Ворожей не стал раскидывать руны и кости. Всё, на что есть человеческая воля, они испробовали. Оставалась лишь воля богов, но умудрённый годами так и остался к ним глух. Двое мужей долго молчали, сидя за широким каменным столом. В чём предназначение такого как он, вопрошал себя провидец, ради чего асы подарили ему столь никчёмную жизнь? Ответ ворожей дал себе сам: он поклялся хёвдингу искать до тех пор, пока правдами или неправдами не найдёт способ продлить его род. Как только проситель ушёл, ведун приказал трэллам собрать харчей на семь дней вперёд и телегу доставить в горы на близлежащем полуострове Фосен. Там он поселился в глубокой тёмной пещере у водопада, где согревался лишь шкурами да хлебной брагой. Много дней и ночей провёл в кромешном мраке, не разводя костра, слушая мерный шум воды и собственное эхо. Всё своё время посвятил размышлениям и молитве асам. Если уши не внемлют богам, а очи не зрят, так пускай сделается он глухим от рёва водопада и слепым от вечной темноты. Часы утекали вместе с разбивающимися оземь каплями. Спустя какую-то вечность отшельник потерял счёт времени, тело охватила слабость и ломота. Казалось, и за пределами пещеры весь мир растворился в беспроглядной бездне. Слепец перестал ощущать свою плоть, даже думать о себе как о телесной сущности, разобщённой с единым разумом бытия. Он испугался того, что лежит за пределами мира живых. Ринулся к выходу, но не отыскал его. Тогда в безумном смятении чувств ведун услышал голоса. Сотни, а может, и тысячи женщин бессвязно шептали: ухо выхватывало из хора обрывочные фразы, но ум не улавливал сути. Казалось, за мучительные годы молчания слова водопадом обрушились на прорицателя, и он закричал, умоляя духов сжалиться. Голоса утихли, сплетясь в один, громкий и чёткий. Дрожа и распадаясь множественным эхом, он обратился к просителю с вопросом: кто говорит с богиней? Но ведун больше не знал, кто он. Голос сказал: провидцу лишь предстоит родиться и исполнить своё предназначение. А оно в том, чтобы принести хёвдингу не одного, а великое множество потомков. Тут душа просителя возрадовалась: что же ему следует делать? Богиня велела собрать большое войско и плыть с ним на юг. Там воевать — много и беспощадно, беря в рабы пленников, но ещё охотней — убивать во славу богов. Проигравшие мужчины должны быть преданы огню, ибо не чтят асов и не достойны нести их волю в Мидгарде. Богине же провидец принесёт кровавую жатву из младенцев и малых детей, чтобы стала она им матерью. Хёвдинг и люди его воздадут жёнам потерю, став отцами нового потомства. Лишь когда жертва будет достаточной, предводитель вернётся домой с долгожданным наследником. Но как долго нормандцам воевать в чужих землях? Как много колосьев должно быть срезано в кровавой жатве? Целое поле, ответствовала богиня. И даже его будет мало, если провидец не положит судьбу за правое дело. Голос обратился с последним вопросом: готов ли проситель понести эту ношу? Ведун усомнился. В душе животный страх спорил с величайшей гордостью: наконец боги презрели на него, избрали для великого дела! Ответ был очевиден. Вышел из пещеры служитель асов уже не крестьянским ворожеем, а личным жрецом хёвдинга, с которым пошёл в следующий поход. Страсть и непреклонная вера наставника превратили его солдат в яростных жнецов богини. Правитель Нидароса пропадал в налётах всё чаще, добра привозил всё больше, и вскоре отрядов под его началом стали бояться и славить по всему Хладиру. Тогда шурин хёвдинга, вырвавший власть над Норвегией из рук соперников, нарёк мужа сестры ярлом. Вскоре Гутрум увидела из окон родительского дома разодетых сватов с дарами. Супруг отстроил их старое гнездо ещё краше и просторней, и домочадцы не могли дождаться, когда вернётся к ним законная хозяйка. Да и сам ярл всем сердцем истосковался по той, которую хотел сделать матерью и любил больше жизни. Любила его и Гутрум. Но лишь тем добрым и мудрым воином, каким он был много лет тому. Детоубийце и насильнику прекрасная Гутрум предпочла жизнь старой девы в ветшающем, как и она сама, доме. Гундреду ничего не осталось, как продолжить свой вечный поход. В те дни ярл и представить не мог, в какие дали путь его заведёт. А войско хладирских викингов очутилось в самом сердце Аль-Андалуса, где вместе с журчащими фонтанами из уст в уста струились тайные заговоры. Встречались они, словно впадающие в море реки, под сенью приёмного зала халифа. Беседовал со своими подданными и заморскими гостями аль-Хакам в ярком дневном свете, падающем из больших зарешёченных окон на восточной стороне. Стены громадного зала в синем, бордовом и золотом цветах сплошь выложены мозаикой и златом, всевозможные орнаменты переплелись с вязью строк Корана. Приспособили в качестве украшений и редкие ценные дары со всего света. По углам высятся греческие амфоры на каменных постаментах, пол устлали коврами тонкой выделки, развесили цветы, зачехлённое трофейное оружие и прочие диковинки. Под навесом каменного портика окружённый мраморными колоннами и балюстрадой по бокам на троне восседает аль-Хакам. Вокруг него всё сияет золотом и шелками. Сам трон представляет собой не массивное кресло северных королей, а мягкую широкую софу с удобными подушками. Каркас дивана выкован из ребристого металла с позолотой, изножье закрыто до самого пола и плавно переходит в совершенно прямые спинку и подлокотники. В изголовье металл вытягивается пирамидой, а строгие линии уступают место извилистым. Первым утренним посетителем халифа оказалась его супруга, вернувшаяся к своему извечному обличью закутанного в тёмные одежды Джафара. Аль-Хакам принимал Субх с неохотой и широко зевал, но решимость её была непоколебима. — Мой муж, ярл и его люди, которых ты приютил с таким радушием, не те, кем себя выдают, — зазвенел голос Авроры о просторные стены залы. — Мои источники подробно доложили о бесчинствах этих варваров в Галисии. — Да что ты? — властитель подпёр бородатую щёку кулаком, искоса поглядывая на клюющих носом стражей-копейщиков. — Христиане получили по заслугам. Ты забыла, как они обходятся с нами и евреями? — Гундред выкашивает мирных крестьян без разбору! Жрец Лундвар надоумил его предавать мечу не только взрослых мужчин, но и всех детей — даже младенцев! Вдов эти шайтаны насилуют, дабы те родили им сыновей, но женщины так убиты горем, что не хотят такой жизни! Аль-Хакам выпрямился на троне, его охрана разлепила очи, вытаращившись на Субх. — Вероятно, твои неведомые источники приукрашивают правду… — Пророк учил нас брать вдов на попечение, коль лишили их мужей и отцов. Щадить и любить детей, как своих собственных. Муж мой, ты гневишь Аллаха! — карие глаза Авроры сверкнули над чёрной маской. — Постой, а не тот ли уродливый евнух, которого отдал нам Гундред, наплёл тебе небылиц? — оживился аль-Хакам. — Так ты мне не веришь? — женщина гордо окинула взглядом каменные лица супруга и его прислужников. — Пускай. Я вернусь очень скоро, и мои доказательства тебе не понравятся. Вставший с первыми петухами Лундвар позволил себе прикорнуть каких-то пару часов. Хоть роскошные покои Алькасара располагают к отдыху и наслаждениям, жрец прислушивался к дребезжанию каждой ниточки в паутине слухов и сговоров, которой оплёл себя. Очень скоро поиски вывели на двух стражей царских казематов. Он пригласил их в башню, отведённую Джафаром специально для Гундреда с дружиной. Миновав многочисленные закоулки крепости, сарацины с позволения привратников ступили на территорию гостей халифа. Сам ярл и его воины мирно отсыпались после попойки на турнире. Миновав храпящие тела с разбросанной вокруг них битой посудой и объедками, мавры вошли в спальню Лундвара, светлую и прибранную. Жрец оторвался от большого окна, за которым с высоты открывается край города и площадка перед башней, где снуёт стража. Первым делом доносчикам была обещана щедрая плата, дабы развязать языки. Поскольку дело, по-видимому, касалось нормандцев, арабы рассказали, мол, захаживала к ним накануне белокурая северянка. Она уболтала, опоила и даже ключи украла у неповинных ни в чём караульных. А ещё с интересом расспрашивала, где держат пленника, отданного ярлом Джафару. Заручившись поддержкой, Лундвар велел слугам халифа подождать своей награды. Картина событий начала складываться воедино. Жрец подозревал, что Корриану не дали умереть от голода и жажды друзья-берсерки, но это была Тордис и никто иной. Налицо сговор с предателем! Служитель асов надел свою мантию, ладонь оперлась на змееглавый посох, и высокие двери покоев распахнулись, пропуская хозяина в коридоры башни. Пара разбуженных нормандцев живо протрезвела, когда Лундвар велел поднимать всех и скликать на срочное собрание в большой зал на первом этаже. Прибежали и замковые рабыни, наскоро прибравшие весь бедлам и раскрывшие ставни. Не успел выветриться хмельной смрад, как жрец предстал перед толпой сонных помятых забулдыг. — Кто из вас видел Тордис или знает, где она может быть? — зычно спросил Лундвар. — Викинги захлопали глазами, молча переглядываясь. — Что насчёт Токи и Эсберна? Соображайте, пьянь! — неспешно прошёлся вдоль сборища, посох отбил тревожный стук. — В чём они провинились? — крикнул кто-то из ратников. — Боюсь, все трое сговорились с предателем Коррианом. Вчера во время боёв они проникли в тюрьму, чтобы вызволить его. Конечно, они знали, что в случае провала халиф обезглавит нас всех. Шепотки в толпе перешли в возмущённый гомон. По лицам скользнули злость и недоумение. — Тордис бросила Корриану вызов! Они бились по-настоящему! — Я видел парней на турнире! Они вместе со всеми пировали! Вернувшись к середине зала, Лундвар замер в уверенной позе. Древко с железным наконечником ударило об пол, затыкая болтливые рты. — Похоже, настал час раскрыть вам глаза. Мы давно подозревали, но теперь совершенно ясно, что Тордис не настоящая дочь Гундреда. Безродная девка солгала нам, чтобы втереться в доверие и свергнуть ярла, когда подвернётся случай. А то и убить. — жрец подождал, когда вместе с гвалтом поутихнут и бурные чувства сбитых с толку солдат. — Эта шлюха заморочила голову Корриану. Да, он проклял себя за связь с ней, даже хотел убить, но это не умаляет тяжести предательства! Тордис путается и с Эсберном, и с Токи. Не удивлюсь, если скоро у нас на пороге выстроится стража обманутого заговорщиками халифа. Недовольство северян перешло в такой оглушительный галдёж, что не выдержавший Гундред в одних портках спустился к подчинённым из своей спальни. Вид у ярла был потрёпанный и растерянный, а из-за спины юркнула полуголая берберка, поспешившая присоединиться к прочей прислуге. Завидев командира, викинги умолкли, и Лундвар воспользовался случаем, продолжая вещать. — Двери и окна в башню сейчас же закрыть на засовы! Наружу никто не выходит, пока не решим, что делать дальше. Рабов не выпускать! Недолго думая, толпящиеся у парадного входа воины заперли его тяжёлым окованным брусом. От грохота упавшего засова слуги Алькасара тревожно вскрикнули, зажатые между варварами, говорящими на незнакомом языке. Наглухо захлопнули и створки окон, прячась от взоров успевших встревожиться мавров. Стряхнув сон, босой Гундред грозно подскочил к жрецу, булатная перчатка до хруста дёрнула чужую руку. — А теперь, когда даже мои рядовые в курсе, посвятишь старого ярла в происходящее? — прорычал нормандец. — И какого йоласвейнера на меня все так пялятся! Малик аль-Сафар по обыкновению встречал день в своей комнате под крышей одного из зданий Алькасара, где стрельчатое смотровое окно выходит на живописные пальмовые аллеи замка. Свет зимнего солнца падал прямо на большой письменный стол со множеством шкафчиков. Там посол хранил деловую переписку и не только. Посол увлечённо трудился в своих покоях, когда шарканье пера прервал жуткий скрип дверных петель. Малик едва не покатился со стула, завидев толпу обряженных в чёрное стражников с закрытыми лицами, что вломились в покои без спросу и предупреждения. Мавр поспешил задвинуть все ящики, куда сгрёб старые письма вместе с ещё не высохшими, щуплое тельце с огромной из-за многослойного тюрбана головой заслонило стол, как бесценную сокровищницу. Но разбойники знали своё дело, и шпион был легко отброшен на ковёр в середину комнаты, когда дверь захлопнулась за последним вошедшим солдатом. — Джафар? — Малик поднялся на колени, тупо уставившись на непрошенного гостя. — Потрудись объяснить, что творят эти проклятые иблисы! Стража в это время воспользовалась случаем перевернуть вверх дном все открытые ныне ящики стола, глубокие и полные тайных сокровищ, как пещера Алладина. Малик бросился было на вандалов с ножом, но пара крепких сподручников хаджиба больно скрутила мужчину на полу. — Успокойся, — Субх подошла ближе, нависнув над послом во всей изящности своей маленькой стройной фигуры в мужских одеждах. — Я забираю бумаги. Не жалуйся на грубость — ты бы не отдал самовольно. Докажешь свою честность — получишь всё обратно. Вырвав с мясом выдвижные ящики, солдаты стали выносить письма прямо в них. Остальной скарб дикари сгребали в мешок, как мусор. — Но я не понимаю. — запричитал Малик дрожащим от гнева и страха голосом. — Я слуга халифа! Чем я провинился? Сколько лет верой и правдой… — Тихо. — Субх выставила ладонь резким движением, карие глаза угрожающе выпучились. — Скажешь это самому аль-Хакаму. А за одно о своей нежной дружбе с норвежским ярлом. Когда последняя записка в числе сотен таких же покинула комнату, Субх отправилась на выход, махнув стражникам тащить пленника следом. — Аврора! — жена халифа нервно обернулась на зов, застыв в дверях. — Ты забыла о всех тех письмах из страны басков от родителей, которых я с таким трудом отыскал? — Нет, Малик. — Субх помолчала, смотря в пол пустым взглядом. — Тебе придётся провести время в казематах. Потом мы выясним, что тебе известно о Гундреде. Супруга аль-Хакама знала, что в середине дня в тихую погоду муж любливал сидеть на террасе у бассейна с кувшинками под сенью кипарисовых деревьев. К воде приносили пару кресел и стол для шахмат, а также вино и немного яств больше для услады, чем для плотного обеда. Держатель библиотеки Алькасара, где собралось не меньше 400 тысяч томов, выбирал для владыки несколько занятных книг, и, если угадывал удачно, к вечеру мог ждать великодушной награды. Скрашивали одиночество халифа гости замка, кордовская знать, заморские посетители и просители всех мастей с неотложными государственными вопросами. Но порой аль-Хакам отводит передобеденные часы исключительно приятному досугу и общению со своим гаремом. Так, Субх застала мужа за шахматной партией с одним из хурамов, чернокожим египтянином в жёлто-золотых одеждах. Мужчины отвлеклись от игры, когда двое конвоиров приволокли Малика с надорванными рукавами халата. Посол дрожал в возмущении, а от лица его отхлынула кровь. — Значит, ты не бросила свою затею, — халиф вздохнул, жестом велев хураму налить в чашу вина. В бассейне красочная рыбёшка выскочила из воды, чтобы плюхнуться обратно. — Я как чуяла, что этот раб спелся с варварами. — Субх, достала из-за пояса маленькую свёрнутую записку. — Пришлось перечитать целую гору, но мы нашли вот эту вещь, о которой Малик ни словом не обмолвился! Мавр напрягся в руках конвоиров, шея вытянулась, силясь угадать, что же хаджиб передала властителю. — Светлейший царь времени, я… — Молчи! — шикнула на пленника женщина, пока супруг разворачивал записку. — Тебе ещё дадут полебезить. Халиф долго всматривался в мелкие строки подслеповатыми очами, и письмо перешло к более зоркому египтянину, который зачитал важнейшее вслух. — Гвардия епископа Росендо Менендеса… На наших глазах убили детей, мы растерзаем и пожрём… Покойницы взывали к некой Мормо… Дальше читать, государь? Как-то жутковато. — Малик, это весть из Компостелы? — лицо аль-Хакама переменилось от заинтересованного к всерьёз негодующему. — Какой она давности, и почему я не знаю? Шпион сглотнул пересохшим горлом. Из-под тюрбана градом катился пот. — Клянусь, владыка, не из злого умысла…Я по глупости своей посчитал, что ты не поверишь… — Или боялся навредить такой выгодной тебе сделке с норвежцами. — перебила нахмуренная Субх. — Дьявольщина преследует этих головорезов по всей Галисии! — Прошу простить, светлейший, но будем рассуждать здраво, — Малик нашёл в себе силы собраться духом. — Тебе, кто вёл войны на два фронта в Дамаске и Аль-Андалусе, хорошо ведома людская жестокость. Каких только ужасов не случается в смутное время. Вспомни, что творили кровные враги наши, Аббисиды, чтобы свергнуть старого халифа. Припомни деяния христиан и владык Леона: их гонения на евреев и мавров, что веками несут в Испанию лишь свет науки и потоки денег. Эти исполненные зависти и злобы неверные сами обрушили на свои головы гнев Всевышнего! Их, а не норвежцев, справедливо наказывает он. Ибо воздастся каждому по его делам и его вере. Аврора цокнула языком. Всё же стоило приставить к этому болтуну палача в казематах. Глаза аль-Хакама заблестели. За годы брака женщина хорошо усвоила, что это значит. — Хм, вероятно, в словах раба есть истина, — халиф отмахнулся рукой прежде, чем жена раскрыла рот с очередным возмущением. — Мне не нравится, что ты утаил письмо, Малик. Может статься, твои привилегии будут переданы другому. И всё-таки я не вижу за норвежцами каких-то непростительных прегрешений. — О царь времени, прошу, подумай, сколько блага халифату принесёт союз с Норвегией! Пускай они бьют наших врагов на севере, но, если Гундред убедит ярла Хакона и затем самого Харальда Синезубого не нападать на наши берега, а вести торговлю и военные дела вместе, Омейяды получат небывалое могущество! — от страстных речей Малик запыхался, лицо зардело от прилившей крови.