Тут я виновато опустила голову. — То-то же! Поэтому лучше делай то, что необходимо делать, а не бунтуй, как твоя мать. Сама знаешь, к чему привело ее непослушание. Это было последней каплей. Я выскочила из гостиной и помчалась, не разбирая дороги. Непрошеные слезы жгли глаза, рыдания сдавили горло. Не плакать! Только не плакать! Это нормально — для них я навсегда останусь дочерью мятежной Инге, бастардом, грязным пятном на репутации Дома. Только вот никто не желал понять, что моя мать была не виновата. Не виновата! Она не бросила, не избавилась от меня, не отказалась. Любила и заботилась о своем ребенке, как умела. Надо найти Легарта, поговорить с ним, попросить запереть меня в тихой обители на краю королевства и навсегда вычеркнуть мое имя из истории славной и благородной семьи Браггитас. Хватит с меня этого балагана с танцами и прическами, в котором я чувствую себя обезьянкой, на которую нацепили платье и отправили бегать меж довольных зрителей за горстку монет. Смешно, забавно и болезненно, потому что даже обезьяна не в восторге от того, что над нею все смеются и тыкают пальцем. С такими грустными мыслями я очутилась в совершенно незнакомом месте. По приезде никто мне, разумеется, замок не показывал, наверное, решили — раз я здесь росла, все помню. Ну да, конечно. Мне свою жизнь в этом месте вспоминать не хотелось, не то что само жилище. А в этих покоях я никогда и не бывала. Или бывала? Комната за массивными дубовыми дверями оказалась не заперта, поэтому я вошла. Странная штука — память. Она способна хранить прошлое где-то очень глубоко, под пластом новых событий и впечатлений. И только тоненькая ниточка — что-то очень важное, что осталось в голове, но еще не подвластно сознанию, — способна вытянуть воспоминание наружу. Не окажись я в этом месте, никогда ничего и не вспомнила бы. Только тогда, когда увидела огромные пыльные стеллажи со старинными фолиантами, поняла, что была здесь, и не один раз. Воспоминания, вырванные из забытья, стали возвращаться ко мне, будто исчез слой нанесенной временем пыли. Вот он — этот огромный резной стол с головами львов на боковых тумбах, не изменился с тех самых пор. Я не знала, как находила сюда дорогу, но почему-то прекрасно запомнила это место. Под этим самым столом я сидела, пока мама рылась в бумагах или книгах. Точно помню, что это было. А еще под столом я испуганно пряталась от разъяренной тетки, но это уже потом, после маминой смерти. Если старое дерево не трогали, то анаграмма все еще должна быть там. В попытке ли обрести утраченное или просто из-за разгоревшегося любопытства, я полезла под столешницу. Времена не те, да и я не та, поэтому там оказалось не так просторно, но тело мое протолкнулось в проем между тумбами, и под пальцами проступили знакомые глубокие царапины. Анаграмма имени, что попадалась на всех письмах и даже на ее платке, украдкой была выцарапана гвоздем, зажатым в слабой детской ручке, целую жизнь тому назад. «Ну, здравствуй, мама! Круг замкнулся, и я вернулась туда, откуда начался мой путь. Но уже не как позор рода, а как его надежда на возвышение. Звучит, да? Если бы ты была жива, ты бы оценила шутку судьбы!» Тут как будто еще сохранился ее цветочный запах. Непрошеные слезы покатились по щекам. Как бы мне хотелось, чтобы мамина рука нырнула вниз и погладила меня по пышным детским кудряшкам. И я вспомнила, вспомнила… Из-под стола можно рассмотреть всю библиотеку в щель между панелями, я всегда смотрела. Вот мама что-то долго и усердно ищет, а я терпеливо сижу и наблюдаю за ней. Удивительно, а мне казалось, что я ее почти забыла — это сосредоточенное лицо и внимательный взгляд. А она стоит передо мной, как и раньше, — худенькая, с аккуратно причесанными волосами, не то что у меня. «Теперь оно будет лежать здесь… — говорила мама больше сама с собой, нежели со мной, но мне нравилось сознавать свою важность, будто настоящая взрослая. — Мы ведь найдем, не так ли? Это наш с тобою секрет». Она повернулась и улыбнулась мне, потому что знала — я подглядываю за ней в щелку. А вот уже другое время, Инге уже другая — похудевшая и осунувшаяся, что-то очень быстро пишет, сворачивает вместе с кулоном, который всегда висел на ее шее — цепляет все это к птице, терпеливо ждущей на подоконнике, и выпускает голубя на свободу. «Я все сделала правильно, малышка. — Она сжала меня в объятиях, больше для собственного успокоения. — Так будет лучше…» О чем она сожалела? Почему плакала? В моем прошлом больше тайн, чем казалось. И моя мама — самая большая загадка, не разгаданная до сих пор. Выходит, чтобы на все найти ответы, необходимо разобраться в жизни моей матери. Я вытерла щеки и погрузилась в раздумья, силясь вспомнить еще хоть что-нибудь, и вдруг дверь библиотеки открылась. От неожиданности я чуть не ударилась головой о столешницу. Внутри похолодело. Вот будет смеху-то, когда меня здесь обнаружат — великовозрастная девица с коленями, прижатыми к подбородку, и растрепанными патлами сидит под столом. А еще леди, названная одной из невест короля! Занятия по сокрытию под столом в случае дворцового переворота. Обхохочешься! — Я понимаю ваше нетерпение, матушка, — это, понятное дело, говорил Легарт. — Но постоянно жаловаться мне на девушку — это уже слишком! — Но она ведет себя совершенно неподобающим образом! Леди Катрисс! А как же иначе? Нет ничего лучше, чем жаловаться сыну на бездарную родственницу. Но, может, оно и к лучшему — я ведь сама хотела уговорить Легарта отказаться от затеи со сватовством. — Вспомните себя в семнадцать лет, мама! — А у родственника терпение на пределе — видимо, жалобы ему поднадоели порядком. — Что ты имеешь в виду? — Леди тоже изменило обычное спокойствие. Это хорошо — чем раньше свечка загорится, тем раньше отгорит. — Думается мне, вы не всегда были покладисты. Особенно когда вас пытались выдать замуж за лорда Баниуса. Или вы забыли, как сбежали из дома среди ночи в военный лагерь к моему батюшке? — Что?.. Откуда… О, как много в этой семье интересных тайн! Похоже, у меня входит в привычку подслушивать важные разговоры. Не пора ли сменить статус придворной леди на покровы тайной шпионки, рожденной в тени? Но образ девицы, вываливающейся из-за портьер и роняющей на голову объектов слежки тяжеленные камни, неудачно выскальзывающие из-под увесистой стопы, мигом охладил мои фантазии. Нехорошо это — надо исправляться. — Оттуда, матушка. Дело давнее, и ведь тогда все замяли, потому что вам хватило ума нарядиться в крестьянское платье, и вас приняли за обычную дворовую девицу. — Ужас какой! А леди и правда была потрясена и расстроена не на шутку. В отличие от Легарта, который находил в разговоре удовольствие. Как же, самая чопорная леди мира тоже была способна на отчаянные поступки! — Никто ничего не знал! Твой отец поклялся молчать об этом! — И он молчал, мама, до того вечера перед боем за Ковенойс. Я, к своему стыду, дрожал, как загнанный заяц, так что он подбодрил меня этой историей как самым прекрасным воспоминанием о вас. Стоит ли говорить о том, что на следующий день его не стало, а вы, вместо того чтобы оплакать его и поддержать своего единственного сына, сбежали и спрятались в свою задирвитскую норку, как полевая мышь во время маланкострелой грозы. — Я… — У бедной леди Катрисс не нашлось, что ответить. Ух и нехорошо же подслушивать! Такие вещи узнаешь о людях, неудобно как-то. — Я очень любила твоего отца! — Даме было нелегко выговорить это, но она все же решилась. — И я знала, что нравлюсь ему, но мои родители умудрились сговориться с Баниусами за моей спиной, я пришла в ужас и отчаяние. Ведь мы договорились с молодым лордом Браггитасом, что я дождусь его из очередного похода, и мы поженимся, но оказалось — времени у нас нет, и я безумно испугалась. Ты можешь быть спокоен, твой отец знал, что любим. А то! Какая дура без любви ворвется в военный лагерь к молодому человеку с требованием предложения руки и сердца? — А уехала я, потому что мне была невыносима одна мысль, что я его больше не увижу… Ого! В голосе леди послышались слезы. — Я не хотел вас расстраивать, матушка! — спокойно произнес кузен, как будто и не доводил женщину до слез. — Но мне тоже было очень трудно в тот момент, когда вы покинули меня. — Но ты справился. А я-то было поверила, что в леди от человека больше, чем от каменного голема. Ох, леди Катрисс, вероятно, годы никому не несут просветления ума — вашему сыну нужны были ласка и поддержка. Легарту в то время было от силы лет пятнадцать, на него столько всего свалилось, а рядом ведь никого не оказалось. Так и закалялся он, как клинок в горниле горестей и напастей. Видимо, это особенности взаимоотношений особ высшей крови. — Я просто хочу донести до вас, мама, — если уж вы способны были бунтовать и решились на побег из дома, то представьте, каково сейчас Гинтаре. — Но я стараюсь, как могу! — Нотки раздражения в голосе леди заменили ноты потрясения и читались все отчетливей. — Самые лучшие наставники, швеи, ткани! Ты хоть представляешь, сколько денег на это все уходит? — Представляю, ибо я за это плачу! — весьма жестко оборвал Легарт жалобы матери. — Но я хочу, чтобы эта ситуация доставляла как можно меньше проблем — ведь я вас вызвал сюда не для того, чтобы выслушивать жалобы, а для того, чтобы вы помогли девушке освоиться в обществе, обучили ее всему, что знаете сами. — Но я наняла лучших наставников, для ее же блага! — Мама, они относятся к ней, как к кабацкой девице. Вы об этом не подумали? — Но… — Вот именно! Всем известны эти отвратительные слухи, а ведь их распространяла еще Рената. А вы представьте только, что вообще в великосветских головах делается после всего случившегося! Гинтаре воспринимают, как… дикарку! — Легарт, дорогой, но она сама не стремится улучшить свою репутацию! Растрепанная, стричь и причесывать себя не дает, новая одежда ей не нравится, Дону Лоренцо отдавила все ноги на уроках танцев. Как, скажи, научить человека всему, если он сам не пытается что-то в себе изменить? — Матушка, девушка получила неплохое образование в обители. Ну, вайдил с вайделой старались, это точно. Только леди Катрисс не особо впечатлилась, что и показала, фыркнув. — Да-да, Гинтаре сведуща в науках и языках. Чего ей действительно не хватает, так это светского лоска и манер, поэтому я и хочу, чтобы ей занялись именно вы. — А как же наставники из столицы? — Ее наставниками были Ольгерд Бездомный и Беата! — торжественно произнес братец. Жаль, что сквозь щелку плохо просматривалось выражение лица чопорной дамы. Потому что, судя по ее пыхтению, лицо ее в этот момент было особенно прекрасно. — Леди Беата еще жива? — потрясенно вымолвила матушка Легарта. — И в добром здравии, — сообщил кузен. Так я и думала, вайдела Беата не столь проста, как казалось! Но это ее история, не моя. Лезть в это не стоило, наверное. Как бы там ни было, к нам — послушницам обители, и большим и малым, — она относилась с должным терпением. Никогда никого не обижала, разве что в наказание за провинность могла заставить вымыть полы во всей обители. Но ничего дурного в этом не было — труд и для тела, да и для воспитания души весьма полезен. Когда делаешь полезную работу — всякой дури в голову меньше лезет — это не я, а вайдела Ингельда сказала, я только запомнила. Как же недостает этих наставлений! — Дорогая матушка, — между тем примирительно вещал Легарт. — Наша девица весьма одаренное создание. То бишь он обо мне так отзывается? Даже непонятно, радоваться или злиться на него за такие слова. — К ней только подход нужен, — продолжал родственник. — Дикая яблоня — она же только до тех пор дикая, пока не попадет в руки умелого садовника, который привьет ей необходимую культуру. Вот и вы, матушка, станьте этим самым садовником — сотворите из нашей дикой яблоньки прекрасную деву, которую и ко двору не стыдно доставить, и королю, если что, в жены отдать не совестно. Каждому существу, что яблоне, что зверушке, что девчушке, ласка нужна. Вы и приласкайте ее, не жалейте энергии и, где нужно, пожурите. Ведь Гинта наша хорошая девочка, только уж больно недолюбленная, а мы в этом очень виноваты. Эк он заговорил! Чует моя душенька — обчитался родственник книг мудреной философской направленности, далеких от священных текстов, или советов наслушался. Больно хотелось узнать, чьих именно. Сильно подозреваю, что не лорда Вардаса. Тот, если что и посоветовал, так это учить непокорную девицу уму-разуму розгами, длительным пребыванием на раскаленных углях или, что еще хуже, походами в храм до полного околения. Леди Катрисс тоже пыталась высказать свое мнение, да Легарт ее аккуратненько так прервал: — Знаю, знаю — вы тут ни при чем. Конечно, матушка, вы не виноваты. У вас были свои горести и печали, да такие, что вы ничего лучшего не придумали, как уехать в свое родовое поместье, дав возможность Ренате творить здесь все, что ей вздумается. Итогом чего стало отлучение девушки от семьи и утрата всякой связи с ней на долгое время. Или вы поддерживаете побои и издевательства по отношению к незаконнорожденным детишкам? — Да как ты мог подумать обо мне такое?! — Леди Катрисс потрясенно смотрела на своего сына, даже воздух хватала ртом, пытаясь подобрать слова. — Я всегда была плохого мнения о дурных выходках Ренаты! Ты хочешь сказать, что она издевалась над дочкой Инге?! — А как, матушка, вы думали? Пока вы предавались страданиям, а я отлеживался в лазаретах, леди Лаускалитас со своим мужем постарались здесь на славу. — Но… я подумать не могла, что все так выйдет, — стала оправдываться леди Катрисс.