Уже в лодке Йемо потёр в руках окроплённый кровью камень Лагуз, пока рослый финфолк с мордой акулы тащил всех четверых по песку к морю. Рыболюд подвёл судёнышко к Метле волн, Стюр резво вскарабкался на борт, подтянувшись на руках, и поднял за собой Йорма, который помог себе здоровой рукой и ногами. Олалью и Йемо снизу подсадил помощник Диан Кехта, передав в руки товарищей. К дюжему финфолк присоединилось несколько соплеменников, которые вытолкали корабль с мели, а там каким-то неведомым чудом и вёсла сами собой вспороли иссиня-зелёную гладь волн, рули повернули корабль к горизонту, и упали с хлопком паруса, на которых рука умелицы вышила гарцующего белого скакуна с рыбьим хвостом. Ансельмо подошёл к подруге, которая провожала взглядом толпу обывателей Хильдаланда, какие до этого не могли привидеться подросткам и в самом диковинном сне. Печальная Аирмед махнула платком, подхваченным ветром с острова. Лало сложила ладони, чтоб звонко крикнуть: — Спасибо вам за всё! Мы обязательно увидимся! Накинув капюшон, монах обернулся к Стюру и Йормундуру. Разжалованный берсерк стоял на носу корабля, ухватившись за перекладину меж двумя фигурами, слипшиеся от брызг волосы трепал ветер. Казалось, взгляд викинга в морскую даль полон бесстрашия и решимости, вот только как понять его смирение после короткой беседы с Диан Кехтом? Йемо предчувствовал неладное в слишком простом исходе. Йорм же не отрывал глаз от чёрной галочки в небесах, что, подхваченная под крылья потоком воздуха, вела за собой Метлу волн, как и было обещано. 8. Суд над Махуном Совет брегонов Киллало выбрал для очередного заседания промозглую неприютную залу, где длинный каменный очаг посреди комнаты был единственной помощью в избегании простуды. Громадные два стрельчатых окна в дальнем углу устремлены к такому же высокому потолку с давно изъеденными древоточцами балками. Единственное украшение стен, кроме мелкой каменной кладки, — длинные флаги с гербами крупнейших туатов и септов провинции Северный Манстер. Эмблемы других знатных домов выгравированы на щитах, чья краска потёрлась от времени, а скрещённые трофейные копья и мечи за ними пошли ржавчиной от сырости. Самый крупный геральдический щит носит священные символы Дал Кайс: серебряная длань владыки-прародителя Нуаду держит обнажённый пламенеющий Меч Света, которым тот прорубал дорогу к власти над Ирландией. Над головами не одного десятка присутствующих скалой нависла исполинская кованая люстра. Железная рама закреплена под потолком на толстую цепь, а кузнец потрудился, чтобы длинную жердь обвили листья плюща, бутоны, причудливые завитки да кельтские кресты. По краям рамы подвешены широченные толстые обода с закреплёнными на них подсвечниками, также держащиеся на цепях. Воск свечей оплыл, ведь подневольные слуги — фуидиры — меняли их не часто: не мудрено и шею переломить на такой-то высоте. Каменный пол устлали большими, ветхими ныне коврами, привезёнными когда-то в эти края купцами с востока. Их витиеватые узоры и мягкий ворс теперь топчут сапоги мужей, столпившихся вдоль двух длинных стен. Господа одеты по-зимнему в высокие сапоги, удлинённые шерстяные туники, затканные медными бусинами, пластинками да узорочьем и подпоясанные такими же богатыми кожаными поясами с ножнами для меча или кинжала да кошелем для монет. Плечи укрыты плащами с фибулой у плеча: одна пола ниспадает на грудь, вторая закинута за спину. Расцветки у накидок разнообразные: синие, жёлтые, зелёные, красные, однако белый цвет — прерогатива царственных особ, серый — крестьян. Шапки да плащи у многих подбиты мехами лисиц, куниц, бобров, а высочайшие главы туатов носят соболей и горностаев. Не пренебрегают знатные гэллы и прикрасами, подобно своим предкам-завоевателям: круглые серьги, широкие браслеты, перстни, играющие камнями и кельтскими рисунками, бронзовые и серебряные бусины для волос, заплетённых в мелкие косицы… Мужи тихо бубнили и переговаривались, устремив глаза к четырём заседателям, что расположились за длинным дубовым столом в глубине зала лицом к публике. Почти все из них старцы, рассевшиеся на стулья с высоченными резными спинками один подле другого. Правоведы носят тёмные мантии, как церковники, однако с длинными разрезанными рукавами, из-под которых выглядывают белые рубахи. Манжеты и треугольные вырезы воротников покрыты шёлковой вышивкой, бронзовыми вставками и каменьями: агатами, малахитами и яшмой. Хотя зимнее небо в тот день заволокли тучи, и солнце с неохотой проливало на залу бледный свет, лица и седовласые головы старейшин в железных обручах были выхвачены из пелены мрака отраженьем падающего за окном снега. Жителей деревни и прочих поселений Манстера подсвечивали тлеющие уголья очага, нагоняя жути своей игрой теней. Наконец законник, занявший место точно посредине стола, раскрыл увесистый том, обтянутый бычьей кожей, скреплённой коваными пластинами, и сотни страниц с гулким стуком брякнулись на дубовый спил. Старик долго и без стеснения прокашлялся. — Люди септа Дал Кайс! В тридцать седьмой день второго тёмного месяца Самониоса суд брегонов призвал вас свидетельствовать под присягой о делах и нравах Махуна мак Кеннетига, таниста ныне покойного Лахты, правителя Северных Десси и главы септа. Внимая законам свода «Шенхус Мор», брегоны пришли ко мнению, что претендент на титул риага, представителя интересов Дал Кайс, может быть недостоин столь высоких… обязательств. В зале забубнили ещё охотней, но шум прервал другой заседатель, зачитавший кряхтящим голосом из свитка на фигурной древесной рукояти: — Брегонами были собраны различные соображения и свидетельства членов рода Дал Кайс. Есть основания думать, что Махун мак Кеннетиг не проявляет должных качеств будущего вождя и являет собой мужа… — шурша, пергамент развернулся ещё на строку. — неполноценного. — Объяснитесь! — выкрикнула из зала то ли женщина, то ли ребёнок, затерявшийся меж рослых мужчин. Присяжные подняли было гвалт, но истёртый до дыр «Шенхус Мор» бахнул о стол раз и другой. — Обвинение не дочитано, — первый правовед вновь передал слово сотоварищу. — Кхем-кхем. Известно, что наследник Кеннетига в детском возрасте перенёс недуг, отпечатавшийся на его рассудке: юноша, как подмечает его родня, холоден и безразличен ко всему, включая прямые обязанности таниста и заботы о благополучии септа. На просьбы и уговоры Махун не отвечает должным образом и не в силах сплотить вокруг себя клан. Засим совет брегонов предлагает обговорить отстранение Махуна от его повинности таниста и выбрать других претендентов в риаги Десси. Первый законник опустил локти на раскрытый свод законов, слезящиеся глаза внимательно оглядели зал: — Присутствует ли здесь сам Махун или его доверенные? — Я здесь! — представители туатов посторонились, чтобы пропустить в центр комнаты к очагу хрупкую невысокую фигуру. — Я регент Северного Манстера и супруга Кеннетига. Пламя осветило тонкий силуэт немолодой, но статной и родовитой дамы в роскошном многослойном одеянии. Под низ жена Кеннетига надела длинное волочащееся платье из чёрного льна с узкой юбкой и рукавами. Края неброско вышиты золотистым шёлком. Верхнее платье из тёмно-синей шерсти имеет широкие рукава по локти и крупный вырез от плеча до плеча, расшитый чёрными жемчугами. Утеплённая часть наряда короче и кончается над голенями. От груди вниз тянется широкая вставка с вышитыми теми же нитками золотистыми полосами и рядами закреплённых друг под другом каменьев. Руки знатной особы в кожаных перчатках, а через плечо переброшена шкурка чёрно-бурой лисицы. Но величайшее богатство дамы — её ниспадающие до самых бёдер локоны. Прядки у лица скручены в толстые жгуты и на затылке заплетены в кельтский узел. На макушке крепится сеточка с нанизанными белыми жемчужинами и обрамлённая тонкими косицами. Густые волосы склеились в множество локонов, что змеями увили спину и узкие плечи, и только короткий пушок у лица сложился в мелкие кудряшки. Некогда янтарно-рыжие косы высокородной леди с годами потускнели, и седина легла на них прозрачно-белой пудрой. — А, Бе Бинн, вдова покойного риага! — правовед сцепил пальцы перед собой. — Твоё регентство спорно, ведь регион был передан Лахте, а ему ты не приходишься никем. Но как мать Махуна ты вольна дать ответ, согласны ли вы с обвинениями. — Конечно нет! — растерянные глаза цвета молодой хвои заплутали по присутствующим в зале слушателям, будто ища поддержки. — Как вы сказали… неполноценный? — Дражайше прошу извинить! Бе Бинн инион Урхад? — молодой мужчина по левую руку от первого законника почти неуловимо махал пером, прерываясь лишь затем, чтобы быстро макнуть остриё в чернильницу. Он недавно окончил школу филидов и вошёл в должность придворного летописца Дал Кайс. Сосед окинул хрониста строгим взглядом: — Бе Бинн, готова ли ты свидетельствовать и отвечать на наши вопросы? — Кто ж ещё вступится за моего ребёнка? — звонкий выклик прорезал тишину, внося хоть какие-то краски во всеобщее уныние. — Что ты помнишь о недуге, выпавшем на долю твоего чада? Расскажи нам во всех подробностях, будь добра. Точёная длиннопалая рука в перчатке судорожно дёрнулась к бледным губам, испуганные глаза вновь забегали, и вдова принялась нервно теребить лисий хвост. Филид оживился, готовый детально записывать за свидетельницей. — Наш с супругом первенец, Махун, с самых первых лет проявлял себя как дитя большого таланта. Не просто полноценный… а одарённый, он в год уже резво плавал без чьей-либо помощи, в два оседлал коня, а в три твёрдо держал лук. О том, как бегло мальчик болтал и сколь рассудительно, я и вовсе молчу. Добрый и озорной малыш на четвёртом году подхватил страшную лихоманку. Около недели Махун провёл в постели, мучаясь жаром и ознобом, в бреду. Помню, Кеннетиг, души не чаявший в сыне, кого только не приводил к нему. Лекари, травники, клирики, колдуны… Кажется, одна полоумная вещунья напророчила мне тогда ужасное горе, которое болезнь принесёт Махуну и всей нашей семье. — Но он выжил? — вклинился брегон. — О да, мы благодарили всевышнего за такое счастье! Хоть Кеннетиг был далёк от церкви, помнится, мы щедро отплатили приходу Киллало. В те дни я была преисполнена такой радости, что почти пропустила, как переменился мой ребёнок. Его вялость мы посчитали следствием тяжёлой лихорадки. Добрых пару месяцев Махун ходил очень тихим и отстранённым, ни с кем не играл и не заговаривал. Но шли дни, и дитя мало-помалу оживало. Нашей любви хватило, чтоб отогреть его сердце. А там и второй сынок подоспел — отрада родителям и братику. — Однако же нам известно о другой напасти, ещё страшнее первой. — поведал второй брегон, заглянув в свой свиток. Бе Бинн шумно вздохнула, ладони тяжко упали на грудь, и взор устремился куда-то в верхний угол, как на ликах святых мучеников. — То была горькая расплата за счастливую беззаботность. — глухо произнесла вдова. — Когда у мальчика начала пробиваться бородка, септ провёл над ним инициацию, как завещали предки-язычники. Вскоре Кеннетиг взял его с собой на битву, и тот час стал для нас роковым. Уж не знаю, что делалось на том поле брани… — Позволите? — зычно заговорили в толпе, и к госпоже вышел рыцарь в полном ратном доспехе. Не уступая прочим мужам в росте, дюжий плечистый воитель носил кольчужную тунику поверх грубого льняного платья ниже колен. Длинные, сверкающие сталью пластинчатые наплечники сливаются воротом вокруг могучей шеи и закрывают часть груди, сходясь на ней перевёрнутым треугольником. Торс обмотан кожаными ремнями для ножен, а один через широкую впалую грудь заходит за спину, держа колчан стрел, ныне снятый по ненадобности. По длине меча и размеру его великанской гарды любой мог подивиться той силище, что ладила с таким оружием в бою. Между тем в кулуарах замка при единственном свете факела, чей огонь колыхал вездесущий сквозняк, сошлись две фигуры. Свист, доносящийся из щелей в запертых ставнях, множится эхом длинного коридора. Когда между силуэтами расстояние достигло вытянутой руки, собеседники ясно различили знакомые лица друг друга. Женщина в длинном одеянии, укутавшем её с головы до ног сплошным чёрным сукном, не беря в счёт белую ткань вокруг лица и шеи, заговорила первой. — Брес. Его милостью, мы снова встретились в эти смутные времена. Мужчина в плаще до пят уступает в росте своей знакомой, а глядя на волосы, его и вовсе можно принять за девицу: пышные светлые кудри опускаются по плечам до самых лопаток. Бархатный шёпот прервал завывания ветра, почти не вызывая эха. — Почтенная Дорофея, в соседнем зале сейчас решается судьба септа. Твоё слово непременно должно прозвучать, и брегоны к нему прислушаются. В Киллало, да и за пределами деревни тебя уважают и почитают как святую. — Что же от меня требуется? — почти неслышно посмеялась дама. Мужчина переложил трещащий пламенем факел в другую руку. — Убедить их назначить Махуна риагом. — Махуна? — во мраке послышались удары бусин из чёток. — Не уверена, что церковь может содействовать риагу, который даже не крещён. — Семья Кеннетига всегда поддерживала приход, сколько средств… — Я всегда говорю, что наш ораторий отстроен милостью простых крестьян и фуидиров, а не служит семейной часовней Дал Кайс. — отрезала Дорофея. — Таких церквей и монастырей может быть не один и не два по всему Манстеру. Ты и твои люди понесут слово божье по всему королевству вместе со знамёнами Махуна. Как только решится вопрос с наследованием престола, мы пойдём на Лимерик, оттесним оттуда язычников. Разве это не благое дело для людей Эйре и для веры? — Как складно ты поёшь, мой прекрасный Брес, — полушёпот Дорофеи сменился долгим и изящным гортанным смехом. — Я решу, надо ли мне вмешаться. А если и выступлю, то рассужу своим умом. Да хранит тебя Его любовь. В зале суда первый законник холодно обратился к новому свидетелю: — Назовитесь. Воитель опустил ладонь на рукоять меча, маленькие серые глаза в морщинах сощурились, чтобы по-капитански оглядеть присутствующих. — Блатнайт. Я лично охраняю леди и её сыновей. — на удивление мягкий голос посеял в публике некоторое недоумение. — Это нянька мальчиков. Печётся о нас, сколько я себя помню. Сперва на кухне, затем… — насмешливо затараторила Бе Бинн, а в зале разразились хохотом сперва пара мужей, за ними другие. Огорошенные присяжные ближе присмотрелись к не в меру воинственной няньке, не веря своим очам. И вправду за внешностью немолодого мужа, чьи подстриженные до ушей волосы тронули седины, кроется уродливая, но вполне себе баба. Брови и ресницы светлые, как мокрый песок — такой когда-то была и шевелюра. Лицо квадратное с широким подбородком, обветренное и сморщенное. Кожа потемнела и натянулась на высоких скулах, а на тонких губах иссохла. — Сейчас говорит вторая свидетельница, — главный брегон согнал непрошенную улыбку с губ. — Известно ли тебе о произошедшем с Махуном? Блатнайт невозмутимо продолжила: — Да, я растила мальчиков вместе с Бе Бинн. Махун скрыл от всех произошедшее во время битвы, но мне рассказал. Я считаю необходимым передать это на ваш суд. — Мы слушаем. — Махун рвался в бой в тот день. Ему очень хотелось заслужить любовь отца, и вместе с ним мальчик двинулся на врага в коннице риага. От нежности и миролюбия дитя не осталось и следа, когда кровопролитие вошло в полную силу. Своим копьём Махун сразил нескольких воинов, промчавшись через всё войско противника и жаждая убийства. Его самого не задели, хотя и сбросили с лошади. Люди Кеннетига сумели оттеснить и перерезать неприятеля, а в конце сражение обернулось беспощадной бойней. Махун рассказал, что нашёл себя на вершине холма, когда кругом кричали и падали замертво десятки мужей. В этот миг он будто оглох и оцепенел, а время словно замерло в вечности. В чей-то череп вонзилось лезвие топора. Кто-то захлёбывался кровью из вскрытого горла. Так мучительно прошла минута, а может, и не одна, пока воля Махуна вернулась к нему, и он смог найти коня, вернувшись к отряду отца. Зал умолк, заслушавшись рассказ Блатнайт. Бе Бинн вперилась в прислужницу распахнутыми глазами: — Он не говорил мне этого! Махун вернулся преисполненный радости победы. — Так и было, — сдержанно кивнула воительница, держащая железную осанку. — Та битва показала Кеннетигу, что его отпрыск — ещё один гордый носитель имени Дал Кайс. Юноша много смеялся, хвастался трофеями, пил вино и танцевал со всем войском. На пиру риаг завёл хвалебную речь, а Махун подхватил её, расписывая свои подвиги, как вдруг… ни с того, ни с сего — напасть! — Расскажи, как это было, — знаток «Шенхус мор» подпёр подбородок кулаком, филид оживлённо махал гусиным пером. — Толкуя о лучшем дне своей жизни, дитя сидело на стуле в окружении побратимов, когда его охватил припадок. Он закатил глаза, стал заикаться, жутко мычать… Я как раз укладывала меньшего, прибежала со всех ног. Мы боялись, как бы Махун не проглотил язык и не задохнулся. Но он окоченел в той же сидячей позе и лишь сотрясался от мелких судорог. Спустя несколько минут безуспешных просьб, криков и возни ребёнок окончательно затих, но лицо его замерло маской ужаса. Разинутый рот, почти закатанные вовнутрь глаза, скрюченные руки… Такого мне не доводилось видеть никогда за 60 лет жизни. Я на руках перенесла его в покои и думала уложить, но не сумела разогнуть ни рук, ни ног. — Блатнайт долго вздохнула, серые глаза напряжённо зажмурились. — Мальчик больше недели просидел в кресле, не меняя позы, не расслабляя лица и мускулов. Чтобы сохранить Махуну жизнь, я вливала ему в рот по чуть-чуть воды и бульона… но он так исхудал! Приходилось даже самим опускать ему веки, чтоб глаза не пересохли.