Чернявый нормандец, не обращая внимания на похабный смех, стащил с тарелки оливку и в полёте поймал её ртом. — А вам известно, что у Тордис с Гундредом меньше общего, чем у епископа с соблюдением заповедей? — Это как, брат? — продолжили посмеиваться мужи. — А вот так. — Корриан облокотился на стол, макнул усы в чашу с вином. — Никакая она ему не дочь. Ярл бездетный. Хихиканье берсерков помалу сменилось подозрением, вояки сгрудились ближе к товарищу. — Гундред сам говорил о своих бастардах в южных землях, — возразил старший из компании. — Да, а жёнам своим заделать дитятю не может. Уж сколько лет! Нет там никаких ублюдков, девка белобрысая — безродная самозванка, а ярл бесплоден. Вот и весь сказ. Между друзьями повисло тягостное молчание, пока один не предостерёг: — Корриан, ты следи за тем, что мелешь под одной-то крышей с ярлом. Доказать слова свои ты не можешь, а Тордис тебя… Тут зачинщик спора подорвался с места, и опустевшая чаша улетела высоко через плечо, едва не угодив другому нормандцу в голову. — Пусть ваша девочка приходит. Я её протащу за косы через все полторы сотни комнат этого замка, а потом отдеру так, как её потаскуха-мать никогда не драла. Поодаль послышался скрип петель, с которым отворялись парадные двери. Помалу епископские холуи стали пропускать в зал одного за другим пехотинцев, которые тащили за собой хныкающих галисийских женщин. С новой кровью пирушка оживилась, Гундред заладил толкать тосты, а воины полезли под юбки к строптивым чужестранкам. В это время Лундвар поднялся на колокольню пустующего собора Святого Иакова Мавроборца. Жрец проследовал взглядом за огнями костров в глубине улиц и сотнями факельных огоньков. Приятно приглушённый, до колокольни доносился визг детей и женщин, с трудом отделимый от зычного мужского клича. Вот занялась огнём соломенная крыша, заставляя обречённых жителей бежать прямо в руки налётчиков. Хоть этот соборный округ велик и многолюден, за пару дней, пускай и не до конца, они наведут тут свои порядки. Лундвар вздрогнул, пробуждённый от созерцания пронзительным птичьим криком. К колокольне слетел небольшой пустынный сокол с пёстрой рыжей грудкой в тёмную крапинку и острыми коричневыми крыльями и головой. Шахин уселся на парапет, большущие лимонные глаза, вторящие цвету лап, заморгали, любопытно водя по сторонам огромными чёрными зрачками. Жрец боязливо протянул птице недоеденный кусок буженины, та живо ухватила угощенье крючковатым клювом, и Лундвар еле опомнился, как длинные когти уцепились в его запястье. К одной из лапок была привязана записка. Молодой командир отряда застыл среди мостовой, где носились и падали замертво от мечей его подчинённых жители Компостелы. Он не нашёл для воинов иных слов, кроме приказа привести женщину и предъявить доказательство, что передал дословно, веля немедленно выступать. Свою злость и разочарование викинги выместили на невинных: мужчины почти не сопротивлялись, и разделаться с ними было легко. Капитан выхватил из петлицы топор, когда к нему на встречу выбежала окровавленная девочка лет шести. Дитя шлёпнулось на дорогу, рывком попятившись назад. Вот он — хороший шанс избавить себя от долга перед Лундваром, подумалось ратнику, а рука сама собой занесла оружие. В каком-то шаге от девочки командира подкосило так, что он почти припал к земле: оглушительный хор звенящих голосов чуть не разорвал перепонки. Жертва ускользнула, пока норманн недоумённо осматривался. Где-то пели хористы, но даже из собора их не представлялось возможности услыхать в разгар побоища. Капитан понёсся вниз по улице, минуя трупы и разорённые дома. Голоса не отставали, сливаясь в до боли знакомую мелодию, и спустя минуту пехотинец мог поклясться, что звучат они лишь у него в голове. Запыхавшийся нормандец остановился перед двором с длинным амбаром, куда тайком сбегались неприкаянные галисийцы. Ладони упёрлись в дрожащие колени, в груди защемило. Мотив, доносящийся из неоткуда, напевал детский хор в одном из монастырей, на который пираты провели внезапный налёт много лет назад. Там был и орган, чью мелодию разум передал с точностью до ноты. Как и все католические песнопения, то было возвышенным и таким непохожим на знакомые мужицкие свистопляски. Теперь же стройный хор словно качал захватчика на волнах мелодичных переливов, то тихих и печальных, то штормовых, как органные раскаты. На ватных ногах и с ходящей кругом головой капитан доплёлся до амбара, оставив за спиной впавших в боевой раж подчинённых. Перед глазами круговоротом носились огни факелов, викинги, галисийцы, телеги, снопы сена, серпы и вилы. Своими хозяйскими орудиями жители силились обороняться, но воины быстро оттеснили их в амбар с высокой крышей. Раскрытые ворота сторожили несколько северян. Капитан сжал голову, сходя с ума от гремящего органа и несвязной какофонии голосов, орущих в уши латинские слова: Sanctus, Dominus, Deus…Подняв глаза, он увидел разинутые рты малых и взрослых детей, но не кричащие о помощи, а наперебой поющие свои бесовские куплеты. Рука командира крепко перехватила древко топора, тело само двинулось ко входу в амбар, но какой-то горожанин рванул навстречу с занесённой над головой косой для жатвы пшеницы. Тут мужик рухнул вперёд, проехавшись по земле, лезвие зазвенело о булыжники, а впереди показался взлохмаченный викинг с окроплённой кровью секирой. Капитан круто запустил свой топор в воздух, повалив на землю ещё одного храбреца с вилами. Длинное остриё косы заскрежетало о камень, ладони, привычные к осенним работам на полях, удобно перехватили длинную рукоять. «Коси коса, Пока роса, Роса долой — Коса домой! Sanctus, Sanctus, Sanctus!» — задорно пропел хор в голове. Не слыша собственного голоса, капитан на латинском заорал галисийцам: — Женщины, если хотите жить, выходите! Не сразу обречённые горожанки согласились вырваться из объятий мужчин, но одна за одной они стали хватать на руки детей и выбегать из амбара на встречу неизвестности. За их спинами нормандцы раскидали под стены охапки найденной соломы. «Жали мы, жали, Жали, пожинали: Жней молодые, Серпы золотые! Dominus Deus Sanctus!» — разрывался хор. — Детей в сторону, — приказал командующий. Женщины обомлели, матери ещё сильнее вцепились в своих драгоценных чад: умирать, так вместе. Воин перехватил косу так, чтобы лезвие оказалось высоко за спиной. Хористы запели с внушающей ужас торжественностью, теперь уже не разбирая слов. Визжащие звуки вихрем пронзали пространство, взмывая к немыслимо высоким нотам. Орган призывно гремел. — Ворота на запор, поджечь амбар! — скомандовал мужчина на северном наречии. — Жён с детьми разделить! — коса вспорола воздух с широким замахом. — Я… хочу… пировать!!! Упёршись руками в парапет колокольни, Лундвар следил за тем, как огонь перекидывается с сена на деревянные стены запертого амбара. В вечерней мгле войско Гундреда было легко отследить по дальним воплям горожан и оставляемому за спиной пожарищу. Очень скоро и камышовая крыша складского помещения занялась огнём, вознёсшимся к небу, подобно языку горящей свечи. Перед амбаром кто-то устроил настоящее кровавое представление, разбрасывая вокруг себя раненных. Другие воители оттаскивали за юбки и волосы пронзительно кричащих женщин. Перейдя на другую сторону балкона, жрец увидел горстку выпачканных кровью пехотинцев у резиденции епископа. Лундвар посмеялся тому, как быстро и точно подчинённые выполнили его приказ. Осталось лишь спуститься, чтобы проверить их доказательства. Шахин на плече подручного Гундреда снялся с места, чтобы погнаться за голубем, которые облюбовали крышу колокольни. В костлявых руках развернулась маленькая, но длинная записка, выведенная безупречным почерком с завитками, присущими скорее южным народам. Тревожное сообщение следовало бы проверить, но всё же лучше осведомить ярла как можно скорее. Вернувшись в зал, где пировали викинги, служитель асов застал изрядно захмелевшего краснолицего ярла весело хлопающим в ладоши: с изувеченной руки даже снята булатная перчатка. Но далеко драгоценную часть доспеха не умыкнули: её нацепила одна из девиц, что вместе с подругой отплясывала перед господином. Лундвар приказал челяди и музыкантам убраться подальше к прочим воякам, а сам присел на широкий кресельный подлокотник, наклонившись к самому уху Гундреда. — Важная весть прилетела, откуда не ждали. Гундред принял бараний рог, переливающийся красным вином, рука высоко отсалютовала, окатив мантию жреца. — Пей вино! В нем источник бессмертья и света, В нем — цветенье весны и минувшие лета. Будь мгновение счастлив средь цветов и друзей, Ибо жизнь заключилась в мгновение это, — вдохновенно изрёк предводитель нормандцев, водя рукой в воздухе. — Шпион из престольного Леона, видимо, приближённый к королю, передал нам записку с посыльным соколом. И порода птицы, надо сказать, навевает на… — перебил Лундвар, но Гундред, слушая одним ухом, вторым с усердием внимал хохоту голых девиц. — Брат, напейся и хоть на день отойди от своей беготни! — Это дело не ждёт! — рука жреца по-звериному вцепилась в спинку кресла, и он затараторил хрипящим голосом, довлея над своим благодетелем. — Король Рамиро уже приказал вассалам подтянуться к столице, и из Леона в нашу сторону двинулись изрядно обученные и подготовленные войска. Нам бы немедля сесть на драккары и уходить подобру-поздорову. Лундвар отшатнулся назад, подрываясь с кресла. Оправился и Гундред, а его подружки и вовсе с визгом разбежались в стороны. К подиуму, на котором возвышается епископский трон и длинный низкий стол для подачи угощений, приблизился ужасный на вид молодой мужчина в лёгком доспехе и длинном плаще, как у всех рядовых викингов. С ног до головы его будто облили кровью. Она запеклась на коротких взъерошенных волосах, лице и руках, оставив сверкающе-белыми лишь выпученные безумные глаза. За норманном гуськом шли другие люди, а в руке покоилась длинная коса. Занеся грязный от земли сапог на ступень подиума, муж рванул на себя зажатую в другой руке верёвку. С охом к ярлу и жрецу живо заковыляли три привязанные друг за другом женщины, такие же окровавленные и истасканные, с бороздами слёз на щеках. — С-сынок… это ты, что ли? — разумом Лундвар не понимал, что за чудовище перед ним, но внутренний голос намекающе зашептал, лишь завидев жуткий лик молодца. Умытое кровью серповидное лезвие взлетело к главарю и его советнику, но не успел Гундред нащупать двупалой ладонью рукоять топора у трона, как коса застыла прямо перед ним. С края древка, роняя крупные багровые капли на пол, свисали деревянные и кованые нательные крестики, нанизанные на шнурках и цепочках. Пересчитать их одним взглядом ярл бы не смог. — Доказа-ательство! — прокричал воитель, хотя голос его ничто особо не заглушало. Нарушив затянувшееся молчание, Лундвар опустил руку на плечо покровителю: — Токи. Его имя. — Отважный Токи, твой ярл… — Гундред выпрямился в кресле, мигом протрезвев от увиденного. — Шельма, да убери ты это с глаз долой! Лундвар, что у вас творится, пронеси вас сивый йутул через три кургана в Ётунхейм! Ни минуты не внимая своему главнокомандующему, ратник удалился, прихватив с собой косу, но оставив связанных пленниц, ведь последним его интересом были громадные бочки вина где-то в тихом и безлюдном погребе, как ни одна мягкая постель пригодном для сна. Пир Гундреда завершился с первыми утренними лучами, когда подожжённые дома в городе догорели, исходя столбами дыма над срединными улицами Компостелы, а Лундвар успел поднять с постели слуг, приказав готовить драккары к отплытию и нагружать их снедью, рабами да ценными трофеями. Ближе к полудню проспавшийся ярл вышел из роскошных покоев Сиснанда, где разделил неохватное ложе с двумя вчерашними девицами, и велел разыскать Тордис, а за одно и всему войску подтянуться к замку для пересчёта и дальнейших указаний. С террасы перед резиденцией главнокомандующий предупредил воинов о скором отплытии, как только все приготовления будут завершены, и посланные Лундваром конные разведчики вернутся с новостями. Несколько судов с тяжело раненными солдатами ярл решил отправить в Норвегию, передав конунгу щедрую долю наживы. Когда часть пехоты отправили патрулировать сухопутные подходы к городу, а другая рассредоточилась в порту, с Гундредом у замка остались некоторые дружинники и четверо берсерков. Нечёсаная и припухшая после бурной ночи Тордис подбежала к окружённому группкой приближённых отцу. — Пап, сколько времени у нас есть до отбытия? — как всегда громко обратилась ярлица, приковав к себе строгие взгляды мужчин. — Мы ведь можем дождаться завтра или хоть до вечера повременить? — Тордис? — Гундред важно сомкнул руки на груди. — Помнится, ты ослушалась моей просьбы быть вчера на пиру и шлёндрала где-то до утра. Считаешь, ты в том положении, чтоб требовать чего-то? — Мне нездоровилось, — воительница подбоченилась, ответно разглядывая зазнавшихся берсерков. — А на вид здоровей быка будешь, — дева обратила очи к расплывшемуся в ухмылке Корриану, что попадался ей на глаза в походе от силы пару раз и был знаком не больше остальных. — Вам-мужикам не понять, — съязвила Тордис в ответ. — Так у тебя регулы, что ли? — засмеялся Гундред, подняв гвалт у побратимов. — И из-за одной дуры нам околачиваться на вражьих берегах, пока король не пригонит свою рать? Ежели не можешь следовать приказам и держать меч, как другие викинги, то и не зови себя богатыршей, а ступай замуж да рожай, как прочее бабьё. Вновь взгляды воинов свысока наполнились снисходительной насмешкой, а Корриан воспользовался случаем, чтобы лично возвыситься над неумёхой: — Эй, мужики! Не вините нашу подругу, ведь непросто на одном борту с десятками вояк проплыть несколько дней к ряду, да к тому же с течкой. Не дожидаясь нового шквала смеха, Тордис смачно плюнула прямо в харю болтливому троллю. Трое берсерков еле успели удержать Корриана, который бросился с кулаками на дочь ярла. Под защитой Гундреда девушка шустро укрылась в городе от глаз враждебно настроенных берсерков, а к вечеру, найдя приятеля Эсберна, без спросу вернулась к поискам келпи. Как мы знаем, не без труда, но ярлице дважды удалось обуздать норовистого речного скакуна, и для верности наездница за поводья притащила коня за собой в Компостелу. Уставший келпи особо не сопротивлялся, и скоро они с хозяйкой оказались у резиденции епископа, когда на город вновь опустилась вечерняя мгла. Минуя улицы и площади, Тордис подивилась, как жестоко викинги успели выкосить галисийское население. Выжившие в бойне, в основном женщины, нагружали полные телеги трупов и смывали кровь с мостовых. При виде мертвецов чёрные глаза келпи искрились красным и следили очень внимательно, так что дочь ярла поторопилась к замку. На подступах к главной площади, где в том числе располагались длинные конюшни для епископских лошадей, Тордис наткнулась на знакомые лица, которым была не рада. Тот самый малорослый бородатый тролль ошивался у таверны с парочкой друзей, а как сошёлся глазами с Тордис, показал ей кулак, перехватив руку другой на сгибе локтя. Продолжив низкое сравнение Корриана, девица подёргала перед ним своим изящным мизинцем и без лишних слов завела коня в стойло, где привязала подальше от прочих животных. В замке уставшая и голодная воительница велела прислуге найти ей отдельную комнату, принести горячей еды и лохань для купания. Просторные незанятые покои нашлись на первом этаже, с камином и внушительным ложем с балдахином. В первые минуты Тордис, росшая если не на улице, то в продуваемой всеми ветрами тесной халупе, потеряла дар речи от восторга. Даже в богатейших домах Аросы нет такого изобилия, как у знати Компостелы. Девушка долго рассматривала искусно сотканные гобелены, золотое распятие, подсвечники, вазы и корешки собранных в высокий стеллаж книг, ни одной из которых не смогла бы прочесть. Пока нагревалась вода, дочь ярла отужинала тучными индюшиными ножками, взяв столовые приборы лишь затем, чтобы оценить качество серебра. Затем слуги стали одно за одним таскать вёдра горячей и холодной воды, а их госпожа избавилась от доспехов, готовясь как следует отогреться от зимних сквозняков.