нескольких языков, древних летописных текстов, ведения быта и умения держать язык за зубами о внутренней и внешней политике королевства и политических интригах в государстве. Юная леди должна была уметь улыбаться тогда, когда нужно, двигаться плавно и легко, говорить о моде и искусстве, развлекаться сутки напролет. Все это было для меня непостижимо далекими дисциплинами. А во время еды за общим столом тетки доводили меня до исступления, когда отчитывали за неправильно взятый прибор и полностью съеденную еду на тарелке. Видите ли, леди не должна показывать, что она голодная, и съедать все. Девушка должна оставить часть пищи на тарелке. В обители нас учили быть благодарными богам за любую пищу и доедать все до последней корочки. За тарелку с остатками каши можно было и черпаком по лбу получить. Ко всему прочему, расшитые серебряными нитями одежда и обувь сковывали, мешали нормально двигаться. И как в таком «переносном саркофаге» можно было научиться танцевать? Осознание того, что во всем этом мне предстоит существовать оставшуюся жизнь, угнетало и безмерно подавляло. Однажды я не выдержала, когда в отражении в зеркале увидела огроменные ножницы над головой. Таким ножницами один деревенский дед стриг у нас кусты шиповника в саду. Я все понимаю — мои волосы вились, были непослушны и напоминали паклю, если их не расчесать как следует. Но ножницы над моей головой пробудили не самые приятные воспоминания. — Прокляну! — выпалила я неожиданно даже для самой себя. — З-за что?! — воскликнул побледневший цирюльник. — За волосы! Злополучные лезвия с грохотом приземлились на пол, а их хозяина как ветром сдуло. Потом, правда, пришлось выслушивать лекции теток, что нынешняя мода позволяет носить длинные роскошные волосы, а не стог соломы на голове. — К тому же, милочка, — вещала леди Катрисс спокойным монотонным голосом, занимаясь при этом вышивкой и не глядя в мою сторону, — волосы требуют ухода, их иногда надо расчесывать, а с вашим запущенным случаем поможет только полное изведение поросли. Вот как, спрашивается, десять лет я могла за ними ухаживать, а тут, видите ли, это невозможно? Но меня никто не слушал — леди Катрисс продолжала заниматься своим рукоделием, а леди Габриэле листала некий фолиант, судя по гравюрам, весьма сомнительного содержания. — Волосы резать не дам! — Мой возглас ушел в никуда — тетки продолжали заниматься своими делами. — Поверь, — спокойно произнесла леди Габриэле. — Мы знаем, что делаем, и уж точно стараемся для твоего блага. Ты тоже постарайся хотя бы не отпугивать окружающих, а то господин Лоренцо опять жаловался на оттоптанные ноги, а цирюльник, между прочим, выписанный из столицы, что обходится весьма дорого, отказался с тобой работать и уехал сразу же после инцидента. — Не знала, что в столице придворные дамы стригутся садовыми ножницами. — От расстройства чувств мой язык не мог держаться за зубами долго. — Проще сразу подвешивать модниц кверху ногами и серпом сносить шевелюры — так быстрее получится. А еще коса заостренная неплохо подойдет… — Не язви, деточка, — спокойно молвила пожилая дама. — Но если ты и дальше будешь топтаться по ногам господина Лоренцо или пропускать занятия по пению и рисованию, от нас сбегут и эти наставники. Пожалей хотя бы Легарта — все твои выходки тенью ложатся на его репутацию. А ему сейчас нелегко. — Вот именно. — Леди Катрисс даже взор оторвала от своей вышивки. — Чего стоила только история с Ренатой! А знаешь, сколько пришлось заплатить сбежавшему цирюльнику, чтобы он держал рот на замке и не рассказывал всем, что его прокляли?