— Кажется, я понимаю. Ты хочешь сделать строй свободней и заменять уставших бойцов новыми из заднего ряда? А что же с натиском? Он сломит боевой дух врага? Предлагаешь толкать своих в спины щитами? Тогда колонна будет биться… как единое тело и разум. Это феерично, Махун. Риаг повернулся, чтобы возвращаться в замок, где его ждал обед по строгому расписанию, как нравилось сыну Кеннетига. Опустив взор куда-то на уровень фибулы на груди Бреса, Махун без слов передал ему свои бесценные заметки, которые чужие руки приняли с нескрываемым трепетом. Больше книг на сайте — Knigoed.net Извилистая узкая река Шаннон несла лодку с пятью людьми вдоль своих сподручных для купания и рыбалки низких берегов. В тумане мрели дальние холмы, замыкающие долину вокруг Киллало со всех сторон. Чуть ближе, за жмущимися к мосту через реку по обеим её сторонам домами, амбарами и мельницами, раскинулись поля. Сейчас они устланы снегом и походят на бескрайнее белое плато, но по весне — это жёлто-зелёное лоскутное одеяло из больших и меньших прямоугольных заплат. Дым из печных труб, сплетаясь с клубами тумана, ещё пуще скрадывает окрестности деревни. И только песни на гэльском языке доносятся отовсюду. Это гимны и молитвы, которые поют ирландцы от заутрени до вечерни, одинаково прося заступничества и отдавая похвалу как Христу и святым, так и природе да полузабытым богам своего племени. Молитва пронизывает все стороны жизни этих простых людей: заговор на здоровье скота, добрый улов и обильное молоко после дойки, заклинание для божков, помогающих в молотьбе и прядении шерсти, ткачестве и сбивании масла, благодарность Богу за завтрак, обед и ужин и хвала стихийным силам за пришедшую к сроку зиму без лютых заморозков и снегопадов. Гэлы беспрерывно напевают из любви к музыке и своего весёлого нрава, но даже без всякого разумения их молитвы как будто доходят до высших сил. Лодочник, неторопливо гребя в тёмной непроглядной воде, глянул на высочайшую в деревне четырёхугольную башню, что маячит за туго сплетёнными ветвями голых деревьев. В бойницах горит огонь, а значит, в Сеан Корад держат дозор. Четверо путников, которых перевозчик видел впервые, тоже с любопытством осматривались. Двое из них ещё зелёные чернецы в коричневых рясах и капюшонах, а остальные — немытые калеки в рваных власяницах: то ли мученики какие, то ли обычные бродяги. Пролей, о владыка властителей щедрых, Свой свет на меня и кругом осени Деянья мои и рабов твоих бедных Навеки от дьявольских сил охрани. От каждого брауни и банши-крикухи, От грешных желаний, печальных вестей, От всякой русалки и водного духа, От фейри проказ и чердачных мышей, От грозного тролля в холмах и дубравах, От всякой сирены, что душит меня, От гуля, живущего в глинах, расправы Храни до заката грядущего дня. Такую песню принёс холодный ветер с берега Киллало, но лодка не подходила ни к одному встречному пирсу, а неуклонно следовала туда, где русло Шаннона раздавалось вширь и вглубь. — Те заросли вдалеке — это остров? — окликнул один из монахов перевозчика, что молчаливо кивнул головой. Очень скоро судёнышко вынесло на песчаный берег, и двое мужчин, принятых лодочником за бродяг, вызвались затащить остальных на сушу. Пара звонких монет развязала деревенщине язык, и тот рассказал, какой тропкой быстрей всего дойти до прихода и с чем явиться пред очи его настоятельницы. Путь до церквушки с многочисленными неказистыми пристройками не занял много времени, и четверым иноземцам открылась заснеженная луговина, где возились крестьяне и клирики. Одни носили воду, другие гоняли гусей, третьи починяли ветхий хлев или камышовый тын, четвёртые на возу перевозили что-то в молельню. Прославленный ораторий Луа оказался часовенкой из массивных белых, серых и рыжих тёсаных камней с парой длинных прямоугольных окон. Кладка с фасада и задней стены переходит в высокую и острую двускатную крышу, по бокам крытую древесиной. На такой же невысокой ограде из булыжника святую землю обозначают белые кельтские кресты, вытесанные из громадных известняковых валунов. Дорогу путникам перебежала дворняга, утащившая жёлтую крупную кость зверя, не меньшего, чем лошадь. Из оратория вышла толпа монахинь: тучные и тощие, как жерди, женщины потолковали о чём-то меж собой и вскоре разбежались, открыв взору пришельцев ту, которую ни с кем не спутаешь. Дорофея и четверо спутников с узнаванием двинулись навстречу друг другу, пока не сошлись на распутье каменных тропинок. — Ваше преподобие, — на латыни обратился юноша, чьё лицо показалось наместнице прихода приятным и добрым. — Мы перегрины с континента, преодолели с Божьей помощью долгий и трудный путь до Эйре. Мы слышали о вас как от наших братьев, так и многих добрых островитян, славящих вашу святость и добрые дела. Со мной отправилась сестра, она из обители для монахинь. И она… сведуща во врачевании и уходе за больными, — чернец мельком переглянулся с растерянной спутницей. — Словом, сестра хочет обучать своим познаниям других сиделок и по возможности сама творить богоугодные дела. Улыбаясь, Дорофея без единого слова понимающе закивала. Юнец чуть скованно обернулся к двум рослым мужам в лохмотьях. — А это… несчастные, которых мы подобрали по пути. Они искренне раскаялись в грехах перед Богом и захотели очиститься через паломничество по святым местам вместе с нами. Они помогают в тяготах нашего странствия. Подняв брови, Дорофея внимательно осмотрела одного и второго бродягу. Темноволосый и грязный лицом муж порядком зарос, так что за косматой бородой и паклями черт толком и не разглядишь. Одного глаза нет, ведь голова обмотана грубым лоскутом, а власяница до самых пят похожа на ту, в которую одет другой паломник. Этот стриженный калека ещё более жалок: вместо ладони он прижимает к груди затянувшуюся культю. — Не утруждай себя долгими объяснениями, мой брат во Христе, — Дорофея взяла в холодные руки детскую ладонь перегрина. — Ангел показал тебя в моём сне и предрёк нашу встречу. Но он не обмолвился о ваших именах… — Брат Ансельмо! — оживился Йемо, блеснув карими глазами. — И сестра Олалья. А наши друзья — Штерн и Йозеф. — Что ж. В нашем молитвенном доме вы найдёте приют, пока не продолжите своё паломничество. Очень кстати, что сестра Олалья печётся о немощных, ведь моя миссия после воспевания величия Господнего — содержание дома для страждущих, где наши сёстры дают им посильный уход. — О, я бы хотел взглянуть! — рука Ансельмо дрогнула в чужих ладонях, не решаясь вырваться. — Так пойдёмте, как раз держала путь туда, — Дорофея спрятала бескровные руки в разрез рясы и двинулась по дорожке в сторону длинного деревянного дома, который можно принять за просторный хлев. — Там покормят ваших… попутчиков. Уж больно ослабевшие они на вид. В желудках Йорма и Стюра вправду не было ни крошки с самого утра, может, потому переодетых уличной рванью викингов и не тянуло на смех. Однако самой недовольной была Лало, вновь отыгрывающая пресловутую роль монахини. Мимо компании пронеслась шайка совсем мелких мальчуганов. — Бедный Илбрек! — с кривлянием воскликнул один из озорников, подняв над головой хорошо сохранившийся человеческий череп, после чего детвора расхохоталась и удрала с глаз долой. Йемо с Олальей вытаращили глаза, а игуменья озадаченно глянула через плечо, где к часовне вновь подъезжал скрипучий воз. — Мы вскрыли старый склеп на острове, чтоб найти останкам подобающее место. Простите моих подопечных за их небрежность. — взгляд Дорофеи окинул её детище. — На ораторий у меня… планы. — ряса снова зашуршала о мощёную тропинку. — Так что, брат Ансельмо, ваше мореплаванье было таким же щедрым на чудеса, как у Святого Брендана? Йемо посмеялся: — Пожалуй, не таким, но пара пучинных чудищ нам повстречалась. Ещё не войдя в палаты для больных, но уже с порога четверо странников почуяли смешение самых разных отвратительных запахов. Вонь от снятых с огня харчей, гниющих ран, испражнений, крови, сырости и немытых тел мгновенно вызвала тошноту. И всё же Олалье с Ансельмо пришлось зайти вслед за игуменьей. — Все эти люди нашли тут последнее пристанище. На самом деле дом Дорофеи был отведён умирающим. Со стонами нестерпимой боли несчастные, похожие скорее на человеческие мумии, тянули костлявые руки к сиделкам, чьи лица застыли, как каменные изваяния. Кто-то из монахинь драил пол и обмывал прикованных к постели, кто-то кормил их с ложки, другие жгли кедровый ладан и меняли повязки на гнойных язвах. Иной нежилец глядит выпученными глазами так, будто душа его уже на пороге райских врат. — Я говорю сёстрам, что наш священный долг — дать умирающему отойти в царство небесное в покое и с молитвой на устах. Смерть надо принимать с высочайшей радостью, ведь впереди встреча с Богом. В каком-то смысле созерцание смерти… такое же чудо, как рождение. И клир, и миряне в нашем приходе путём лишений и страданий земных обретают свободу и радость веры, дорогой брат Ансельмо. — Дорофея подозвала к себе дородную монахиню, отвечающую за работу сиделок. — Сестра Фридолин, наша гостья Олалья изъявила желание помочь в заботах над больными. Займи её делом. Когда еле стоящую на ногах Лало отвели вглубь палат, а Стюру и Йорму дали по плошке дымящейся каши, Дорофея вывела Йемо обратно на зимний воздух. — Да воздаст тебе Бог, преподобная, за всю твою доброту, — тихо проговорил смущённый перегрин. — Все мои деяния, молитвы и помыслы — во славу Ему, — игуменья сцепила пальцы, светлые глаза устреми взор к дальним туманным холмам. — Я говорю с ним. Порой в снах. И в часы бодрствования его голос взывает ко мне… так ясно. Ты важен, Ансельмо, ведь ангел предвосхитил твоё прибытие на наши земли. — Вот как? — Йемо озадаченно почесал висок. — А в этих землях… правитель проявляет покровительство церкви? — С семьёй Кеннетига я знаюсь очень давно, — улыбнулась женщина. — На престол взошёл его старший сын… из оставшихся в живых. Вон та башня принадлежит к родовому замку Дал Кайс. Но сейчас риага не застать в деревне, ведь отряды его направились в горы и, как мне думается, затевают сечу с врагами-остманами. — Да поможет им Всевышний, — Ансельмо пожал плечами и оглянулся к дому умирающих. Его приятели-викинги как ни в чём не бывало уплетали свой обед. Дорофея не лгала, ведь в тот же день из замковых ворот и казарм на юго-восток выступили две сотни конников под предводительством самого таниста и молодой дружины риага. Бе Бинн со слезами в зелёных очах провожала младшего отпрыска в путь, надеясь лишь на верную Блатнайт, ни на шаг не отступавшую от воспитанника. Годы после смерти Кеннетига от рук вероломных захватчиков из Дании сделали Киллало и всю провинцию беззащитными пред лицом врага. Открытые всем неприятелям, словно ветрам, земли Дал Кайс ни в Лахте, ни в других многочисленных сыновьях покойного вождя не нашли истинного заступника. Но в своих единственных детях Бе Бинн ясно видела все задатки победоносных и благословенных небом завоевателей. С этим мать отпустила Бриана, который во весь опор двинулся к гористой области к востоку от Лимерика, портового города датских викингов, что заняли его вместе с окрестными землями. Из таких укреплённых лонфуртов, как например Дублин, Корк и Уэксфорд, норманны имели обыкновение собирать с гэлов кровавую дань, совершая внезапные стремительные набеги и так же быстро отступая на своих лёгких судах. Много лет Дал Кайс безрезультатно выставляли против Ивара Лимеркийского, морского конунга, всех своих лучших людей. Но в последние годы вести войну, кроме как из тыла, септ уже не мог, и в тех самых горах, куда скакало войско Бриана, партизанское сопротивление отчаянно удерживало позиции. Дальний путь по заснеженным торговым трактам и раздольными полям, где конские копыта втаптывали в промозглую землю остатки сухих трав и нескошенные стебли, занял у всадников день. К закату они особенно устали, ведь невидимое глазу среднегорье уводило путников всё выше и выше к величественным лесам, подпирающим небо своими вершинами. Бриан пустил разведчиков вперёд, прочая же конница замедлилась с галопа на шаг. У кромки леса дружинников в первых рядах встретила горстка пеших ирландцев. За их космами, бородами и рваньём вместо подобающих воинам риага лёгких доспехов и плащей не всякий бы разглядел людей. Скорее эти дикари походили на кровожадных троллей, но их главарь обратился к Бриану с речью, которая тронула всех его подчинённых. Кахал командовал пятнадцатью мужами, что за годы партизанской войны похоронили сотни своих побратимов, а вместе с ними и не одну сотню клятых остманов отправили в мир иной. Эти раскидистые леса стали для них единственным оплотом, откуда отряд совершал налёты на поганых, в особенности, когда те медлительно плелись с караванами награбленного добра. Братья Кахала мастерски владеют луком и метательным копьём, знают каждую звериную тропку и в силах выдержать даже самые лютые зимы. Хоть выжившим приходилось сталкиваться с местными поселенцами, чтоб увести скот или разузнать о планах Лимерика, они уже не вели счёт времени и продолжали б свою войну, даже воцарись в Манстере и по всей Эйре долгожданный мир. Узнав в Бриане старого предводителя, которого любили больше, нежели умерщвлённых данов с вырезанными трофейными языками, Кахал и четырнадцать его сторонников не задумываясь дали присягу верности. Первым приказом сына Кеннетига стал план, который главарь лесных налётчиков представит на рассвете, чтобы к утру напасть на ближайший форт остманов да перерезать большую его часть без своих потерь. Большую часть ночи пятнадцать мужей на пару с Блатнайт кормили костёр поленьями, обговаривая манёвры и уловки, которые давно хотели опробовать на нормандцах, и наконец смогут воплотить. За пару часов до восхода охранительница Бриана дала приказ спать, чтобы затемно начать нелёгкую подготовку к наступлению. В зимней чаще, где то и дело доносились шорохи ночных охотников, люди таниста, как и сам он, не особенно перевели дух, однако же поутру план вступил в свою первую фазу. В некотором отдалении от пристанища партизан викинги воздвигли укреплённый форт, где о лесных проходимцах давно знавали и даже отпускали страшные байки да шуточки, впрочем, годами не наблюдая тех во плоти. За порядком в землях Лимерика следили несколько десятков дозорных, парочка которых ждала смены караула на башнях, когда в тумане привольной долины на белом фоне показались быстро приближающиеся тёмные фигуры. Послышался сигнал рога, и вот уже на стены поднялись другие даны, разглядывая, кого принесла нелёгкая со стороны горной глуши. Не веря своим словам, воины заговорили о выродках Дал Кайс, которые чудом не околели в своих дебрях, но, как видно, решили проститься с жизнью от вражьих стрел. И вправду, к форту скакала группа всадников, чьи немытые заросшие лица узнал бы всякий дозорный ветеран. Командир северян отдал приказ целиться из луков, и стоило конникам подойти пугающе близко, как их осыпало градом стрел. Лесные мужи как ждали этого, ловко повернув в рассыпную, но парочку ранить удалось. Так же прытко и необъяснимо ездоки направили скакунов обратно, — видно, портки обмочили — а для поражённых остманов странная выходка стала оборачиваться насмешкой. Вот ведь диво: не казать носа месяцы напролёт и выдать себя лишь затем, чтоб позлить неприятеля и трусливо сбежать? Командующий форта, загоревшись желанием покончить в конце концов с оставшейся кучкой местных пугал, велел немедленно вести преследование, но опасаться скрытых ям и ловушек в лесу. В яростную погоню бросилась большая часть дозорных, которая на своих двух пересекла долину и пустилась за беглецами в чащу. Каждый желал заполучить косматую голову как славный трофей. За частоколом голых стволов воителям виделись движения, и с кличем на устах они напролом неслись в атаку. Топот конских копыт был совсем рядом, а тропа заводила всё глубже, сужаясь и раздваиваясь перекрёстками, пока у крутого склона викингов не встретила неожиданность. Звуки свиста один за другим пронзали воздух, и столько же остманов валились мёртвыми или ранеными на землю. Опомнившись, преследователи хотели закрыться щитами, но лес не давал пространства собраться в плотный строй. Падая от летящих камней и стрел, они выкрикивали, что не могло выжить столько проклятых гэлов за годы беспощадной резни. Но невидимые стрелки появлялись из-за стволов, атаковали и вновь растворялись в потёмках. Они поджидали дозорных у каждой тропки, куда тех завели пятнадцать хозяев чащи, а уцелевших по приказу Блатнайт и её командиров раздавило под натиском мечников и топорников, скатившихся со склонов прямо на головы врагов. Пока норманнов стремительно вырезали под укрытием леса, их соратники оседлали лошадей, чтобы как можно скорей доложить о произошедшем ближайшим воинским постам. Долетела весть и до самого Лимерика, где советники правителя успели прослышать о недавней вылазке Бриана, убеждая конунга немедля созвать войска. Прислушавшись к доводам своих людей, Ивар направил все силы в городе на восток в горы, а гонцам приказал просить у дружественных риагов подкрепления. Дойти до злополучного форта конунг рассчитывал не быстрее, чем за сутки. На такой расклад надеялся и Бриан, велевший развернуть своим кавалеристам-хобеларам лагерь на равнине Сулкоит, притаившейся по ту сторону леса. Новые подчинённые настреляли для таниста и его гвардейцев дичи, так что переждать ещё один день воинам пришлось пусть не в тепле, да в сытости. О хлебе и сне не думала ни Блатнайт, ни Кахал, которые то и дело посылали проверить, не маячат ли за холмом копья и стяги. Главарь лесной братии в предвкушении боя, что так или иначе знаменовал собой завершение долгих лет цепляния за жизнь, даже посветлел лицом и гордо расправил могучие плечи. — Ты потрудился на славу, Кахал, — говорила ему военачальница. — Дома вас будут звать героями. — Всё, о чём мы просим — биться бок о бок с вами. Мы не боимся Ивара! Пусть приводит сотни копий и нацепляет свою морскую корону — его голова покатится к ногам таниста вместе с ней! — У тебя с ним личные счёты? — женщина повернулась к воителю, но бесстрастный взгляд её остался устремлён в никуда.