7. Остров Хильдаланд Когда на горизонте показался зелёный каменистый берег, солнце достигло зенита. Волны накатывали на сушу, где раскинулись крупные, поросшие мхом и водорослями валуны, со спокойствием штиля. Лодки полулюдей-полурыб всё с той же скоростью подплыли к пляжу, а чудесные кони высадили наездников на песчаном мелководье. Лишь теперь северяне и их южные спутники поняли, как сильно продрогли в водах зимнего океана. Гребцы, взяв исписанные таинственными узорами доски и вёсла в обе руки, взошли на усыпанный галькой берег. Один из морского племени, что прихватил с собой знамя с вышитым на нём драконом, передал трофей вышедшему навстречу соплеменнику. Вид его ужаснул спутников: тот был ещё менее человек и ещё более рыба, а точнее, акула с узкой головой, зубастой пастью и длинными щупальцами вместо волос. Ростом чудовище выше и статью шире, чем сородичи, его серая рыбья кожа покрыта светящимся голубым рисунком, а из одежды — шипастый панцирь— наплечник, закрывающий часть груди, и того же материала наручи. Чресла существа прикрывает рыбацкая сеть с вплетёнными в неё водорослями и украшениями-раковинами. Людорыб повернул узкую морду, приглядываясь перепончатым круглым глазом к знамени, затем так же подозрительно глянул в сторону пришельцев и направился к деревне. К слову, была то рыбацкая деревенька с виду и обыкновенная, и волшебная. Викинги узнали в этих берегах знакомые северные пейзажи с обилием зелени, которая по весне оплетала и крыши низеньких домов. Отличались постройки неведомого племени тем, что стены их просмолены дочерна и вокруг уложены высокой каменной кладкой, оставляя место для прохода. Кровли домов диковинно приподняты, напоминая выдающиеся вперёд носы кораблей. На чердаке у каждого небольшое и единственное окошко. Те домики, что кладки не имеют, приподняты на сваях, а стены у них нарочно сделаны сквозными: там сушится рыба и хранятся съестные припасы. Имеются перекладины для сушки снастей и харчей и во дворах, сооружённые из обтёсанных тонких брёвен. В воздухе стоит запах сырой рыбы, дыма и морской соли, разгоняемый порывистым ветром. Путники отметили, что в каждом из домов топится печь, а значит, живёт на острове немало народу. Гребцы, что привезли мореходов в свой дом, без церемоний подхватили чужеземцев под руки и погнали к удалённому храму, выстроенному из просмоленной древесины на холме. Древнее капище высокое, просторное и многоярусное. Каждый уровень завершается всё более покатой мачтой-кровлей и венчается подобием башенки со шпилем. Коньки двускатных крыш, покрытых берестой, имеются на двух последних ярусах и над входным порталом, что обрамлён мудрёной резьбой по камню. Среди ленточных узоров сокрыты морские мотивы и лики неведомых владык глубин. Шагнув в портал, путники увидели скромное убранство, дощатые пол и стены с поддерживающими их балками. В главной нише освещённый двумя возожжёнными подвесными светильниками притаился хозяин молельни. Каменная статуя морского божества в полный рост изображает величавого старика с длинными спутанными в жгуты космами и чертами то ли животными, то ли бесовскими. В мускулистых руках он держит по копью, голову покрывает остроконечный шлем, украшенный двумя крупными камнями, а на груди под боевым панцирем натянута кольчуга. Обращённый монументу стоял человек в ветхом препоясанном бечевой одеянии с капюшоном на голове. Он нашёптывал молитвы, а затем, потревоженный, повернулся к гостям. Продрогшие и еле живые чужеземцы с трудом подивились бы хоть кому-то после увиденного и испытанного, но вид старика в хламиде встревожил их вяще прежнего. То был не человек и не рыболюд, а сморщенное обезьяноподобное существо с человечьим ртом и глазами. Синеватую кожу его украшают рисунки в виде светлых полос, подбородок покрыт белёсой пушковой растительностью, мягкой на вид. По оттопыренному капюшону ясно, что острые уши незнакомца велики и торчат в стороны. Тут в капище залетела большая ворона, усевшись на голову статуи. — Что ж. Не знаю, зачем вы явились, чужестранцы, но Мананнан внимал моим молитвам. Пар океана утих, мы нынче в безопасности. — старец сделал ещё шаг вперёд. — Моё имя Диан Кехт, а остров этот зовётся Хильдаланд. Здесь я старейшина и главный врачеватель. Трэллы и их хозяева разом выдохнули. Йормундур, весь побитый и с коркой крови на виске, засмеялся и похлопал Ансельмо по спине. — Хм, чтоб не слечь с лихорадкой, вам бы переодеться в сухое да посидеть до вечера у очага. — добавил Диан Кехт. — Прикажу моим детям сварить снадобье от простуды… и душевного волнения. По велению старейшины поселенцы отвели гостей в просторный дом. Решено было хорошенько пропарить путников в бане, да только любящие прохладу и влагу рыболюды к жаре непривычны и парилень отродясь не строили. Диан Кехт приказал в кратчайший срок найти лучшие брусья и смастерить баньку, куда выйдут и несколько мужей, и вместительный чан для купания. Для Олальи поселенцы исхитрились ещё пуще: приволокли огромный железный чан, подвесив его над кострищем, залили пресной водой, бросили хвою и ароматные травы, а затем пригласили искупаться и саму гостью. Хоть девушке было поначалу дико вариться, как окорок в супе, вода оказалась не слишком жаркой, ломка в костях скоро прошла, наполнив тело приятной слабостью. Дети Диан Кехта — юная дева, ровесница Олальи по имени Аирмед, и мальчик, зовущийся Октри — оказались на вид той же породы, что и отец, а заданьем их было хлопотать над пришельцами. Аирмед, умудрённая травница, нашла в сумке Олальи много полезных растений, которые употребила для целебного чана и другого снадобья, намешанного с маслами. Когда о тире позаботились достаточно — а работа у отпрысков спорилась, — Диан Кехт явился к трём мужам, чтобы забрать их в готовую и натопленную парильню. Йорм, Стюр и Йемо, понятное дело, не поверили ушам, но стоило выйти за порог и пройди шагов двадцать, как заиграл дымок под хмурым небом и послышался весёлый скрип поленьев. Там, где только что распростёрся голый холм, стояла свежесрубленная баня, да такая ладная и изукрашенная, будто мастера трудились над ней не одну декаду. Подведя гостей ко входу, им предложили скинуть промокшую рвань, что когда-то была им одеждой. Ансельмо с согласия хозяина избавился от железного ошейника. Аирмед, не глядя на мужскую наготу, собрала все вещи, но рядом с рослым Йормундуром на миг запнулась. Викинг разглядел её лицо: синеватая кожа с крапинками и бородавками, стоячие торчком уши в круглых серьгах, длинная чёлка распалась по щекам двумя крупными локонами, а волосы убраны на макушку и скреплены заколкой. Она и младший Октри не так уродливы, как отец, и всё ж нос девушки, пусть и не обезьяний, сгорблен и чересчур велик. Ну а глаза — невинные и человечьи, цвета холодной стали. Задержав на Аирмед взгляд, Йорм понял, что она смущена, но дочь знахаря украдкой улыбнулась и отправилась обратно в гостевой дом. Странники и Диан Кехт вошли в парильню и расселись на полок. В бане стоял пока ещё прозрачный пар, а когда старец брызнул на уголье, камни страшно зашипели и пыхнули белой пеленой. Ансельмо стало дурно, задыхаясь от раскалённого воздуха, он присел на корточки, но жалоб не произнёс. Стюр и Йормундур посмеялись, откинувшись на обтёсанные гладкие брёвна. Очень скоро они, бледнокожие, как все северяне, сделались красными, даже синяя и чёрная роспись на их телах как будто побагровела от жара. Один Диан Кехт не менялся, только вздёрнутый к самым глазам нос слегка покраснел. Парильней он был несказанно доволен. Привыкнув к температуре, Ансельмо подошёл к полному чану и умылся. Он заметил, что на каменке разложены веники, а уголье осыпано сухими пахучими травами и хвойными иголками, наполнившими воздух пряностью. — Поистине, лучше этой бани я не видал! И она выросла, как из-под земли! — резво обернулся тощий монах к Диан Кехту. Старец пощипал белую бородку и улыбнулся. — Видишь ли, финфолк — мой морской народ — так искусен, что любые дома, корабли да капища строит в мгновение ока. Волшебство ли это? И да, и нет. Секрет его мне ведом — и он в самом времени. — Как же им удаётся плавать так прытко на лодках без паруса, что на лодки и не похожи? — подошла очередь Стюра вопрошать. — Финфолк управляют водами океана. Наш владыка Мананнан гонит ветра и волны в ту сторону, куда лежит путь его племени. Владения его, к слову, простираются очень далеко и зовутся Финфолкхаим. Наше племя селится на островах, куда не добралась стопа людей. Живём мы выпасом рыбы и прочей морской дичины. Финфолк погоняют свои обильные стаи туда, где благоприятней кормиться и плодиться. Правда на их пути частенько встают рыбаки, пугают и отнимают рыбу. Живут рыбаки и среди нас, вот только утопленниками — иных трудно отличить от финфолк, других можно признать. Морские кони, которых вы успели оседлать, зовутся танги. Плавают они шустрее, так что, если надо за день переплыть море от Ирландии до материка, финфолк отправится верхом на танги. — Почтенный Диан Кехт… мне с трудом верится! Но я читал похожие истории, и там говорилось, будто морской народ ещё ведает о всех скрытых в пучине сокровищах и может нагнать или успокоить бурю! — воскликнул взволнованный Йемо. — Пожалуй, такое дано лишь нашему владыке Мананнану, который также сведущ в языке всех морских тварей. — Где живёт ваш бог? — продолжил своё трэлл. — На спрятанной от глаз земле. Его остров называют Эмайн Аблах или Яблоневый. Поговаривают, там стоит невиданный замок полный неслыханных богатств. Йормундур отпрянул от стены, опустив локти на колени: — Допустим. А тот вересковый остров и буря, повергшая его в бездну… Это тоже дела Мананнана? — Нет, северянин. — Диан Кехт взял черпак и снова брызнул на каменку. — Вам повезло попасть в ловушку к Лингбакру и его матери Хафгуфе, пару океана. Оба они чудовищно велики и ненасытны. Лингбакр носит на спине целый остров, а вереск на нём… говорят, его засеял ветер далёких северных земель, рядом с которыми и были охотничьи угодья этих тварей. Оттуда и знамёна на бивнях Хафгуфы. — Так то были бивни?! — ошалело подскочил Стюр. — Праматерь гораздо огромней Лингбакра. Она проплывает под его брюхом, потому море вокруг и кажется тёмным, а бивни на её морде поднимаются высоко над водой, принимаемые за скалы. Хафгуфа всасывает воду, создавая течение на многие лиги. Ваш корабль, верно, притянуло туда, как и другие сбившиеся с курса суда. Когда мореплаватели сходят на панцирь Лингбакра, принимая его за сушу, матушка выплёвывает воду обратно, и всё разом уходит на дно. Трое спутников умолкли, выкатив глаза и разинув рты. Не сразу Йормундур припомнил, о чём ещё хотел спросить: — Мудрец, а что ты скажешь о древнях с резными мордами животных и горящими очами? Мы дрались с ними и едва не отошли в Вальхаллу. Диан Кехт вновь провёл крючковатыми пальцами по жиденькой бородке. — Мне думается, что это древнее колдовство. Такие первообразные формы присущи богам старым, как мир. Лики в стволах и кроне деревьев… Это напоминает мне Кернунна, рогатого бога леса. Трудней всего подчинить себе природу, и вряд ли речь тут о молодых божествах или, тем паче, чародеях из рода людского. — Выходит, ты такими силами не наделён? — Йормундур с недоверием глянул на собеседника. — Когда-то на весь остров Эрин обо мне ходила молва как о лучшем из врачевателей. Служил я владыкам, правившим этими землями много веков, делал их неуязвимыми для стрелы и меча. Я познал секреты исцеления, и мне открылась будущность. — Диан Кехт на миг замолк, безучастно глядя перед собой. — Мудрость сыграла со мной злую шутку. Одной из моих покровителей не пришлось по сердцу то… на что мы пошли от безысходности. Госпожа прокляла и меня, и детей, оттого мы и сделались отвратительны людям. Но я вовсе не жалею, ведь Хильдаланд стал мне домом, а уродство… оно сберегло мою душу и рассудок. Диан Кехт вдруг сделался серьёзным и сложил жилистые руки на груди. Старый лоб, лишённый бровей, нахмурился, жёлтые водянистые глаза в морщинистых складках век обратились к Йормундуру. — Что ж, не будем тянуть. Как твоя рука? — Болит, не переставая. — викинг мельком глянул на култышку и отвёл взгляд с отвращением и отчаянной злостью. — Сейчас сильней разнылась. — И не мудрено, глядя на такой ожог. — Диан Кехт встал с полока и двинулся к двери, умыв запрелое лицо в чане. — Рана может гнить, начнётся горячка. Мы с парнями будем закругляться, а ты, Йормундур, попаришься ещё. Тебя натрут целебной мазью, обмоют как следует. Потом я займусь рукой. Стюр и Ансельмо, облившись из стоявшего под скамьёй жбана, вышли на воздух. Йорм понял, что предвкушение в нём затмевает удушливый страх, который всякий витязь в себе презирал. Он взялся единственной ладонью за колено, тяжко вздохнул и тут же вздрогнул, ведь в баню без стука вошла Аирмед. Девушка принесла с собой глиняную плошку, из которой резко пахло свежими едкими травами. Пряча стеснение, целительница подошла к обнажённому викингу, приказала поднять култышку, и тонкая синяя рука стала бережно растирать масло по ране и выше. Йормундур почувствовал холодок и покалывание, клокочущая боль ослабла. Закончив с рукой, Аирмед пригласила гостя искупаться в чане, а когда воин разместился поудобней, чужие пальцы стали растирать его виски тем же лечебным снадобьем. На миг небесного цвета глаза глянули вверх и там встретились с нежной улыбкой, что внушала спокойствие. Пока сестра занималась раненным, Октри подготовил кабинет, где обычно Диан Кехт принимал и лечит страждущих. Дощатый домик тот был полупустой, посредине разместили дубовый стол, в покатой крыше оставили люк со ставнями, чтоб впускать внутрь солнечный свет, но не пускать непогоду. Над столом подвесили тяжёлый масляный светильник, без которого не обойтись после заката, хотя коптил он знатно. У стены на длинном столе знахарь разворачивал свитки, хранящие тайные знания, и свёртки с инструментами. При нём всегда была стопка чистых простыней и утиральников для омовения. Йормундура проводили в кабинет, одетого в стиранную шерстяную тунику и обутого в сапоги из валяной шерсти на босу ногу. Длинные космы северянина ещё были мокры и всклокочены после купания и рассыпались по широким плечам густой гривой. Аирмед подвела гостя к столу, постелила простынь, и Йорм, разувшись, улёгся на спину. Чья-то рука обходительно подняла голову, убрала волосы на один бок, затылок мягко опустился на шёлковую подушку. В очи норманну било зимнее солнце, в небе кружили морские птицы. Пахло снадобьями и ладаном. Ком в горле стоял с тех самых пор, как Диан Кехт заговорил о больной руке. К слову, сам целитель уже подоспел и тщательно мылил в ладонях неведомые пенящиеся травы. Засучив рукава по локти, он утёр руки льняным полотном и безмолвно махнул дочери. Та достала из плошки платок, выжала до капли, и на голову Йормундура легла дурманящая белая пелена. За действом всё это время наблюдали из оконца Олалья и Ансельмо. Диан Кехт и отпрыски стояли к ним спиной, поглощённые работой. Когда платок с лица Йорма сняли, его спутники поняли, что тот погрузился в сон. — Я не так себе представляла отращивание руки, — шепнула девица, которую переодели в простое опрятное платье и серый шерстяной плащ на булавке. — Мы ещё ничего не видели, — Йемо отшатнулся от окна, потянув подругу за руку. — Стоит проведать Стюра. Кажется, он не в духе. Олалья с долей недовольства последовала к побережью, где финфолк занимались своим рыбацким хозяйством. Их женщины с наростами на безволосых головах, подобными диадемам из акульих плавников или длинным медузьим щупальцам, чистили рыбу от чешуи и требухи на плоских камнях, затем подвешивали для сушки или складывали в бочки. Иные поселенки вываривали морскую соль, ткали, мастерили сети. Ими, как думалось путешественникам, они орудовали чаще всего во время перегона рыбы и, надо полагать, пользовались пением, служившим им речью. Двое мужей-финфолк приплыли из моря с крупным зверем, похожим на танги, но с головой и туловищем козла. Ансельмо встречал рисунки такой диковиной твари в греческих книгах, где она звалась козерогом. Его, громко блеющего, рыбаки за мощные рога приволокли на сушу к широкому пню и там зарубили, должно быть, на жаркое. Стюр уселся на полянке, где сушились подвешенные в ряд простыни. Под гузно северянин подсунул головешку и сложил голову на перекрещенные ладони. — Что с тобой, душа моя? — Олалья присела на корточки, крепко сжав плечо берсерка и пристально глядя в смурные карие глаза. — Могу ли я быть весел, когда Йорм?.. — Стюр покачался на месте, руки тяжело упали на колени и вновь прильнули к обветренным губам. Ансельмо наклонился к дому, заглядывая в окно, где мелькали Октри и Аирмед. Дети Диан Кехта то подавали ему белое полотно, то сверкающие сталью инструменты, то забирали что-то, складывая в широкое блюдо. На миг Йемо почудилось, что руки врачевателя все в крови, но монах отогнал от себя жуткие мысли. — Я так страшился за Йорма, что ему не бывать отныне берсерком… Мы ведь побратимы: как мне пойти в бой без него? А теперь… Что толку в ратной славе, если ему грозит не смерть — так вечная немощь! — зарычал нормандец. — Не знаю, что мне делать. Я из кожи вон лез ради сурьмяного плаща и дружбы Гундреда. — Если бессилие сковывает твои руки, обратись к молитве, — пожал плечами Ансельмо, мельком перекрестившись. Стюр тягуче плюнул под ноги, сверля монаха взглядом исподлобья, и поплёлся к берегу, пиная попадающуюся гальку. Вернулся Диан Кехт к гостям, расположившимся в тёплой гостиной с камином и плетёными креслами, спустя несколько часов, когда солнце покатилось к западу. Не без удивления старик обнаружил Олалью с длинной бритвой в руках, которой она осторожно срезала пышные вихры Ансельмо. Тот присел в кресло, наклонив голову вперёд, так что подруга могла подбривать прядь за прядью, начиная с затылка. Работала девушка очень осторожно, постоянно обтирала лезвие подолом и полоскала в воде, а пряди складывала в глиняную тарелку. Сородичи шутили и так же, шутя, поругивались между собой. Диан Кехт рассмеялся и подошёл к паре поближе. — Вижу, занятие себе вы нашли. Похвально! — Как Йормундур? — спросил Ансельмо, не поднимая головы. — Здоров и будет отлёживаться до утра.