— Хм. Это добрые вести, — подняла бровь Олалья, аккуратно брея другу за ухом. — Почтенный Диан Кехт, позволите вопрос? — Разумеется, барышня. — Вы и впрямь так мудры, что знаете будущее? Сможете прочесть мою судьбу? Диан Кехт, почесал бородку, пальцы потеребили кольцо в мочке огромного уха с седым клоком волос над ним. — А вы в судьбу верите, молодая леди? Что ж, мне надо подумать. Олалья накинула на голову Йемо смоченный лоскут ткани, тщательно обтёрла, и тот наконец высвободился из заботливых рук. Девушка ехидно расхохоталась, а когда знахарь протянул гостю маленькое зеркальце, он залился смехом ещё громче. — Дети мои, я вижу, вы встали на путь храбрых и в сердце у вас ещё нет лукавства и злобы. — хозяин нежно приобнял путников за плечи. — Хочу вручить каждому из вас дары, которые ещё пригодятся в дальних странствиях. Тебе, Олалья, хорошо бы найти свою стезю, и я подскажу тебе верную. Моя дочь одарённая травница и уже написала книгу со всеми полезными растениями, которые ей ведомы и пригодились для разных нужд. Я подарю тебе экземпляр и дам совет: знахарку в любом поселении ценят и уважают, она никогда не останется голодной. Изучи это ремесло, ведь у тебя к нему явно есть тяга. — А мой? Мой дар? — Ансельмо запрокинул лысую голову к доброму Диан Кехту, светясь улыбкой. — Тебя, милый, я обучу рунам, но для этого приходи после заката к храму Мананнана. Так юнец и поступил, укрывшись от вечерней прохлады слишком длинным для его роста плащом. На острове Хильдаланд, о расположении которого нельзя догадаться даже по звёздам, зима была мягче и куда теплей, нежели на материке. Прохладный морской ветер Ансельмо сравнил с бризом Аросы, где редко стояли заморозки и валили снега. В этом же краю круглый год обильно росла трава и пели птицы, хоть хмурые тучи и застилали широкий купол неба. Земля Хильдаланда равнинная, поросшая в глубине острова лесом, а вдоль поморья тянущаяся луговинами, холмами и каменистыми пляжами. В Финфолкхаиме Ансельмо было спокойно впервые за последнее время. У капища монах повстречал, как и условился, Диан Кехта, покидавшего храм после молитвы. Старейшина пригласил гостя к берегу, где они вышли на деревянные мостки. Над виднокраем стоял ясный золотой месяц, отбрасывая на воду пляшущую дорожку. Кричали чайки и другие кормящиеся неподалёку птицы, волны, шумя, накатывали к каменистой насыпи пляжа. Диан Кехт, подойдя к самому краю пирса, сложил натруженные руки за спиной, его взор устремился куда— то вдаль. В рыбацкой деревушке зажгли факелы, вкопанные в землю у каждого дома. Финфолк доделывали хозяйскую работу и готовились отойти ко сну. — Я обещался научить тебя древним знаниям. Надеюсь, ты используешь их во благо, юный пилигрим. Ансельмо потеребил пальцами чётки, спрятанные на шее под рубахой. — Я воспитывался в лоне церкви и привык относиться к знаниям как к источнику мудрости. Сама их преемственность от отцов к детям важна, правда? — Да, верно. — порыв ветра раздул длинный подол хламиды, обнажая сандалии лекаря. — За долгие годы моей жизни я пришёл к служению Мананнану. Знаю, ты служил иному богу, что родился и жил среди людей, однако в будущем тебе могут понадобиться… чары действенные и могущественные. Ты и я, мы оба верим в силу и первозданность слова. Руны — это слова, облачённые в знаки, которые связывают нас с богами. Одну из рун подарил нам владыка Мананнан. Она поможет тебе обратиться к нему с просьбой или советом. Ансельмо отвернулся, пощипывая губы пальцами. Другая рука нащупала очертания креста под плащом и рубашкой. Внимание увлёк молодой финфолк, который почти раздетым взял плавательную доску в обе руки, ступни зашелестели галькой, отталкиваясь от земли, и поселенец в прыжке сиганул в море. Откатившая от берега волна подхватила лодку вместе с лежащим плашмя гребцом, отнесла к глубине, а тот рывком вскочил на ноги и умело заскользил по высокому водному гребню. Это морское племя не переставало удивлять Йемо. — Ты был добр к нам, почтенный Диан Кехт, не спросив, кто мы, откуда и достойны ли помощи. Я не в праве не принять твой дар. Врачеватель повернулся к собеседнику, и его сандалии заскрипели деревянными мостками. Оказавшись рядом, мудрец протянул Ансельмо маленький круглый камень, на котором вырезал отражённую слева направо единицу. — Это Лагуз, руна глубокого моря. Позже я покажу тебе, как воззвать через неё к Мананнану. Такой камень будет беречь тебя или человека, которому подаришь его, в море. Никакая буря или штиль не страшны, если умилостивить владыку и иметь при себе его руну. Но оживить её можно лишь кровью, запомни это. Обагри камень, наполни своей силой и естеством, и тогда ты скрепишь договор с богами. Решать тебе. Ансельмо вернулся в гостевые покои, когда на остров опустился ночной мрак. К ним с Олальей присоединились Аирмед и Октри, которые принесли только что сваренное жаркое и напиток из запаренных пряностей, листьев и цветов. Лало пожаловалась на Диан Кехта, который так и не удосужился ей пророчить. Отпрыски мудреца посмеялись между собой, и Октри отметил, что вещий дар отца не так прост. — Он почти не видит судьбу при свете дня, но стоит ему отойти ко сну, как пророчества из него льются рекой! Все финфолк это знают, потому приходят к отцу за советом, когда он ляжет почивать и крепко уснёт. Сестра хмуро глянула на брата, явно не разделяя его прямоту. За день путники успели привыкнуть к доброму мальцу, похожему на сородичей лицом и тёмной кожей, но славному и улыбчивому на вид. — Так может… — Ансельмо бросил на Олалью заговорщицкий взгляд. — Это сказки! — отмахнулась девушка. — Проверим! — Октри подскочил с ковра, расстеленного на полу, и бодро потопал к выходу. Любопытство повело Йемо и его подругу вслед за мальчиком. Скоро они оказались в одной из хижин финфолк, устроенной для Диан Кехта и по его вкусу. Октри зажёг несколько толстых свечей, воткнутых в высокий кованый канделябр в углу комнаты. Тусклое пламя осветило опочивальню весьма скромных размеров со множеством прибитых к двум соседним стенам полок. От потолка и до самого пола в доме знахаря разложены книги и свитки, горшки и сосуды, банки и склянки с какими-то снадобьями и ингредиентами. Встречаются и черепа животных, какие-то деревянные и каменные фигурки, самотканые мешочки и шкатулки. К бечёвкам вдоль стен привязаны пучки и веники из трав, цветов и веток. Кое-где притаились чучела птиц, посаженные на деревянную подставку или подвешенные на стену. Посредине комнаты, как полагается, есть каменный очаг, углублённый в землю. Решётка над ним крепится на четырёх железных штырях. Нашлось там место и для стола с придвинутым табуретом, и для резного сундука, где хозяин хранит свой скарб. Лежанка Диан Кехта, где тот похрапывал, расположилась в дальнем углу. Над ней красуется большой гобелен, изображающий гордого наездника, белый конь которого скачет по волнам. На полке с причудливой резьбой оставлена книга, только что читанная мудрецом. Изголовье украшено теми же перекрёстными узорами. Когда, скрепя половицами, трое товарищей на цыпках подошли к лежбищу, Диан Кехт заворочался и закряхтел, но глаза остались сомкнуты. — Задай любой вопрос о себе. — предложил Октри шёпотом. — Скажем, о былом. — Лады. — Ансельмо сложил руки домиком, задумчиво поднеся к губам. — Любезный Диан Кехт, скажи-ка, чем я занимался в монастыре Святого Лаврентия Римского, когда был принят в братство? Предсказатель свёл бровные дуги, поморщил обезьяний нос, рот разинулся с громким храпком, и спящий долго выдохнул, что-то невнятно мямля. Тут речь Диан Кехта стала разборчивей, но такой же сонной и сбивчивой: — Ты, послушник, будешь трудиться, Как причитается твоему сану. На-ка сапу да остру лопату, Поди накопай картофеля с грядки, А после вечерни полезешь ты в бочку Топтать виноград босыми ногами. Скоро приедет аббат наш Эбонтий, Братию ждёт большая пирушка! Олалья с Октри не сдержали хохота, зажав рты ладонями. — Ну, не мудрено, что все монахи сперва ходят послушниками, — вздёрнула указательный палец девица. — А картофель и виноград растут по всей Испании. Он мог это знать. — Тогда спроси чего посложнее. — предложил обиженный Октри. — Почтенный, расскажи о моём Стюре. — Олалья мечтательно глянула в потолок. — Стюр Сметливый… Гундреда воин. Тяжко в душе у славного мужа! Бременем тайна на сердце упала. Мысли о друге покой отгоняют… — Похоже на правду, но так говорят все ясновидцы. — повела бровью Олалья. — Можно больше фактов? — Лёжа нагая, ты вспоминала Ночью у Стюра в жарких объятьях, Стонам внимая, как светлокудрый С жадностью шкварки твои поедал. Октри, проронив длинный смешливый вздох, не удержался и со стуком завалился на спину. Не успел Ансельмо впериться в подругу недоумённым взглядом, как Диан Кехт крупно вздрогнул и разлепил влажные глаза, разглядывая незваных гостей. — Ну и как вы это объясните? — смело подбоченилась Олалья, пряча за спиной оробевших парнишек. На новом месте Ансельмо видел сон о детстве. Там была и восьмилетняя Олалья с нечёсаными волосами, чёрными от грязи ногтями и рваным старушечьим платьем явно не по размеру девочке. Мальчишки, с которыми играл Йемо, были сверстниками Лало и звали её всякими скверными прозвищами: вшивая, замарашка, воровка… Во сне мальчику стало не по себе, ведь и он хором со всеми дразнил подругу. Проснувшись, он выдохнул, ведь на деле всё было иначе. На Аросе сирот без разбору считают цыганами и беззаконниками. Олалью часто гнали с чужих порогов, хлевов и даже церквей, пока её не приютила добрая старушка. Йемо не знал, как девочка кормилась и выживала холодными зимами, но в тот раз на неё не на шутку взъелись из-за воровства. У местного паренька Лало вырвала прямо из рук краюху хлеба и сбежала. Мальчик наябедничал друзьям, которые с палками и камнями загнали вориху к реке и там окружили. Так просто она не далась: швырнула недоеденную горбушку в её владельца и грозилась взять снаряд потяжелее. Йемо заметил, что стоит сиротка босыми ногами у самой воды. Под натиском мальчишек она то и дело сходила с суши, а ведь близился конец осени. Кто-то из друзей сунул Ансельмо в руку палицу. Другой предложил проверить, не ведьма ли эта оборванка, и выставил острую ветку перед собой, подступаясь к девочке. Так поступили и другие, смыкая круг, словно копьеносцы перед неверным. Лало почти приготовилась нырять в ледяную реку, не думая, что кто-то из её обидчиков резво протиснется вперёд, закрыв её щуплым тельцем. Тогда приятели Ансельмо не на шутку опешили, в нерешительности опустив палки. «Йемо, ты, что ли, влюбился в это чудище болотное?» — быстро нашёлся главный задира, а остальные подняли хохот. Шестилетний мальчик не мог пояснить, что им движет, поэтому ответил, как есть: «Но ведь она боится!» Ребятня пристальней пригляделась к бродяжке, и каждый из них нашёл её вид злобным, диким и самодовольным, без тени какого-то страха. «О чём ты, Йемо?» «Разве не видно?!» Никто и впрямь не видел того, что было для Ансельмо ясней дня. За маской зверька, который перед хищником силится показать оскал, он читал истинные чувства: страх, сожаление и презрение к себе. Случай с Лало был не последним: много раз за кривляньями сумасшедших, пьяниц, уличных воришек, мошенников, бродячих циркачей, блаженных и даже святых пред Йемо представала их обнажённая душа. Подчас самый жалкий и презренный негодяй заслуживал больше милосердия, нежели умелый лицедей и праведник. Ансельмо с годами становился болезненно чуток к любому самосуду, обрушивающемуся на обездоленных, как Лало. И невозможность сделать мир хоть чуточку справедливей грозилась свести юношу с ума, если бы не любовь и привязанность к той, что сумела заменить целый мир. Самоотверженный путь Ансельмо начался с тумаков и издёвок, которые тот разделил с Олальей, лишившись старых друзей. Привыкнув к одиночеству, он не мог не найти себя в служении Богу, ведь странная отрешённость от всего мирского так перекликалась с монашеством. Ничто не смущало Ансельмо в жизни под крышей обители: даже обет безбрачия. Вот только опороченная Олалья вдруг пробудила в мальчике то мужское, что желает обладать и защищать.